Время перемен - Александр Мазин

– В отпуск. Ты на службе?

Серебряные подполковничьи погоны на черной форме императорской жандармерии смотрелись совсем неплохо. Когда виделись в последний раз, Сучков ходил в штаб-ротмистрах. Растет Ванюха!

– Как видишь. И завтра рано утром улетаю.

– Куда?

– У тебя линия защищена?

– Нет.

– Тогда погоди…– Сучков поколдовал с чем-то за пределами экрана.– Порядок.

– Что, так сурово? – спросил я.

– Не то чтобы очень, но береженого, сам знаешь… Короче, проклюнулась в Махачкале одна как бы суфийская секточка…

– Ну и пусть себе,– заметил я.– Это же Махачкала, а не Пермь. Зарегистрировались?

Я работал не в Департаменте территорий, а во Внешней разведке, но законы и Конституцию нам еще в Школе вбили намертво.

– Зарегистрировались. Все честь по чести.

– Тогда в чем дело?

– Растет уж больно быстро. За месяц – в двенадцать раз. От ста тридцати до полутора тысяч.

Я присвистнул:

– Подозреваете запрещенные практики?

– Вот именно.

– Так какие проблемы? – удивился я.– Взяли лидеров за загривки и вытряхнули информацию.

– Экие вы быстрые, алладиновцы! – Сучков рассмеялся.– А как насчет Конституции? Нет, брат, у нас ваших полномочий. Так что будет долгая работа: вербовка, внедрение, если выйдет… Ну, все как обычно. Рутина, короче говоря.

– А если по седьмому пункту?

Пункт седьмой статьи сто семнадцатой Российской конституции предусматривал немедленную изоляцию лидеров религиозной секты в том случае, если предполагалось «…психотропоное или психокодирующее воздействие с целью ограничения духовной свободы граждан».

– Увы! – Сучков вздохнул.– Начальством не поощряется использование седьмого пункта. Да в общем, и я с ними согласен. Сейчас не те времена.

Сто семнадцатая статья Конституции выросла из «Закона о религиях», принятого еще триумвиратом, позволившего, правда, жесткими мерами, избавиться от тоталитарных сект и придержать стремительно растущее влияние иноземных религий. Согласно этому закону всем религиозным организациям, имевшим базовые центры за границей, был запрещен экспорт и импорт валюты. Все мелкие и крупные секты подвергались жесточайшему контролю, и если обнаруживалось, что в них применяются «зомбирующие» методики, «проповедников» попросту ставили к стенке. А если проверяющие проявляли «мягкосердечие», то рисковали разделить участь самих лидеров. Реабилитацию «зомбированных» брала на себя Православная церковь, и поначалу, несмотря на помощь тысяч добровольцев, церкви пришлось нелегко. Да и нашему Министерству иностранных дел – тоже, поскольку большая часть «проповедников» имела иностранное гражданство. Впрочем, уже через пару месяцев стало полегче. Почуяв, что пахнет жареным, «проповедники», побросав одурманенную «паству», тараканами прыснули кто куда. В прессе, правда, поднялся шум: дескать, триумвират убирает конкурентов Православной церкви. Ответил на обвинение генерал Кондратьев.

«Да,– сказал он.– Я – православный. Но ежели кто католик, мусульманин или иудей, разве я требую его искоренить? Я обещал защищать всех граждан России, независимо от вероисповедания и национальности. И я вас защищаю. Круто беру? Да, круто! Давил паразитов – и буду давить! Иначе, братцы, нам не выжить. Обещаю: ваша жизнь повернет к лучшему раньше, чем вы ожидаете».

Помимо всего прочего, это была первая речь Кондратьева, где он говорил не «мы», подразумевая триумриват, а «я». Хотя триумвират просуществовал еще целых два года.

В нашей Конституции, разумеется, «расстрельных» статей за сектантскую деятельность не было. И привилегии предусматривались не конкретно православию, а «доминирующей на территории субъекта религии». Иначе говоря, для Польши – католицизм, для Туркменистана – ислам, для Бурятии – буддизм, и так далее. Но для империи в целом Православная церковь оставалось главной. И если кому-то из федератов, например, тому же Туркменистану, это не нравилось, приходилось терпеть. Насильно под руку Государя никто не тащил. Наоборот, еще и препоны чинили, если страна не славянская. И предупреждали при этом: выйти будет потруднее, чем войти. Так, чтобы подсосаться от России, поправить экономику, наладить рынок и сделать ручкой – не выйдет! И ни у кого пока не вышло. А вот секты в империи плодились. Особенно на восточных землях, где уровень жизни и образования у народа был пониже, чем в центре. Но опять-таки, для чего нам парни в черных мундирах? И не за красивые глаза мой школьный корешок Ванька Сучков в подполковники произведен.

