Кукушонок - Александр Щербаков

Молчу.

— Когда и если вы освободитесь от этого дела, не согласились бы вы на некоторую близость к моим заботам? В любой форме, которая вас устроила бы?

Выдать бы ему, как шилом в самый шишок!

— Боюсь, что с этим придется подождать, — промямлил я.

— Что ж, я умею ждать. Вы ешьте, ешьте. Дорога дальняя проголодаетесь. Простите, что задержал. Вас доставят, куда прикажете. Мои извинения вашему другу. И всяческие добрые пожелания.

Куда, куда! В мою берложку при конном заводе, куда! Второй год, как мечтаю поблаженствовать в шлепанцах без Анхелей-хранителей на пороге.

Эк всем инсайты нужны! Оказывается, я товар нарасхват. Не подкинуть ли битюгу мыслишку совершить натуральный обмен: он «ферст мэну» меня купно со всей обслугой, «ферст мэн» ему либо отсрочку платежей, либо новые кредиты под снуленького?

Впрочем, тут мне беспокоиться нечего. «Ферст мэны» сами не сидят сложа руки. Мазепп задавится — меня не отдаст. А мне в любом случае лучше не будет.

Заело.

Как битюговы художества расписывать, так рысцой к процессору, на ходу ручки потирая, а как до своих дошло, так настроения нет, надо подумать и здраво рассудить! Поздно.

А с другой-то стороны, никто меня не щадил и не щадит, так с какой стати еще и мне самому на себя наседать?

Тоже резонно. Время есть. Во всяком случае, до того, как битюг вернется со «звезды», ничего не произойдет.

Так долго ждать, так вдумчиво готовиться, так ставить все на одну карту, а потом сидеть и тупо маяться, что сделана глупость, какая-то колоссальная глупость!

Проще всего убедить себя, что это очередной инсайт, не поддающийся разбору. Хотели от меня инсайта? Хотели. Получайте, а с меня взятки гладки. Но это проще всего.

Суп-пюре из шпината. Он мне очень полезен. Ненавижу. А он, зеленый, мне еще и снится.

Старший брат мадам Элизы — великий изобретатель. Например, он еще в юности изобрел антемат — систему приемов для порчи настроения людям перед его приходом. Он приходил — и тут неприятности разом кончались. Так, безо всяких усилий с его стороны, у людей создавалось приязненное отношение к нему.

Самым серьезным образом он работал над фобософией, много раз меняя даже подход к этому понятию, пока не взялся по вдохновению последовательно переписывать труды философов, древних и современных, подставляя вместо каждого слова — обратное по смыслу. Это подвижническое занятие привело его к ряду изумительных открытий, к идее создать новый вид искусства духовное ваяние, то есть художественную обработку человеческой души. Продолжая занятия фобософией, он одновременно исполнил несколько анимоскульптур, как назывались его произведения.

Простого автомеханика он сделал настолько тонким искусствоведом, что тот, к несчастью, кончил свои дни в приюте для неврастеников. И, наоборот, одареннейшего музыканта в три года превратил в образцового унтер-офицера прусской школы. Вот только унтер-офицерствовать было негде, у бедняги на безделье сделалась язва желудка, и, помня о своей первой неудаче и не желая ее повторения, брат срочно перелепил его в талантливые системные программисты.

Он особенно гордился тем, что для этих преображений применялись не какие-нибудь там изощренные методы или чудеса фармакопеи, а самые простые доступные средства, которые отягощают анимоскульптора ничуть не больше, чем обычного скульптора — резец, молот и возня с глиной.

Естественно, речь шла не об опытах над людьми — брат работал с математическими моделями личностей. Он был увлечен самой идеей преобразования психологических воздействий в «отрасль точной технологии», как он любил говорить.

Но труд его был, видимо, преждевремен и потому чрезмерен. Против него ополчились и психологи, и педагоги, и философы. Бюро патентов отказывало ему раз за разом. Даже тогда, когда он подал заявку на новый способ дрессировки служебных собак, очень экономичный, потому что не требовались расходы ни для поощрения, ни для наказания животных.

Брат был в отчаянии. Мадам Элиза уговаривала его применить к своим врагам хотя бы невиннейший антемат, но старший брат считал, что это было бы нечестно — применять такое средство, когда сведения о нем не опубликованы в «Вестнике изобретений», пусть даже в его закрытом приложении.

И наконец он решился. Он сам, по своему собственному методу переваял свою духовную сущность и превратился в не очень удачливого садовода-бирюка. Он порвал все связи с прежним кругом, и даже неизвестно, жив он или нет, а если жив, то где находится.

Любопытно, как оплачиваются услуги грузинской царевны: повременно или по метражу магнитозаписи? Судя по ее словоохотливости, все же по метражу.

С1–28:

мадамголоден и недологя слагался

вижу живлезу в узела жую ужаниз неба бензинверх реви лун нулилазер срезал

о пел я лепоа жую ужамазь ла бальзамделологии гололедиисусии

снес нонсенс

болвана в лоб болвана в лобалиса шанс наша силагни ври о ирвинги ешь шеии макрогубы бугорками

безумия и музе бмадам[3]

В:

Решительная битва скромной науки со спесивым невежеством, всяческое торжество первой и безоговорочное посрамление последнего

— Я человек Ренессанса. Мне тысяча лет. Меня породила стоячая давка цехов и гильдий, маразм общин, увязших в чуме и усобицах, я его сжатая антисуть и разнавсегда не желаю иметь с ним ничего общего. У меня эйфория независимости, я желаю следовать только собственной воле, я пою даже от возможности жестоко платиться за это, меня проще убить, чем загнать назад, в скотные дворы круговой поруки и всеобщего равного прозябания. У меня не бывает ни соратников, ни обязательств, и поэтому слова «измена» и «предательство» для меня ничего не значат. Сейчас и здесь я потому, что так мне угодно, а завтра я уйду и не оглянусь, и упрекать меня в этом бессмысленно.

Недобертольд орал. Кажется, я его допек.

— И мне, такому, как я есть, культура обязана всем. Пусть я не раскрыл тайн природы, но я привел их к виду, удобному для употребления, преобразовал производства и искусства, осознал безмерный мир как комок сырой золы, открыл уму тысячу иных, истинно бесконечных пространств, и физических, и духовных, где я волен и неукротим, невзирая ни на какие внешние обстоятельства.