Кафедра и трон. Переписка императора Александра I и профессора Г. Ф. Паррота - Андрей Юрьевич Андреев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Отметим все же, что по большинству обсуждавшихся с Парротом дел по Министерству народного просвещения Александр I принимал сторону Паррота (или уступал его давлению) – но зачастую при этом не только не прибегал к своей неограниченной власти, а, напротив, всячески пытался скрыть свое влияние в спорном вопросе, возлагая отстаивание собственного мнения на других чиновников. Поэтому, прежде чем утверждалось то решение, о котором император заранее условился с Парротом, оно должно было пройти все этапы обсуждения в министерстве, и на данной стадии важную роль в качестве «инструмента влияния» внутри министерства играл попечитель Дерптского учебного округа Ф. М. Клингер (которого Паррот считал не столько своим прямым начальником, сколько личным другом)[99]. Так, например, в 1805 г. Александр I писал Парроту: «Срочно предупредите Клингера и сообщите ему проект, который Вы мне представили, чтобы он совершенно в нашем духе высказался, когда обратится к нему министр»[100]. Благодаря Клингеру профессор в деталях знал о ходе обсуждения вопросов на заседаниях Главного правления училищ, где попечитель выступал «защитником университета», и пытался смягчить противоречия между ним и министерством. Неудивительно, что Паррот неоднократно предлагал Александру I теснее приблизить к себе Клингера и даже назначить его министром народного просвещения.
б) Свобода и просвещение для крестьян
Успешная деятельность Дерптского университета всегда рассматривалась Парротом не как самоцель, а как средство для преобразования остзейского края на основе идей Просвещения ради улучшения жизни его обитателей. А поскольку большинство из них представляли собой крестьяне, то проекты Паррота, обсуждавшиеся с Александром I, нередко касались судьбы последних, в частности затрагивая проблему отмены крепостного права. Надо сказать, что Александр I безусловно разделял здесь взгляды своего друга, о чем свидетельствуют его собственные размышления о возможности освобождения крестьян, обсуждение этого вопроса в Негласном комитете в 1801–1802 гг., появление закона о вольных хлебопашцах (1803), наконец, переписка с Лагарпом, где учитель императора советовал тому постепенно принимать меры, направленные на дарование подданным свободы, «слова этого не произнося»[101]. В череде таких мер важное место занимало урегулирование взаимоотношений помещиков и крестьян в прибалтийских губерниях, поскольку те со времен Петра I находились на особом положении в Российской империи (и, следовательно, меры по отношению к ним можно было отделить от общеимперских, чтобы на первых порах не затрагивать помещиков внутренней России).
Паррот видел себя и весь университет ближайшими помощниками царя в данном вопросе и противопоставлял в глазах Александра I интересы своей корпорации и местного дворянства (тем самым оправдывая наделение университета автономией). С одной стороны, у него действительно были основания говорить о противостоянии с дворянством, которое уже в 1803 г. обвинило профессоров во вмешательстве в отношения между ним и крестьянами, ссылаясь на выступления того же Паррота в защиту прав народа[102]. С другой стороны, нельзя не заметить, что Паррот слишком легко изображал Александру I своих врагов в обобщенном виде – а ведь и сам ученый появился и нашел должность в Лифляндии благодаря просвещенным дворянам, а за годы проживания в Риге был свидетелем того, как они обсуждали на ландтаге проекты улучшений быта крестьян. Да, собственно, и университет в Дерпте возник благодаря покровителям наук и образования из числа остзейского дворянства. Причем Паррот как в первые свои годы в Лифляндии, так и потом поддерживал теплые отношения со многими представителями местных фамилий, в частности с одним из активных деятелей дворянского самоуправления, ландратом Ф. В. фон Сиверсом. Думается, что столь ярая «антидворянская» позиция Паррота в крестьянском вопросе возникла после того, как он обрел в Александре I друга – именно тогда профессор счел, что не следует ждать и готовить улучшения для крестьян на местном уровне, если их можно добиться напрямую от верховной власти, т. е. от императора.
В силу таких соображений важно, что уже к первой личной встрече с Александром I 26 октября 1802 г. Паррот подготовил письменное обличение жестокости и алчности местных помещиков, толкающих крестьян к бунту. Император разделил его озабоченность – в ответ он сам сказал, что готовит улучшения для лифляндских крестьян, но хочет действовать с осторожностью, предвидя многочисленные трудности, а в ходе дальнейшего разговора попросил Паррота подготовить проект соответствующего Положения[103]. Паррот признал, что у него может не хватить опыта для создания такого рода документа, и попросил разрешения заручиться помощью «людей с широкими взглядами» (среди них он назвал Сиверса, а также деятелей лифляндской лютеранской консистории), на что царь согласился.
Так в распоряжении Паррота оказался целый неофициальный Комитет, деятельность которого должна была протекать в Дерпте в начале 1803 г. Еще в Петербурге, в разгар работы над Актом постановления для университета, профессор получил тексты обращений к царю от лифляндского ландтага (1798) и от ревельского дворянства (1802), затрагивавших крестьянский вопрос, и тут же написал на них отзывы, причем своей рукой и за собственной подписью, поскольку желал придать обсуждению этого вопроса надлежащую публичность. Действительно, о деятельности Комитета стало известно депутатам ландтага в Риге[104]. На прощальной аудиенции у