Кукушонок - Александр Щербаков

История рода мадам Элизы фон Муфлон моими словами по ее рассказу

У русского царя Петра Великого был старший брат Вильгельм Вильгельмович, которому по праву принадлежала русская корона. Вильгельм Вильгельмович основал новую русскую столицу, назвал ее своим именем и задумал жениться на испанской инфанте, чтобы объединить владения Испании и России.

Но пока он ездил в Испанию, младший брат Петр Алексисич произвел переворот, взял столицу и переименовал в Петербург. А инфанта буквально накануне свадьбы умерла.

Огорченный Вильгельм Вильгельмович надел траур и поехал назад в Россию. На чешской границе его дожидались верные полки, и между братьями разгорелась война. В решающем бою брат Вильгельм потерпел поражение и решился бежать через Сибирь в Америку. И на берегу Тихого океана открыл знаменитую Магнитную гору, о которой писано еще у Плиния Старшего.

Вильгельм Вильгельмович, прекрасно образованный человек, понял, что перед ним богатейшие залежи железной руды, построил у подножия горы сталелитейный завод и основал город Магнитогорск. Окрестное славянское население признало его повелителем, и он принял титул Великого князя Магнитогорского. Под этим титулом правили новым процветающим княжеством и его потомки. Внук Вильгельма Вильгельмовича помирился с внуком Петра Великого царем Теодором Джоновичем, Магнитогорское княжество стало частью России, а княжеская семья переехала на жительство в столицу Грузии Кисловодск, где прапрапрадед мадам Элизы женился на грузинской царевне Элеоноре.

Когда власть в России захватили большевики, семья спаслась просто чудом и перебралась в Париж. Но прадед мадам Элизы не выносил столичного шума, он искал тишины и перевез семью в маленький французский городок Жемон возле бельгийской границы, где открыл первоклассный канцелярский магазин.

Вскоре началась вторая мировая война. Гитлер захватил Жемон, и в огне жестоких боев бесследно исчезли владетельные грамоты великокняжеской семьи. Возможно, они когда-нибудь отыщутся. Мадам Элизе уже намекали, сколько это стоит, но, во-первых, у нее сейчас нет таких денег, а во-вторых, семейная гордость не позволяет ей унижаться до купли-продажи ценностей, которые и так ей принадлежат.

Но настанет день, и все убедятся, что мадам Элиза по праву сохраняет за собой титулы грузинской царевны и Великой княжны Магнитогорской. Ей лично эти титулы не нужны, она давно отказалась бы от них. Но они принадлежат роду, в том числе ее будущим детям и внукам, и она не может и не должна решать за них столь важный вопрос.

На нас работают в восьми респектабельных научных центрах. Кое-где официально, от имени УРМАКО, по расчетной части. Кое-где — нет.

УРМАКО имеет кредиты от консорциума шести банковских групп и, кроме того, от трех правительственных организаций в Африке, Азии и Южной Америке, которые, по-моему, не подозревают о существовании своих компаньонов.

УРМАКО не одна. Думаю, битюг имеет еще две-три благопристойные личины, но к этим документам я не имею доступа.

Получаю копии всех ученых отчетов. Те, что потолще, не читаю. Многословие — верный знак заблуждения. Те, что потоньше, стараюсь смотреть. И ничего не понимаю.

Начинаю читать каждый раз со страхом — а вдруг нащупали. До сих пор не нащупали, но это не может длиться вечно.

А случая все нет.

Устал я. Недобертольд…

— Думаешь, я хотел? Зуб дам, что не хотел. Зуб дам, что не лез, не шнырял, не подсиживал. И мокрых дел не обстраивал. А так выходило: чуть где затрет, так, кроме Мазеппа, некому.

Думаешь, я «звезду» открыл? Не я. Бросовый мужичонка нашарил и сам ко мне подвалился: «Мне не сдюжить, а ты вон какой!» Взялись на паях, он год повкалывал, а потом взмолился: «Мочи нет. Ни полная мне не надо, ни четверть пая. Гони тридцать кусков… Черт с тобой, хоть двадцать, лишь бы враз — и владей на здоровье, а я линяю».

А где мне двадцать кусков взять?

Я в «Семью» полез, как в петлю. Думаю, гореть — так с песней. Взял пятьдесят кусков, добыча пополам. Тому мужичонке двадцать сунул, на остальные «Марс-Эрликон» справил — рубаю. Половина с ходу не моя, половиной за долг рассчитываюсь, сухари грызу. Тут тебя и нанесло.

Под твою ворожбу передоговорился с «Семьей». Остаток долга скащиваем, они вкладывают миллион, платят за регистрацию — я долбаю. И ежели пойдет, тридцать моих, семьдесят ихних. Вся троица приезжала, «звезду» общупали, как невесту. Регистрация на мое имя, сам закон знаешь. Платишь — и сиди. Чуть стронулся с места, два года прошло — и прощай права. Я сижу. Долбаю.

Добрался — выдал первые кубы. И все точь-в-точь, как ты обещал. И приезжает ко мне средний. Младший, говорит, спился, две дочки у него, зятья — хапуги, дело загубят. Старшего саркома ест. Лечится, лечится, а мысли уже не те. У меня, говорит, сын, так он картинки рисует, заходится. Только разговор, что «Семья», говорит, а по сути я один, в деле сотня миллионов крутится, и кругом одни рвачи, никому не верю. Так нельзя. Протяну, говорит, ну, три года, ну, пять и начну молотить направо-налево. И делу конец. А такое дело! Два десятка точек в разработке, транспорт налажен, от клиентов отбою нет, и все тихо. Это же никакому расхудожнику так аккуратно не нарисовать! Случись со мной что, говорит, так помру не с того, а с тоски, что такой красе конец.

А ты, говорит? У тебя авторитет, ты такую махину своротил и не свихнулся. Тебе верю. Иди, говорит, в «Семью». Пока — самым младшим. Все точки отдаю под твой надзор. Твое дело — производство, мое — рынок. А там посмотрим. Как сдюжишь.

Ну, договорились. Вместо меня подставку сделали, но закон есть закон. Каждые полтора года дергаю на «звезду» и там на глазах у всех инспекторов собственноручно кубы режу, как резал. И пока я жив, все права за мной.

Одного они не знают в Верховном комиссариате — они думают, я вольфрам режу. И считают «звезду» по второй категории. Не дай бог дознаются, что там уран — переведут в первую, и катись, Мазепп, колбаской! Сунут мне отступные, объявят международный консорциум.

— Но ведь снулый уран-то, Мазепп! Снулый!

— Чудак, в том-то и сила! Конец света не завтра, вперед глядеть надо, мозгами раскидывать. Пока Наука возится, я склады битком набью, а что на складах, то уже наше. Только больше я тебе ни слова не скажу. Ни к чему.

— Так вдвоем со средним, значит, и мозгуете?

— Помер он. Инсульт. Я один. Вся «Семья» — это я. У него хоть я был, а у меня — никого.

— Даже меня?

— Ты-то есть, — протянул он. — Ты-то есть. Денег нету. Горим. Все выжато. Если к первому концентрат с пятнадцатой не подоспеет, чем проценты платить буду, не знаю. Так-то вот. И объясни мне хоть ты, как же это выходит: высший закон исполняю, все от себя отдаю, а меня со всех сторон гвоздит и гвоздит, будто я против течения пру. А? В чем фокус?