Силиконовые горы - Маша Царева

Надо же, подумала я, она еще умудряется шутить.

– Я Люба. Любовь Морякова.

– Алиса Ермакова, – собрав силу воли в кулак, я улыбнулась.

– Ксения… Пароходова, – она словно перед учительницей отчитывалась.

– Я Морякова, ты Пароходова, а вместе мы оказались на одном дырявом плоту, – усмехнулась она. – Повезло вам, вдвоем лежите. А ко мне никого не селят, что неудивительно. Я и сама себя не особенно жалую. Зеркал в моей палате нет.

Мы с Ксюхой переглянулись. Слишком уж это тяжело – выслушивать чужие исповеди.

– Вот, возьмите, – я протянула ей свежий «Космополитен», – можете не возвращать, мы уже прочитали.

Я знала, что травмы не заразны, но ничего не могла с собой поделать. Мне хотелось, чтобы существо поскорее ушло к себе в палату. Лишком уж тяжелое впечатление производила эта Люба.

И она меня, не будь дурой, поняла. Поникла, поблагодарила за журнал, суетливо засобиралась.

Но в Ксении внезапно проснулась мать Тереза.

– Люба, а не хотите выпить с нами чаю? У нас тортик есть, вафельный…

– Я? – удивился гуманоид.

За Любиной спиной я отчаянно мотала головой и жестикулировала, тщетно обращаясь к здравому смыслу подруги. Неужели она сможет весело хрустеть шоколадными вафлями в присутствии этой… хм… женщины?

– Я бы с удовольствием… – нерешительно согласилась Люба. – Скучно мне, хоть вой.

– Вас никто не навещает? – Ксения засуетилась возле чайника, а я молча уселась на свою кровать, стараясь не встречаться с гуманоидом взглядом.

– Я из Твери. Муж работает, далеко ему сюда мотаться. А родителей лишний раз расстраивать не хочу, они и так со мною натерпелись.

– Что же с вами произошло? – бестактно поинтересовалась я.

Ксюша бросила в мою сторону исполненный укоризны взгляд. Хотя я видела, что ей самой жуть как любопытно задать этот вопрос.

– Внезапный выброс мочевины в кору головного мозга, – хмыкнула Люба, – как в простонародье говорят, моча в голову ударила.

– Это как? – Ксения разлила по казенным чашкам с отбитыми ручками элитный зеленый чай с жасмином, который принес ей Даррен.

– А так. Решила красавицей заделаться, идиотка. Нос мне не нравился, слишком толстый был. Я бы теперь все отдала, чтобы выглядеть, как раньше.

– Так вы… не были в автокатастрофе?

– Нет, сама постаралась. Накопила денег, нашла клинику, хирурга. Сэкономить решила. В московских известных клиниках дорого. Вот я и подумала, что прооперироваться можно и у нас. Тем более что доктор попался такой обаятельный.

– Неужели… Вас так доктор изуродовал? – ахнула Ксюша.

– Я и сама сначала не поняла, что произошло. У меня была серия операций, долго лежала. Подтяжка лица, нос, губы… Ничего вроде не болело, швы заживали хорошо. Все лицо было перебинтовано, и я чувствовала себя такой счастливой… Пока не настал день, когда сняли повязки.

Мы потрясенно молчали. О тортике и думать забыли.

– То-то я думала – почему мне не хотят зеркало давать? Врач говорил, что надо подшлифовать швы, анестезиолога позвал… Мне это показалось подозрительным. Я отпросилась в туалет, раздобыла пудреницу… Потом пришлось корвалолом откачивать.

– И что дальше? – прошептала Ксюша. – Он хотя бы возместил моральный ущерб?

– Ага, трижды возместил, – усмехнулась Люба. С ее губами усмехаться было не так-то легко. Во всяком случае, смотрелось это жутковато, – нашел какие-то оправдания. Собрал консилиум липовых врачей, которые подтвердили – он сделал все, что мог. Я и так, и так с ним пыталась говорить… Мне бы хоть денег получить на переделку в Москве, ведь я последние за операцию отдавала. И журналистов привлечь пыталась, и милицию… А он на меня потом еще и в суд подал – за подрыв репутации клиники.

– Ну ни фига себе, – протянула я.

– Shit happens, – Люба залпом выпила чай, не притронувшись к десерту, – Кахович вот мне скидку сделал огромную. Но сказал, что все равно исправить все не получится. Не хватит тканей, – ее голос дрогнул.

Ксения зябко поежилась.

– Муж, когда меня увидел, в обморок хлопнулся. Я впервые видела, как он плачет.

– Другой бы и бросить мог, – я вздохнула, вспомнив о Георгии.

– У нас дети. Трое, – слабо улыбнулась Люба, – и потом, он все еще надеется. Я ему всю правду не говорю.

– Сколько же вам лет? – поинтересовалась Ксюша.

– Тридцать два.

После того как Люба ушла, унеся с собою «Космополитен» и один из порножурналов, которые я от скуки стащила с работы, мы еще долго сидели молча и боялись взглянуть друг другу в глаза.

Первой нарушила молчание Ксения.

– Как ты думаешь… – она помолчала, не решаясь озвучить пессимистичные мысли, – а с нами такого произойти не может?

– Теоретически, со всеми может, – тихо ответила я, – но мне говорили, что Кахович хороший доктор.

– Один из лучших в Москве, – горячо подтвердила Ксюша. – Вот возьмем нашу Наташку. Она лишь бы куда точно не пойдет. У нее ведь есть деньги и в Швейцарии операцию сделать, и в Америке. Да и меня Даррен мог в Америку позвать.

– Нам волноваться нечего, – все больше волнуясь, сказала я.

– Точно. Любе просто не повезло, она – исключение из правил.

– Потом мы еще будем смеяться, вспоминая этот разговор.

– Да…

Мы немного помолчали.

– Знаешь, что мне сейчас больше всего хочется? – призналась я.

– Что?

– Послать всех к чертовой матери, собрать вещи и свалить отсюда. Только меня и видели!

В ту ночь мне все равно не удалось бы уснуть – от переизбытка впечатлений и надежд.

О чем думают неуверенные в себе особы в бессонную ночь перед самой роковой переменой в жизни? Понятное дело – о беспардонно бросивших их мужчинах.

На соседней кровати мирно посапывала Ксения – кажется, она даже умудрялась кривить губы в беспечной ангельской улыбке. Ей хорошо – за порогом клиники ее ждет влюбленный взволнованный Даррен с миллионным контрактом в руках.

А я ворочалась с боку на бок и вспоминала Георгия.

Ему не должна была понравиться такая девушка, как я.

У меня не было шансов сойтись с таким мужчиной.

И тем не менее мы были вместе – целых полгода.

Георгий, Георгий… Зеленоглазый метросексуал и лейбломан с врожденными склонностью к гедонизму (а также моральному садизму, как потом выяснилось) и помешанности на тряпье. Когда он возвращался из очередного бутика, увешанный пакетами, с горящими глазами и виноватой улыбкой на лице, я ему говорила: «В нашей паре ты – блондинка». Его расточительность меня забавляла.

Только он мог носить норковое пальто с золотыми кедами и не выглядеть при этом как голубая проститутка. Только на нем выбеленные у виска прядки смотрелись очень даже мужественно. Только он раз в неделю ходил на маникюр, через день в солярий и раз в месяц – на пилинг к косметологу и при этом был стопроцентным мужчиной, просто-таки концентрацией тестостерона.