Братья Ждер - Михаил Садовяну

— Заходи, батюшка, садись. Конюшего нет, скоро придет.

— Я слышал, как он кричал на служителей, — проговорил с некоторым беспокойством священник, отыскивая, где бы поудобнее усесться.

Он был стар и тучен. Бороду и кудри его посеребрила седина, но щеки алели молодо: святой отец не потреблял воды во все дни своей жизни. Он чтил приговор лекарей и особливо книги зодиака. «От воды жди беды», — говорилось в этой мудрой книге, дававшей ответы на все житейские вопросы.

— Боярыня Илисафта, — проговорил отец Драгомир, отступая в сени и выбрав удобное место на широкой скамье. — Дозволь мне, боярыня, сесть вот сюда. Ноги уже не держат. До чего я устал, слов не нахожу. Да и забота грызет. Как быть, коли государь соизволит прийти на богослужение? Как мне справить чин государев, когда я — сама знаешь — в грамоте не силен? Ежели не приедет преосвященный Тарасий Романский и не будет следить за мной и проверять, так сам государь знает всю уставную службу лучше всякого митрополита. Князю нашему ведомо многое, не доступное разуму других королей и царей, ибо благословил его святой Геронтий Афонский. Оттого-то ему и удача во всем, особливо в ратном деле, и будут ему покоряться князья и властители, покуда не настанет час и не снесет он мечом голову наибольшего змия. Помоги ему, великий боже и пречистая богоматерь, и ниспошли ему одоление супостатов! Но ведь владыка Тарасий Романский завтра сюда прибудет. Откуда же мне взять те слова, коих я в жизни не слыхал? Службу литургии и всякие требы я знаю назубок. И в скорости могу состязаться с любым книжником. А вот там, где кончается типик [30] подстерегают меня опасности. Жития святых — это по части дьячка Памфила. Но теперь и дьячок ничем мне не может помочь. Горе, горе! Нынче вечером такая меня взяла тоска, и сказал я попадье, что уж лучше бы мне остаться в горах пастухом. Зачем было спускаться в долину Молдовы-реки после татарского опустошения? Что тут было в Тимише? Три дома уцелело. Другие семь домов были разрушены. Десять бедных жителей упросили меня служить в маленькой деревянной церквушке. Ведь я три года был послушником в монастыре. И службу помнил, и ладно пел. Хорошо мне было и среди пастухов и овец, когда скрывались мы в горах вместе с иноками. И подумал я, что, может, среди крестьян, принявших меня с такой любовью, мне будет еще лучше. А теперь что я буду делать?

— О чем ты, отец Драгомир? — мягко спросила конюшиха Илисафта.

Она не осмелилась прервать словоохотливого священника, но и терпения у нее не хватало выслушать его до конца. И пока он говорил, она думала о своих делах. Грядущий день и приезд господаря и впрямь казались ей грозным испытанием, хотя трудилась она изо всех сил, да и не поскупилась на поросят, каплунов и барашков. Страхи отца Драгомира передались и ей.

— Что я буду делать, коли государь явится на святую литургию?

— Что же делать? Ничего особенного, отец Драгомир. Поднесешь ему, как полагается, просфору, крест на целование, и все.

— Неужто этого достаточно?

— Отчего же нет?

— Дьячок говорит, что есть какие-то страшные слова в честь князей и венценосцев, а я их в жизни не слыхал.

— Да уж не верь ты, святой отец, всему, что говорит дьячок Памфил. Передай ему лучше, чтоб пришел ко мне со своей книгой зодиака.

— После отъезда государя?

— После.

— Я прикажу ему, матушка Илисафта. А мне-то как быть? Хотел я посоветоваться с его милостью конюшим Маноле. Уж не начать ли службу рано утром? Пока прибудет светлый князь в Тимиш, глядишь, а я уж и управился.

— И это неплохо.

— Так я и сделаю. А как же быть с дьячком? Ему же читать житие святых царей Константина и Елены. Читает он не спеша, смакует каждое слово. Я свою сербскую литургию могу отслужить с любой скоростью, людям хоть бы что, они в это время думают свое. А «Жития» — то на молдавском языке, так их они слушают. Да Памфил еще от себя добавляет и смотрит хмуро на прихожан, когда грозит им адскими муками. Жития святых царей не могут быть короткими. Притом дьячок добавляет от себя. И решил я так. «Добрые люди, — скажу я, — достославные деяния совершили святые Константин и Елена, как вы слышали в минувшем году на празднике оных святых. За нынешний год святые иных деяний не совершали. Ступайте с миром и выходите встречать государя Штефана. Как только станет известно о новых подвигах святых, коих мы нынче празднуем, будьте спокойны, я тут же доложу вам о них». Верно я говорю, матушка Илисафта?

— А? Про что ты, батюшка?

