Иона - Алекс Тарн

— Как трудно! Слова у нас с вами вроде одинаковые, вот только значение у них — разное. К примеру, как объяснить вам, лопухам, что такое «денежные недоразумения»? А? Нет, погодите… зачем так сложно?.. как объяснить вам — что такое деньги? Вы же этого не знаете ни хрена. Вы же думаете, что деньги — это что-то одно, а на самом деле — это совсем-совсем другое! Понятно?

— Где уж нам, бабуинам… — говорит Яник. — Но по-своему, по-обезьяньи, мы все-таки соображаем. Ты, большой белый человек, задолжал другому большому белому человеку некое неизвестное нам вещество, называемое «деньги». И за это он хочет убить тебя из своей страшной палки, изрыгающей огонь и железных пчел. Я складно излагаю?

Белик пожимает плечами.

— Вполне. Надеюсь, теперь ваше любопытство удовлетворено?

— Не совсем. Почему ты убежал именно сюда? Место не очень-то и подходит, особенно сейчас — война, и все такое… Да и достать тебя тут легко…

— Достать везде легко, — перебивает его Белик. — И найти человечка везде можно. Любого. Вопрос времени, не более того. Земной шарик сильно помельчал, господа бабуины, если, конечно, смотреть не с ветки. Так что прятаться — все равно где, то есть — равно бесполезно. Но я не прятаться сюда приехал. Мне в Ирак нужно. Только не спрашивайте — зачем, все равно не скажу.

— А зачем тебе эта комедия с телеканалом? Как тут мы с Мишаней вписываемся?

— Очень просто, — усмехается Белик. — Именно потому что война. Теперь ведь так запросто не поездишь… а журналисту — везде дорога, все рады свою правду протрендеть, никто на мушку не берет — самое то.

Мишаня в волнении вскакивает.

— Как же так? Выходит, мы и репортажей делать не будем? Зачем же мы сюда приехали?..

Белик смеется.

— Не волнуйся, Мишаня. Об этом, по крайней мере. Репортажи у нас обязательно будут. Причем классные. Вот увидишь. Ты еще поблагодаришь своего обезьяньего бога за то, что выпало тебе работать с самим Андреем Беликом. Я это вашему боссу обещал и слово свое сдержу. Завтра сделаем первую передачу. Из Диярбакыра.

— Ну и слава Богу, — светлеет Мишаня. — А я уже испугался. Вот видишь, Яник, все в порядке. А ты на Андрея накинулся… — нехорошо, честное слово.

Яник хватается за голову.

— Все в порядке? Слава Богу?.. Да ты в своем уме? Ты что, спал и не слышал, о чем мы тут говорили? Или тебе только репортажи твои идиотские важны? Ты понимаешь, что за ним бандиты охотятся, за этой дешевкой модной? Ты понимаешь, что он тебя в свою игру втравливает, причем пешкой? Тебе не страшно?

Мишаня пожимает плечами.

— Зря ты так, Яник. Андрей — талантливый человек, и для меня действительно большая честь… ну, и так далее. А насчет охоты… за кем сейчас не охотятся? У меня это шанс, понимаешь? Скорее всего — последний. Что же — все теперь бросить из-за каких-то бандитов?.. — он устало трет ладонями лицо. — И вообще, спать пора. Завтра рано вставать. Вы как хотите, а я пойду.

Белик тщательно запирает за Мишаней дверь — на ключ, на защелку и на цепочку. Затем, покружив по комнате, подходит к Янику, который все так же, скорчившись, сидит в кресле.

— Послушай, Яник, — произносит он слегка нерешительно. — У меня к тебе просьба. Ты не мог бы переночевать здесь, в этом номере? Спальня Фатиха как раз свободна…

Яник поднимает голову в полном изумлении.

— У тебя что, совсем крыша поехала? Ты всерьез полагаешь, что я с тобой останусь? И на ночь, и вообще?.. Я ухожу, дядя. Возвращаюсь в Тель-Авив. У меня от одного твоего вида изжога начинается. Так что бывай, не поминай лихом. На похороны не зови — не приду.

Он встает.

— Подожди… — останавливает его Белик. — Ну чего ты так взъелся? Ну, есть у меня свои заморочки… а у кого их нет? Можно подумать, что ты тут только затем, чтобы верой и правдой служить славному каналу «САС-Ти-Ви». Нет ведь, правда? У тебя ведь тоже своя отдельная программа имеется; скажешь — не так? И у Мишани… — у всех! Значит, все мы союзники… хотя бы до поры до времени. Что в этом такого ужасного? Ты вот говоришь: я вас использую. Ну и что? А вы меня не используете? Еще как! Откуда, ты думаешь, бабки взялись на всю эту пионерскую экскурсию? С неба свалились? Босс ваш выделил? — Как бы не так… мои это бабки, мои — понял? Не будь меня, так бы и сидели вы в своей Израиловке.

— Ага. Вот туда я и возвращаюсь, — говорит Яник, стоя у двери и снимая цепочку. — Сидеть. Лучше сидеть в Израиловке, чем лежать в турецком морге, да еще по причине чужих разборок.

