Бульварная Молитва - Серафим Викторович Ларковский

от которой на руках были занозы, стал спиной к окну и закурил. Он не сводил взгляда с Базарова, удивленно рассматривая замешательство на лице того.

— Если Ваня не вернется, я умру. — выпалил он, протягивая сигарету в руки товарища.

— Если Женя не вернется, я умру. — едва ли изменил его слова бледный медик.

Он стал напротив друга, поднес сигарету к рукам и задумался на пару секунд. За окнами было серо и пусто, солнце укатилось к центру, а по краям было перекрыто толстыми стенами тяжелых облаков. Базаров переводил взгляд с сумрака на Булгакова, не замечая особой разницы между ними. Витя и Саша думали об одном- об их идентичности. Вот замечательно, нашел себе лидера под бок, но кто ты без него? Если исчезнет Есенин, мир лишится лучика солнца, талантливого поэта, дамского угодника, души любой компании и прекрасного друга. Испарится Чехов- планета останется без замечательного врача, рационального осколка луны, неплохого художника, основателя всех ссор и драк в рядах Гротеска. А если пропадут Базаров и Булгаков? Что изменится? Пойдет ли чья-то жизнь под откос? Они сгорали как сигареты в холодных дрожащих руках, таяли как резкие, но короткие слезы на карих и голубых глазах. Витя пошел проверять закрыта ли дверь, Саша, прожевывая фильтр, ждал возвращения.

— Базаров, давно это у тебя?

— Ты про что? — медик нахмурился и сглотнул комок в горле.

— Вот это боготворение Чехова. Ты же не можешь представить свою жизнь без него, да?

Базаров насупился, отшагнул назад, поднимая оставленную в пепельнице сигарету. Взгляд Саши был настолько пронзительным и внимательным, с голубыми глазами всегда так. Постоянно смотрят в душу, и некуда тебе деваться от блеска черных островов-зрачков в светлом море. Витя не мог спрятать свое проявившееся беспокойство, отвернувшись, поэтому ели слышно прошептал:

— У тебя же с Есениным также.

— Да. Мне стыдно, но отрицать ничего я не могу. И знаешь, Витя… — он шагнул в сторону вжавшегося в стену товарища. — И мне не нравится, что Ваня так просто гуляет с Женей! Он мой лучший друг, а не его! — скорчив агрессивную гримасу и взмахнув напряженной рукой, Саша продолжил курить.

— Булгаков, ты перегибаешь палку…

— Я ничего не перегибаю! Я может быть тоже хочу, чтоб меня любили! Да, я не хочу гоняться за кошками на смех толпе! Значит ли это, что нужно забывать меня и скитаться с этим Чеховым? Я бы высказал, но сказать такое Есенину я не смогу при всем желании! И ты же понимаешь меня, Витенька, не притворяйся! Тебе тоже не нравится, что в то время как одни просто существуют, и их уже все обожают, другим приходится из кожи вон лезть ради какого-никакого одобрения? Почему у Жени все вышло так легко? Все то, за что я бился столько лет? Стоило ему лишь улыбнуться, Ваня уже у его ног! Я его лучший друг! Я! Мне не нравится, что с появлением Коровьева и Чехова, он стал обращать меньше внимания на меня! И я клянусь, типун мне на язык, стал бы ты его другом, я бы ненавидел и тебя! Есенин восхитительный, восхитительный подонок. И я бы запер его рядом с собой, чтобы его лучшим другом был я! Что я делаю не так, Базаров, скажи мне! Может у меня сердце неправильное, почему еще оно так странно сжимается, когда Есенин с кем-то, кто совсем не я? Я не могу видеть, что он счастлив с другими! Я не дотягиваю до уровня его лучшего друга, да? Я вижу по тебе, ты меня понимаешь! Самый дорогой мне человек отвернулся, сам того не зная! Что я делаю не так, Витя?! Я просто хочу, что меня любили! — Булгаков упал на пол, уткнулся лицом в ладони.

— Я не могу сказать, что понимаю тебя, Саша, извини. — прошептал Витя. — У меня все легче.

— Рассказывай! — рявкнул востоковед, открывая лицо.

— Хорошо. Я не помню свою жизнь до знакомства с Чеховым ни в каких цветах кроме серого. Меня обижали в школе, у меня толком не было друзей… Стой. Булгаков, пообещай, что не расскажешь никому. Особенно Жене.

— Смеешься? Зачем мне кому-то что-то рассказывать? — усмехнулся Саша. — Обещаю.

Базаров кивнул и продолжил:

— Чехов был единственным парнем в общежитии, кто вступился за меня во время насмешек не особо умных однокурсников. И с первых дней нашей дружбы я стал осознавать, что без защиты за своей спиной я никто. У Жени было все: авторитет, сила, мощь. Его знали в лицо все. Мне не хотелось любви, мне хотелось не чувствовать себя никчемностью! А ведь если я друг такого парня, может я сам что-то из себя представляю, Саш? И теперь, когда Чехов так близко дружит с Есениным, я боюсь, что мы перестанем дружить, и я потеряю единственного человека, отнесшегося ко мне хорошо впервые за долгое время. Я всем сердцем обожаю Женю, и я клянусь, было бы у нас после драки голосование, отдал бы голос за исключение Вани. Он исчезнет, зная Есенина, переедет сюда, и я снова останусь один. Один во всем мире! — Базаров повернулся к Булгакову. — Но несмотря на это, я безумно благодарен тебе, Сашка. С тобой я чувствую себя действительно свободно. — он хихикнул и посмотрел в сторону от друга. — Может надо что-то менять не в них, а в нас?

Востоковед вскинул голову и, нахмурив брови, взглянул на товарища, нелепо улыбающемуся в стену.

— Не понимаю, о чем ты.

— Пора прекратить винить людей, не сделавших нам решительно ничего плохого, а наоборот своей добротой или статусом завлекших в свой храм. Виноваты мы, Саш. Что мы делаем не так? Да все! Нам нужна независимость, чтобы то, что мы ощущали тогда на Тверском, стало постоянным чувством.

— Бесполезно. Я пытался.

— Тебе так кажется, но стоит лишь попробовать. Я не мог, я был в такой ситуации один. Нужно стать самими собой.

— Никогда не думал, что ты такой… — пробормотал Саша. — Ты молчаливый обычно, а оказывается вот какой рассудительный и мудрый… — глаза его резко наполнились слезами и осознанный взгляд сменился пустым и обеспокоенным, он уткнулся лицом в колени и неожиданно зарыдал. — Но я так не хочу, чтобы он уходил…

Женя замер и напугано прикрыл рот кулаком. Он никогда и не думал, что такой человек как Ванька Есенин может заставить кого-то истерически рыдать. С другого конца квартиры затеребил мерзкий звонок. Базаров поднялся, сглатывая и обеспокоенно оглядывая дрожащего друга. Он гладил его по голове и трясущимся плечам, с трудом подбирая слова:

— Я… Я сейчас вернусь… Только