– Значит, завтра уезжаешь? Жаль! – вздохнул я.– Может, все-таки увидимся? Хоть обедом тебя угощу. Где у нас нынче вкусней всего кормят?

– Богатенький ты наш! – ухмыльнулся подполковник.– Вкуснее всего у нас кормят в Братиславе. Слетаем?

– Какие проблемы!

Ванька, разумеется, шутил. Сошлись на «Демьяновой ухе», кабачке нашей юнкерской поры. Я позвонил, заказал лошадок. Жандармские вертушки могут летать, где им заблагорассудится, и садиться хоть на Дворцовую площадь, но это дурной тон. Уважающие себя мужчины перемещаются по историческому центру только верхом – если позволяют средства: пара билетов до Братиславы и обратно стоит немногим дороже.

К сожалению, Ваня Сучков был единственным из моих друзей-однокашников, находившимся в городе. Правда, «домовой» Сережки Буркина обнадежил: хозяин вернется завтра к полудню. Зато «домовой» Мишки Лебедкина отреагировал странно: «по поводу установления связи с господином Лебедкиным просим не беспокоить». Впрочем, Мишка всегда был со странностями. Помню, на начальных курсах наши психологи несколько раз пытались его отбраковать, но папа-генерал подключал связи, и Мишку оставляли. К нашей с Ванькой и Серегой радости, потому что Мишка был в нашей дружной четверке самым заводным.

Разумеется, круг моих друзей не ограничивался Ванькой, Мишкой и Серегой. Но, если не считать родителей и деда, ближе этих троих у меня никого не было. Даже со стариной Ирландцем у меня никогда не будет такой дружбы. Если говорить откровенно, то любой из двухсот десяти моих «односкамеечников» был мне ближе, чем мои коллеги по «Алладину». И я знал: если понадобится, любой из бывших «государевых орлят», не задумываясь, окажет мне любую помощь, если это не пойдет вразрез с его долгом и честью. И любой рад будет выпить со мной водочки и поговорить о жизни. Но у всех – свои дела, семьи, проблемы… А у меня всего лишь четырнадцать дней. И не заметишь, как кончатся…

С Ванькой мы встретились в вестибюле «Демьяна». Сучков вошел практически следом за мной. Это для королей точность – вежливость, а для наших профессий – жизненная необходимость.

– Какой-то ты тощий стал! – приветствовал меня Ванька, предварительно сгребши в охапку и похрустев моими ребрами.

– А ты, братишка, какой-то бледный! – парировал я.– Небось из-за монитора не вылезаешь, кабинетный работник!

– И не говори! – вздохнул Ванька.

Мы поднялись наверх. Обслуга при виде жандармского мундира засуетилась подобострастно. Тотчас сняли с лучшего столика табличку «заказано», усадили нас с максимальным пиететом, после чего Ванька их шуганул, оставив только одного, наименее суетливого. Это правильно. Терпеть не могу, когда у меня над ухом сопят и суются с бутылкой, не успею я бокал на стол поставить. Все-таки не удалось деду привить мне аристократические замашки.

– Кого из наших уже видел? – спросил Ванька.

– Никого. Ты первый. Сереге звонил. Он завтра возвращается. Звонил Мишке, но там вообще…

– Мишке звонить не надо,– сказал Сучков.

Таким тоном, что я сразу перестал улыбаться.

– Что с ним? – быстро спросил я.– Он… живой?

– Не знаю,– буркнул Иван.– И знать не хочу.

– Та-ак… Ну-ка выкладывай! – потребовал я.

Нужно было сделать что-то действительно из ряда вон: изнасиловать монашку, публично оскорбить Государя – чтобы Ванька отказался от лучшего друга.

Нет, монашек титулярный советник Лебедкин не насиловал. Он выкинул кое-что похлеще. Сбежал в Китай. Вернее, в Китай он уехал совершенно официально, в служебную командировку от своего Департамента. И уже из Китая прислал рапорт с просьбой об отставке. Мол, он, Михаил Лебедкин, наконец прозрел Истину и желает отныне служить только Богу.

– Не понял…– произнес я.– Богу? В Китае? У нас что, своих монастырей нет? Это что, вербовка?

– Нет,– покачал головой Сучков.– На это – ни намека. Мы проверили.

– «Мы»?

– Ну не жандармерия, конечно. Меня привлекли к расследованию… как друга и специалиста. Рассматривался вариант по моему профилю.

– И что?

– Ничего. Никакого намека на секту или что-то подобное. Было предложение привезти его домой, но решено было его не реализовывать.

– Почему?

– Потому! – сердито сказал Сучков.– Потому что господин Лебедкин – свободный гражданин Российской империи, не совершивший никаких противоправных действий и, согласно Конституции, вправе сам решать, где ему жить, что делать и как отправлять свои духовные потребности.