КГБ в смокинге. Книга 2 - Валентина Мальцева

— Что тут смешного, ненормальная? Я же его люблю…

Господи, как я понимала ее сейчас — избитая в кровь, измотанная, наглухо запертая в одном из отсеков этого изъеденного ржавчиной сейфа и ждущая, словно безмолвная скотина в дырявом хлеве, появления человека с ромбиком вузовца на лацкане и с ножом мясника в руке! Посмеяться над собой, взглянуть на весь этот кошмар как бы со стороны — наверное, это была единственная возможность отрешиться от реальности, не думать о том, что произойдет через несколько часов. Но я не могла. Как не могла тогда моя бедная подруга, вытолкнутая на мороз в одной рубашке. Ибо, в отличие от мужчин, женщины не просто не любят — они не могут смеяться над собой. Все. Даже самые умные, образованные и ироничные. Даже абсолютно бесперспективные в смысле замужества и некрасивые, как мытищинский универмаг перед капремонтом. Потому что это такая роскошь, которая женщинам просто недоступна. Мужчины, распуская хвост, не прочь блеснуть самоиронией: дескать, никто не посмеется надо мной так, как я сам. Они ведь неизменно раскрепощены, забывая подчас, что эта легкость настояна некоторым образом на врожденной самовлюбленности и привычке к алкоголю. Да и потом, они же постоянно в борьбе — защищаются от внешнего мира, даже если мир ничем им не угрожает. Главный же враг любой женщины — она сама. И поскольку всю жизнь по самым разным и, увы, вполне обоснованным причинам она себя методично ест, пилит, донимает и проклинает, у нее просто не хватает сил, чтобы еще и смеяться над собой. Над другими — пожалуйста. Но ни в коем случае не над собой!

Не имея сил смеяться, я плакала. Беззвучно, словно в этой убогой каюте, где меня заперли, чтобы я как следует подумала, присутствовал бестелесный дух моего зловредного дознавателя.

Впрочем, через секунду каюта ожила от мерзкого скрежета открываемой двери.

— Вот и материализовался… — пробормотала я, наблюдая за тем, как Петр Петрович торопливо задраивает за собой дверь и почему-то с опаской выглядывает в иллюминатор.

— Вы что-то сказали? — Петр Петрович полоснул меня коротким взглядом через плечо.

— Вам?

— А что, в каюте есть еще кто-то?

— А должен быть?

— Вам надо переодеться… — только теперь я заметила, что под мышкой у моего куратора находится небольшой сверток.

Петр Петрович вывалил на койку короткую черную юбку, белую кофточку и скверно накрахмаленный узорчатый кокошник.

— Что это? — спросила я, не притрагиваясь к вещам.

— Форменная одежда судовой буфетчицы… — Петр Петрович смотрел мне прямо в глаза, словно стараясь понять, хорошо ли я понимаю его объяснения.

— Вы ее убили?

Он только зубами скрипнул.

— И я должна переодеться в это?

— Совершенно верно, Валентина Васильевна. И, кстати, запомните заодно, что вы — единственная дама на сухогрузе «Камчатка». Судовая буфетчица Елена Саленко.

— Для чего этот маскарад? — хоть одежда и была чисто выстиранной, она вызывала во мне острое чувство брезгливости. Словно ее и впрямь сняли с покойницы.

— Делайте что вам приказывают.

— Нет такого приказа — переквалифицировать журналиста в судовую буфетчицу! И вообще я уже спать собралась…

— Не тратьте попусту время, Валентина Васильевна. Такой приказ есть. И вы его только что услышали.

— Хорошо. Я переоденусь. И что потом?

— Пойдете на свое рабочее место.

— Смертную казнь мне заменили исправительными работами в буфете?

— Через пятнадцать минут на борт поднимутся польские таможенники…

— Я должна обнести их бутербродами с черной икрой?

— Если они обратятся к вам, — Петр Петрович не сводил с меня тяжелого взгляда, — вы предъявите свои документы. И без глупостей, Валентина Васильевна!

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду вашу маниакальную склонность к импровизациям.

— Порадуйте заблудшую душу, Петр Петрович: может быть, капитан в стельку напился, а мы сбились с курса и, упаси Боже, приплыли в Гамбург?

— Мы в Гдыне, — мрачно сказал гэбэшник.

— Тогда что произошло, уважаемый Петр Петрович? — я изумленно всплеснула руками. — Польские таможенники перестали доверять простым советским морякам? Брежнев распустил Варшавский пакт? Или вы вывозите по частям на своей посудине замок Вавель, чтобы установить его на ВДНХ?..

— Заткнитесь!

