Карниз - Мария Ануфриева

Ия последовала за его взглядом и обнаружила на своей груди гроздь черного винограда. Стекающие с нее капли воды струились двумя ручейками на скрытый одеялом живот.

Она зажмурилась, не спеша потянулась и сняла с груди виноградную гроздь. Села на кровати, не прикрывая груди, и тоже уставилась на незваного гостя. Точно так же она смотрела бы на гиббона, неожиданно оказавшегося у ее ног, или дельфина, или попугая-ара… С любопытством, начисто лишенным догадок о сексуальной составляющей этой встречи. Но это был не гиббон, не дельфин и не тропический попугай, удивление сменилось равнодушием. В конце концов, незнакомец, наверное, просто решил угостить ее виноградом, пока все не слопали. Тогда его стоило поблагодарить.

Ия оторвала крупную виноградину, покатала ее на языке, пососала, вытянув губы трубочкой, и сказала:

– Спасибо.

– Мммм, – потянулся к ней Одиссей и, не удержав равновесия, ткнулся носом в ее живот.

Только тут она поняла, что Одиссей был мертвецки пьян. Он мычал, стаскивал одеяло с живота и не замечал, что она пинает его коленями, отталкивая от себя.

– Ну давай же… Хочешь, я буду, как она… – бормотал он, обдавая перегаром и оставляя белые следы от пальцев на бедрах. – Ты же настоящего мужика не знаешь. Я покажу… Тебе понравится, девочка.

Намерения его стали очевидны, пол обозначился, проступив сквозь застилавшую глаза пелену стерильности. Ия вздохнула, примерилась и, когда он шарил языком по ее лобку, пытаясь спуститься ниже, ткнула коленом в кадык.

Одиссей с хрипом завалился на бок, а она выскользнула из-под него, встала с кровати и, продолжая оставаться голой, не спеша принялась рыться в шкафу, выискивая, что надеть.

Мимолетный испуг сменился равнодушием. Как только Одиссей обмяк, она поняла, что может справиться с ним, пьяным, уж точно. А то, с чем ты можешь справиться, менее важно, чем выбор платья на день.

Но Одиссей все же ненадолго вернул ее в мир мужчин, хоть и не смог осуществить задуманное и теперь раскатисто храпел, уткнувшись носом в подушку, на которой возлежала Норма, не обратившая на возню ни малейшего внимания. Возней в постели эту собаку было не удивить.

Ия подняла упавший на пол виноград и отошла к окну. Она не спеша отрывала виноградины, перед тем как проглотить, катала их на языке и задумчиво смотрела в стену дома напротив. За окном медленно падал снег, до Нового года оставалось несколько дней.

Слова о настоящем мужике вернули ей то, что было давным-давно, в другой жизни и, может быть, даже на другой планете. На первом еще курсе была у нее подружка. Кажется, Ира ее звали или Катя. Впрочем, может, Света. Подружка так любила мужчин, что не могла не коллекционировать их. Ия не хотела отставать, а еще больше хотела доказать себе, что тоже любит, а значит, нормальная.

– Надо записывать их в тетрадку, столбиком, – говорила не то Ира, не то Света. – Потом мы станем старыми и выйдем замуж, будет, что вспомнить.

Время было веселое, разбитное, список все удлинялся, тянулся вниз. Если имена были длинными, их следовало сокращать, чтобы не портить стройный ряд вытянувшихся по вертикали букв.

Как-то раз Ия подглядела в подружкином блокноте: ничего себе, уже семьдесят! А у нее только сорок. Наверное, та мухлюет, а может, добавляет невинный оральный секс. Подлежит ли он учету, спросить было неудобно. Ия была за чистоту эксперимента, постановила считать два минета за один половой акт и тут же, покопавшись в памяти, накинула в свой столбец еще двадцаточку. Счет почти сравнялся.

То, что происходило с ее телом, странным образом не касалось души. Она допускала до него короткие имена из списка, но не допускала до себя. Тело как бы существовало отдельно. Ее подружка все же пыталась найти любовь, выбрав экстенсивный метод поисков. Ия, несмотря на растущий список, пыталась интенсивно достучаться до себя, но как раз это и не удавалось.

Подружка искренне верила, что очередная строчка станет последней и превратится в любовь. Ия множила их, как шелуху от семечек, не приглядываясь к каждой отдельно взятой, и думала, что однажды сметет их со стола одним ловким движением руки, когда накопится горка. Ведь все это происходит как бы не по-настоящему, не с ней настоящей.

Потом подружка и впрямь встретила свою любовь. Ия же, устав от перебирания шелухи, опустилась на дно «Карниза». Их пути разошлись.

