1919 - Игорь Николаев

В ящике, в ложементе обитом красной ворсистой материей, покоилась винтовка. На первый взгляд – знакомый «T-Gewehre» , Маузер М.1918 на пулеметных сошках, под тринадцатимиллиметровый патрон. Оружие также известное как «слоновье ружье» или «клепальщик» - умеренно (и это мягко говоря) эффективное и мучительно сложное в использовании. Но опытный взгляд сразу же отмечал существенные различия. Вместо стандартного ложа светло-коричневого цвета с пистолетной рукоятью ствол был положен на массивное сооружение с вырезами под пальцы на изящно выгнутой шейке приклада. Сам приклад был составной – собственно тело и мощный пружинный амортизатор на скользящих направляющих, обшитый толстой мягкой кожей. Еще к винтовке прилагался кубический, со сложной формы прорезями, дульный тормоз и громоздкая прицельная планка непривычного вида. На цевье сбоку был привинчен пластинчатый держатель для запасных патронов. В отдельной коробке посверкивали острыми жалами пятьдесят или чуть более патронов с непривычными желтыми поясками на латунных гильзах.

Франциск отнесся к подарку обстоятельно – разобрал, почистил, смазал, тщательно взвесил. Винтовка потяжелела, вплотную приблизившись к двадцати килограмма, но была гораздо «ухватистее». Теперь, под бдительным присмотром лейтенанта, пришло время ее опробовать. Рош аккуратно расстелил тряпицу на влажной земле, умостил винтовку на разложенных сошках, положил за пазуху несколько патронов, чтобы согрелись.

Сначала стрелок произвел пробный выстрел, как обычно, подложив под плечо плотно скатанную шинель, чтобы смягчить отдачу. Обычно «клепальщик» бил по плечу как хороший боксер, как бы плотно не прижимали приклад. Иногда доходило до травм и даже переломов.

Но… не в этот раз.

Далее он выстрелил еще трижды, с каждым разом убавляя прокладку, лицо Франциска светлело с каждым использованным патроном. Еще пять зарядов он отстрелял без шинели, только с толстым чехлом из ее же рукава, одетым на приклад – пружинный амортизатор работал выше всяких похвал. Опытный стрелок мог сделать из «клепальщика» пять-шесть выстрелов подряд, потом рука, отбитая нокаутирующей отдачей, переставала слушаться, а боль становилась нестерпимой. С новой винтовкой можно было выстрелить раз десять и даже больше. Учитывая, что Рош одинаково хорошо стрелял с обеих рук, а левым глазом видел даже чуть лучше из-за небольшой дальнозоркости, можно было рассчитывать на верных двадцать пять – тридцать прицельных выстрелов. Каждый из них при удаче мог вывести из строя такого же бронированного монстра, как те, что он сейчас использовал вместо мишеней. Франциск несколько раз вхолостую щелкнул затвором, проверяя плавность хода – после нескольких выстрелов движущиеся части зачастую разогревались неравномерно и весь механизм начинал сбоить. Но маузер работал с точностью часов.

- Итак? – спросил лейтенант.

- Прекрасное оружие, - с искренней радостью промолвил боливиец. – просто прекрасное.

Хейман хотел было сказать, что это должны быть очень хорошие и состоятельные друзья, раз им под силу оказалось купить и вывезти штатный ствол, оснастить его по-новому и отослать обратно, минуя все бюрократические препоны связанные с пересылкой оружия в ходе военных действий. Но передумал, ограничившись лишь вопросом:

- И чего нам следует ждать?

- Сложно сказать, - Франциск развел было руками, но тяжелый ствол дернул руку вниз, для сохранения равновесия пришлось взмахнуть другой в противоположную сторону и жест получился надуманно-комичным. – Ружье очень хорошее, убойное, как божий гнев. Кроме того, хороший выстрел на треть зависит от патрона. Нынешние никуда не годятся – скверный порох, плохая развеска, а мне еще прислали хорошие патроны. С этим… инструментом я смогу прицельно бить метров до ста пятидесяти, выбирая, в какую заклепку попасть. И метров до семисот-восьмисот – «по четвертям». До километра – по мишени вообще, по машинам, конечно, не по людям.

Кончики усов боливийца печально дрогнули, лейтенант понял, что теперь пришло время дурных новостей. Впрочем, он их и так знал. Все-таки «клепальщики» появились в войсках еще в минувшем году, было время ознакомиться и с достоинствами, и с недостатками.

- Все как обычно? – непонятно для постороннего слушателя спросил он.

- Да, - печально ответил стрелок, поняв лейтенанта с полуслова. – Пуля слишком мала, мишени большие. Нужно либо убить водителя, либо точно поразить двигатель. Когда танк один - не беда, это порождение дьявола можно не спеша нашпиговать свинцом. Но у проклятых томми и лягушатников, да поразит их проказа, много машин… Но я буду стараться, господин лейтенант, Дева Мария мне свидетель.

- Старайся, - порекомендовал Хейман. – Твоим друзьям следовало бы прислать еще телескопический прицел.