— Про святых царей. Верно ли я решил поступить?

— Верно, отец Драгомир. Ох, тяжек будет завтрашний день. Одного из зарезанных каплунов я велела отложить. Своими руками изготовлю его к обеду. Ни одному повару на свете не состряпать такого блюда. Оно так пришлось по вкусу византийскому императору Маврикию, что он возвел своего повара в боярский сан. От этого повара-боярина, принявшего схиму на Афоне в святой Зографской обители, осталась наука, как вымочить каплуна в вине и обжарить в масле; и передавалась она от игумена к игумену. А мой отец, ходивший на богомолье в Афонские монастыри, заплатил три золотых и перенял ту науку на кухне Зографской обители. Такое жаркое состряпаю — государь вовек не забудет меня!

— Так его к полудню ждать надо?

— Кого?

— Я спрашиваю, матушка, к полудню ли прибудет государь?

— К полудню.

— В таком случая я спасен. А насчет жития, я так и сделаю, как говорил. Благослови господь дом ваш! Ухожу. Скоро светать должно.

Священник ушел, постукивая посошком, и скоро исчез под сенью лип. Конюшиха Илисафта, поджидая мужа, прилегла на скамью, закуталась в свою лисью шубейку и протяжно зевнула. В доме и во дворе настала полная тишина. Конюшиха погрузилась в глубокий сон. Казалось, она совсем не дышит.

Петухи загорланили в курятниках позади сараев, другие чуть слышно откликнулись из далекого села. Конюший, мягко ступая, поднялся на крыльцо, задул свечи; потом вынес теплое покрывало и накрыл им жену. Войдя в дом, отыскал свое ложе в опочивальне, радуясь, что остался один и никто не нарушает тишину. Беззвучные песочные часы показывали второй час ночи.

Как только занялась заря и розовым сияньем коснулась открытого окна, конюший Маноле вздрогнул, словно кто-то тронул его за плечо и шепнул что-то на ухо. Он спал одетый. Затянув потуже пояс, он шагнул к опочивальне Ионуца. Но сына уже не было в постели. Симион успел зайти за ним и увел с собой. Маноле Черный решил узнать, что поделывает конюшиха, но едва он вышел в сени, до него донесся ее голос с другого конца дома, из поварни. Птицы зашумели в глубине двора. Забегали рысцой служители, подгоняемые приказами боярыни Илисафты.

Старый Ждер умылся холодной колодезной водой. Потом решил, что недосуг стоять перед образами в горнице. Перекрестился в сторону восходившего солнца, тряхнул седыми кудрями и заложил их пальцами за уши, потом надел шапку. Холопы, не дожидаясь приказа боярина, в ответ на его угрюмый взгляд поспешили подать оседланного коня. Конюшему Маноле уже шел пятьдесят шестой год, но, несмотря на почтенный возраст, он легко вскочил в седло. Слуги надели ему шпоры, подали в правую руку плеть, побежали к воротам. Всадник молнией проскочил в полураскрытые порота.

Выехав из липовой рощи на лужайку, Маноле Ждер увидел на востоке в низине сверкающие воды Молдовы-реки. На западе гора полого уходила вверх, к еловому бору. На этом пологом склоне тут и там были раскиданы бревенчатые конюшни для пятисот государевых кобыл. Работники уже заготовляли лес для новых строений. Выгоны для жеребят были огорожены дощатыми заборами. Конюший рысью поднялся к одногодкам и стригунам. В загоне для трехлеток он застал Симиона с Ионуцем. Своих оседланных скакунов они оставили у ворот. Подбираясь к трехлеткам, они называли их по именам, старались укротить их. Сын Каталана, Ветер, третий белый жеребец с черной звездочкой на лбу, которого братья готовили для будущих походов господаря Штефана, не поддавался младшему Ждер у и, поднимаясь на дыбы, угрожал ему передними ногами. Грива у него была коротко подстрижена, хвост — ступеньками. Неожиданно отскочив в сторону, Ветер толкнул Симиона в спину головой. Симион схватился за шапку, чтобы не слетела с головы, и тут же откинул назад руки, схватил трехлетка за шею в стальном объятии и утихомирил его. Конек тоненько заржал и покорился. Младший Ждер подошел к нему и погладил по глазам.

Старый Ждер, стоя у ворот, впервые в то утро рассмеялся, тряся большой бородой. Но как только Симион повернулся к нему, он напустил на себя суровость и хрипло кашлянул.

— Скажи, второй конюший, — сурово проговорил он, — ведом ли тебе обычай государя, когда он изволит бывать в Тимише?

— Ведом, честной конюший. Не беспокойся. Вчера я поднялся до самой пущи к источникам. Вода по желобам исправно течет ко всем конюшням и загонам. Караульные стоят, как всегда, по своим местам.