— Зря ты это… — Андрей сокрушенно качает головой. — Хотя, знаешь что? В одном ты прав — за риск надо платить. Я повышаю тебе зарплату. Вдвое, и деньги на руки. Идет? Ну?..

— Пошел ты… — Яник справляется наконец со всеми запорами и выходит, не оглядываясь.

— Втрое! — кричит Андрей в захлопывающуюся дверь.

Он сидит прямо на земле, в мягкой пыли большой рыночной площади, привычно удивляясь незнакомому виду своих собственных босых ног. Солнце стоит высоко; полдень. Яник поднимает руку, ощупывает белую полотняную тряпку, прикрывающую голову и шею… — что за черт?.. откуда? И вокруг — тоже… площадь полна народу, и почти все в таких же тряпках, хитрым узлом завязанных сзади, под затылком. Впрочем, есть и другие; Яник узнает их сразу, по кожаным островерхим шлемам. Они стоят неподвижно, в ряд, опершись на копья и отгораживая от толпы грязный бревенчатый помост.

Вонь-то какая… откуда эта жуткая вонь? Яников сосед поворачивает к нему толстое усатое лицо. Это Фатих.

— Как же так, Фатих? Ты ведь умер?

— Нет, — смеется Фатих. — Я-то жив. Ты бы лучше о себе позаботился.

— А что это за вонь, Фатих, откуда?

— Оттуда, — смеется Фатих. — Смотри, какая там гирлянда…

Он указывает на огораживающую площадь крепостную стену: там, на пятиметровой высоте, натянут толстый канат с нанизанными на нем бурдюками. Или — что это? Нет, Яник, не бурдюки это… надо же, так сразу и не поймешь… На канат нанизаны обезглавленные человеческие обрубки; они раздулись от распирающих их газов, а некоторые уже лопнули, оставив на стене зловонные потеки. Яника тошнит. Надо бы проснуться… Надо бы…

На помост, в сопровождении небольшой свиты воинов выходит важный ассириец в длинном расшитом кафтане и высоком головном уборе. Он усаживается на низкий табурет и делает знак одному из своих помощников. Тот подходит к краю помоста и, подбоченясь, начинает рассматривать кучку людей, сгрудившихся испуганным стадом отдельно от остальных. Гул, стоявший до того над площадью, смолкает; слышно лишь жужжание мух вокруг гирлянды обрубков.

— Ты! — палец помощника указывает на кого-то.

На помост выходят двое мужчин и женщина; воины тычками копий заставляют их опуститься на колени.

— Говори!

— Великий судья! — говорит один из мужчин. — Эта женщина — моя жена, а этот человек — купец. Он пришел в мой дом продавать ткани и соблазнил мою жену, и я застал их за прелюбодеянием. Позволь мне убить его.

— Глупый человек! — отвечает судья. — Ты мог бы убить их сразу, обоих. Зачем было тащить их сюда?

— Великий судья! Я не хочу убивать свою жену. Она еще молода, и тело у нее сладкое. Позволь мне убить только его.

— Это против закона. Если ты отпускаешь жену, придется отпустить и ее любовника. Решай.

Проситель мнется.

— Великий судья! — говорит он наконец. — Неужели нет способа отомстить моему врагу, не убивая при этом жену?

— Отчего же. Такой способ имеется. Ты можешь оскопить его и изуродовать его лицо. Для этого всего лишь требуется отрезать твоей жене нос.

— Слава мудрости великого судьи! — радостно восклицает обманутый муж. — Я согласен.

Люди на площади оживляются, привстают, чтобы лучше рассмотреть. Стражники хватают осужденных, и пострадавший собственной рукою вершит приговор. Яник хочет отвернуться, но не может. Он видит, как мужчина хватает жену за волосы, слышит, как одобрительное улюлюканье толпы сливается с криками несчастной, смотрит на то, как неловко она полусходит-полусваливается с помоста, обмотав покрывалом окровавленное лицо.

— Уу-у-у! — кричит рядом Фатих. — Поделом тебе, блудница! Скажи спасибо, что жива осталась! Уу-у-у!

Но главная часть представления — впереди. Стражники срывают одежду с осужденного, прижимают его лицом вниз, к бревнам помоста. Мужчина с ножом испускает торжествующий вопль. Кровь жены возбудила его, он пошатывается, как пьяный, и толпа отвечает ему сочувственным воем: «Ууу-у-у… Ууу-у-у…» Где-то Яник уже слышал что-то похожее… Где же? Где? Ах да, топталовка…

Муж с ножом усаживается верхом на обреченное тело, подрагивающее в ожидании пытки. Он еще раз воздевает свое оружие, заряжаясь послушной энергией толпы — ууу-у-у!.. — и, оставив руку с ножом наверху, засовывает вторую в промежность жертвы, какое-то время копается там, ловя ускользающую плоть, и наконец ухватывает… — вот оно!.. и — чик… ах, если бы можно было сделать это многократно!.. — поднимает над головой окровавленные гениталии врага, и толпа радостно ревет в ответ, широко разевая рты, готовая сожрать все, что ни кинут в ее жаждущую пасть — и отрезанные семенники, и жертву, и самого палача.