— Э-э, нет! — внутренним чутьем, обострившимся за последние месяцы, словно нюх на выпивку у хронического алкоголика, я поняла, что происходит нечто важное. И это нечто имеет непосредственное отношение ко мне. В конце концов, я работала в центральной газете и довольно прилично для специалиста по вопросам культуры разбиралась в политике. Таможенный досмотр советского корабля в польском порту? Бред, нонсенс! С таким же успехом можно было вообразить личный обыск Брежнева в его кабинете на Старой площади. Конечно, на борту «Камчатки» могли везти оружие, наркотики или украденные из какого-нибудь европейского музея картины старых мастеров — от моих соотечественников я была вправе ждать чего угодно. Но в таком случае на «Камчатке» не было бы меня — выкраденной спецагентами свидетельницы крупного провала КГБ, которую тайно доставляют на родину. Уж тут они не стали бы рисковать. Чего-чего, а посудин во всех портах мира у них навалом. Следовательно…

— Повторите, я что-то плохо расслышал вашу последнюю фразу… — Петр Петрович сделал шаг в мою сторону и растопырился, как орел на синих кружках, из которых курортники в Кисловодске пьют нарзан. — Что значит «нет»?

— Это значит, что во все игры с вашей замечательной конторой я уже отыграла. И, как видите, с весьма скверным результатом. Иначе такая тварь, как вы, многоуважаемый Петр Петрович, никогда бы не позволила себе поднимать на меня руку и вообще разговаривать в таком тоне.

— У меня мало времени, Валентина Васильевна… — на так и не утративших монголоидность скулах Петра Петровича заиграли желваки. — У вас его может оказаться еще меньше. Советую: делайте то, что вам велят. Я человек военный, Мальцева. И, как все военные, обязан выполнять приказы. Так что выбор у вас простой: либо вы быстренько переодеваетесь и через пять минут сидите в камбузе, либо я буду вынужден упаковать вас в мешковину и снести в машинное отделение.

— А почему не в трюм?

— Не понимаете?

— Нет.

— Возможно, вы просто не разбираетесь в нюансах. Объясняю: «Камчатка» — сухогруз устаревшей, чтобы не сказать допотопной конструкции…

— Какое мне дело до технических данных этой калоши?

— Терпение, Валентина Васильевна! «Камчатка» — не дизель-электроход. Следовательно, в машинном отделении корабля есть обычная топка. Как на паровозе. Помните, наверное, фильм про Сергея Лазо, а?

— А я-то, дура, думала, что его сожгли японцы.

— Насчет Лазо утверждать с уверенностью не могу. Но вот вас, Мальцева, в этой топке сожгу я. Лично. Предварительно отправив техперсонал на перекур. Нравится вам такая перспектива?

Я почувствовала, как щеки мои запылали. В известных обстоятельствах богатое воображение — серьезный минус. Мой палач еще не успел довести до конца свою блистательную лекцию, а я уже почувствовала жар пылающих углей.

— А что мешает вам сделать это прямо сейчас, не дожидаясь польских таможенников?

— Они и мешают… — Петр Петрович сжал кулаки. — Не люблю лишних вопросов. Не люблю беспорядка. Не люблю, когда появляются дополнительные сложности. Все должно идти по плану, Валентина Васильевна. Так учили меня. Так учу я. Сейчас же любой фокус в присутствии поляков кончится только одним — вашей смертью…

16

ПНР. Порт Гдыня

5 января 1978 года

В половине двенадцатого ночи у проволочных ворот порта аккуратно притормозила черная легковая «татра» с варшавскими номерами. Водитель, коренастый мужчина средних лет в сбитой на затылок велюровой шляпе, опустил стекло и, ничего не говоря выглянувшему из будки охраннику со здоровенной кобурой на поясе, выставил перед его носом развернутое на ладони синее удостоверение.

Охранник молча кивнул, вернулся в будку и отжал от стены рубильник. Ворота, скрипя, разъехались, и «татра» медленно двинулась вдоль портовых кранов, редких фонарей, штабелей контейнеров и высоченных гор просеянного песка в сторону невзрачного двухэтажного здания таможни.

Из «татры» вышли двое молодых людей в одинаковых грязно-серых пыльниках. Один из них что-то сказал водителю. Тот кивнул, заглушил мотор и развалился на сиденье, всем своим видом демонстрируя готовность ждать сколько потребуется. Тем временем оба его пассажира поднялись на второй этаж, прошли в конец длинного, устланного выцветшей ковровой дорожкой коридора, и без стука вступили в кабинет Лешека Ковальского, начальника смены гдынской таможни, известного в кругу друзей и подчиненных как личность угрюмая и малосимпатичная.