С недавних пор она все чаще ловила себя на том, что приглядывается к пузатым женщинам, любуется их утиной походкой, а на работе надолго замирает над статьями про беременность. Она стыдилась самой себя, встряхивала головой и быстрее щелкала клавишами, зовя на экран монитора деловые новости. Но снова и снова возвращалась мыслями к возникшему в голове проекту под названием «Ребенок».

Несомненно, ей нужен ребенок. Да и куда дальше тянуть.

Проект был озвучен Папочке, подсчитано, что ребенка они должны потянуть материально, дело стало за малым. Ну, или за большим. Мужским достоинством, в общем. Кроме того, проекту под названием «Ребенок» неплохо было бы знать своего отца. Значит, помимо дарованного ему природой достоинства, гипотетический папаша должен был обладать набором достоинств общечеловеческих. Хотя бы минимальным, что уж взять с мужчины.

– Хоть бы была девочка, – мечтала Ия. – Мальчика тоже, конечно, можно, но, мне кажется, любить я его буду меньше. Ничего, мальчика в военное училище можно отдать, как подрастет.

Сослуживцы и неожиданно появившийся в квартире Люсьен в расчет не брались. Большое, как известно, видится на расстоянии. Или мнится.

Казалось, что кандидат для воплощения в жизнь проекта «Ребенок» водится в других водах. Знать бы, в каких. Они даже встречались с состоятельной парочкой геев, которая тоже была не против «завести» ребенка. Встреча оставила у нее недоумение: они представили свои тезисы, выпили три бутылки вина и разошлись, вполне довольные друг другом и совпадением взглядов на жизнь. Однако что делать дальше, так и не поняли. Даже технически сложно было представить.

Ия доела виноград и достала из шкафа черное платье с вышитыми по краю рукавов меленькими красными маками. Зимой ей всегда хотелось быть летней. Кинула платье на кровать и присела рядом с храпящим Одиссеем. Он лежал на боку и со свистом выталкивал из себя воздух, как будто внутри у него работал целый моторный отсек.

Она перевернула его на спину и вгляделась в лицо. Пожалуй, Одиссей был даже красив. Той скупой красотой, которая отличает мужчину от обезьяны. Массивный упрямый подбородок с черными пеньками щетины, смещенный вправо, перебитый нос и россыпь коротких глубоких морщин по краям глаз, как у человека, часто щурящегося на Солнце. И еще – это был самец. В отличие от изнеженных, вежливых мужчин с тонкими запястьями.

С таким не о чем говорить, но не для говорильни он и создан. Вряд ли он оценит богатство твоего внутреннего мира и разделит душевные терзания, которых сам лишен начисто. Но если тебе очень хочется вынести кому-то мозг своим исключительным видением мира, поразить тонкой душевной организацией и похлюпать в плечо, топай к психоаналитику или, на худой конец, достань из тумбочки носовой платок. Такие самцы созданы для того, чтобы плавать и воевать, жать и ковать, и штамповать, штамповать, штамповать проекты под названием «Ребенок». Ну, по крайней мере, пытаться – вздохнула Ия, глядя на бессильно обмякшее тело.

Она сидела, подперев щеки руками и забыв, что опаздывает на работу, и все смотрела на развалившегося поперек их кровати Одиссея. Пыталась вписать вектор «Самец» в плоскость своей жизни. Но математик из нее был плохой. Вектор этот никак не укладывался, становился на дыбы так, словно и плоскость, и он сам были не воображаемыми величинами, а самыми что ни на есть настоящими. Как будто хотела она вогнать деревянную сваю в бетонную стену.

«Не может быть отцом вот такой, случайный», – поняла Ия.

«Не могу, не могу, не могу», – повторяла она про себя, натягивая платье и расправляя рукава с красными маками.

«Что делать?» – снова присела она на край кровати и уперлась взглядом в храпящего Одиссея. Вопрос она задавала себе, а ответа как будто ждала от него, горе-насильника.

Распахнулась дверь, и в комнату вошел Папочка.

– Что он тут делает? – уставился он на Одиссея, к счастью, не успевшего стянуть одежду.

– Совсем обнаглели, – пожаловалась Ия. – Прихожу с кухни, а тут этот валяется. Дверь, наверное, перепутал. Не могу добудиться, не волоком же тащить.

– Люсьен! – заорал Папочка в коридор. – Забирай этого мудака! Еще раз устроишь тут бордель, участкового вызовем!

Прибежал Люсьен и попытался стащить Одиссея с кровати. Тот почмокал губами, перевернулся на другой бок и, кротко сложив руки под щекой, выдал трель в другой тональности.