- Бесполезно, при такой сильной отдаче подводку любой оптики разбалтывает за несколько выстрелов. Новой планки вполне хватит, тем более, милосердный господь в своей щедрости одарил меня хорошими глазами.

Хейман поморщился, к витиеватой манере разговора боливийца он так и не привык, а поминание тем через слово божественной силы просто раздражало – во взводе хватало одного «пастора». Впрочем, иных неприятных привычек за Рошем не водилось и его набожность вполне можно было выносить.

Можно было, в отличие от бесконечного нытья Харнье, которого иногда хотелось убить всем взводом. Последние пять дней «Альфи» взял за привычку постоянно таскать с собой небольшой деревянный сундучок с веревочной ручкой на проволочных петлях и большим висячим замком. Откуда Альфред его взял, что лежало внутри - никто не знал, но Харнье вел себя так, словно там было чистое золото или по крайней мере свежая пара белья. Даже направляясь в уборную, гранатометчик прихватывал сундучок с собой, а во время сна подкладывал под голову вместо подушки. Для штурмовиков, презирающих воровство и предельно доверяющих друг другу, такое поведение было оскорбительным, иной на месте вредного лягушатника давно получил бы немало тумаков, но Харнье и на этот раз все сошло.

Примостив сундучок, Альфред развязал свой вещмешок, путаясь в завязках и тяжело вздыхая. Хейман молча наблюдал за ним. Наконец, веревка поддалась и Харнье одну за другой извлек на свет божий дюжину гранат, складывая их в ряд с такой осторожностью, словно это были не пустые оболочки, а настоящие «колотушки». Совершив эту ответственную процедуру, Альфред нервно оглянулся на свой сундучок, словно его могли украсть за эту минуту, а затем неожиданно цепко и внимательно взглянул вперед, туда, где метрах в пятидесяти виднелось наполовину вкопанное жестяное ведро. Он взял одну из гранат, взвесил в руке и неожиданно начал странный танец. Несколько секунд Харнье приплясывал на месте, то невысоко подпрыгивая, то приседая, переминаясь с ноги на ногу, а затем как испуганная индюшка резко и нелепо взмахнул руками. Спустя пару мгновений донеслось жестяное звяканье – граната попала точно в ведро. Альфред удовлетворенно вздохнул и нагнулся за следующим снарядом.

Именно за это его ценили и закрывали глаза за крайне неприятный нрав и скверные привычки – тщедушный и увечный эльзасец был прекрасным гранатометчиком. Несмотря на совершенно ненормальную манеру бросков, он всегда и везде попадал точно в цель. В бою он как правило сопровождал Гизелхера Густа, безошибочно разбрасывая свои смертоносные снаряды на звук, поражая невидимые окопы, амбразуры пулеметных точек и даже открытые люки бронетехники (для этого он и тренировался с ведром). А когда гранаты заканчивались, брал новые у молчаливого здоровяка Густа.

Хейман отвернулся. Каким бы ценным солдатом не был Харнье, очень уж он напоминал тощую нескладную птицу, тем более с этими взмахами…

Уже упомянутый Густ не экспериментировал с винтовкой и не удивлял точнейшими бросками. Он просто бегал. Бегал в полной выкладке, с двумя артиллерийскими парабеллумами, нацепив даже стальной нагрудник с сегментированным «подбрюшником» – всего килограммов двадцать общего веса, если не все четверть центнера.

С самого первого своего боя, когда его батальон бежал под шквальным пулеметным огнем к вражеским окопам, путаясь и повисая на колючей проволоке, Густ, тогда еще рядовой пехотинец, накрепко запомнил, что солдат силен настолько, насколько сильны его ноги. Можно быть скверным стрелком, можно не быть силачом (впрочем, последнее к нему явно не относилось), но именно сила ног и выносливость – вот то, что отличает хорошего, живого солдата от плохого и мертвого. Сын священника не был мастером на все руки, но он умел все понемногу, был силен и дьявольски вынослив. За все эти достоинства, да еще за фаталистический, сдержанный характер лейтенант Хейман и ценил его.

Изображение - savepic.net — сервис хранения изображений

Сам лейтенант воспринимал войну как дурную игру судьбы и математической вероятности. Где-то за километры отсюда кто-то дергает спуск, и разрыв снаряда убивает шальным осколком твоего товарища или тебя самого. Это – случайность, которую нельзя предусмотреть, от которой нельзя защититься, и вся война есть мириады таких вот случайностей, подчиняющихся законам статистики. Рок, фатум и математика оставляли человеку крошечную вероятность выживания за счет собственных усилий и возможностей, но большинство не пользовалось даже этой крошечной лазейкой. Они позволяли своим эмоциям взять верх над разумом, забивая мыслительный процесс гневом, ненавистью, страхом, отчаянием. И с роковой неизбежностью просматривали, прослушивали, упускали знаки судьбы – шум подлетающего снаряда, вражеские команды, щелканье затвора противника, блеск снайперского прицела.