КГБ в смокинге. Книга 2 - Валентина Мальцева

— Нет, Юрий Владимирович, только на эти три.

— Скверно!

— Что именно, Юрий Владимирович?

— Скверно то, что Тополев, скорее всего, в руках американцев.

— У вас есть какая-то информация на сей счет? — осторожно поинтересовался шеф внешней разведки.

— А разве я могу получить информацию подобного рода, минуя ваше ведомство, Юлий Андреевич?

Воронцов молча снес язвительный выпад председателя и, не меняя тона, сказал:

— Пока никаких подтверждений тому, что Тополев попал в руки ЦРУ, у меня нет.

— Если бы его убили, нам было бы уже известно, — флегматично заметил Андропов. — Следовательно, он жив. А коли Тополев жив, то либо он дома, либо… — председатель выразительно повел подбородком в сторону окна, освещенного слабыми всполохами скудной вечерней рекламы. — Ну да ладно. Кого прошляпили ваши люди в Амстердаме?

Воронцов был готов к этому вопросу. С его стороны было бы непростительной глупостью недооценивать такую личность, как Андропов. И тем не менее когда вопрос прозвучал, шеф внешней разведки остро ощутил укол досады.

— Это был человек ЦРУ. Через несколько часов я получу полную информацию.

— Хм! — Андропов потянулся к яблоку. — Женщину вели по меньшей мере четверо ваших людей, а кадрового офицера иностранной спецслужбы упустили. Странно, Юлий Андреевич.

— Да, это грубая ошибка, Юрий Владимирович… — Воронцов сделал секундную паузу и добавил: — Моя ошибка.

— Что с тем человеком, который пытался задержать американца?

— Он уже в Москве.

— Здоров?

— Вполне. Короткий болевой шок. У него только было изъято оружие…

— Сообщил какие-нибудь детали?

— Существенных — нет.

— Вы что же — новичков на такие задания посылаете?

— Юрий Владимирович, я не оправдываю его и сам не оправдываюсь. Но ситуация была неординарной. Наши люди искали Мальцеву. Искали Тополева. Искали Мишина… Вам известен масштаб поисков и дефицит времени. Были подключены лучшие кадры из наших европейских резидентур. Задача была поставлена достаточно четко, но ограниченно. А тут нужна была импровизация, надо было выйти за рамки приказа, проявить инициативу…

— А тот человек ее не проявил?

— Проявил, Юрий Владимирович. Но поздно.

— Жаль… — Андропов откинулся на высокую спинку кресла и закинул руки за голову. — Очень жаль, Юлий Андреевич. Потому что этот американец, которого ваши люди проворонили в Схипхоле, сейчас нам очень бы пригодился. Теперь уже нет сомнений, что он прибыл в Амстердам, чтобы скоординировать всю операцию против группы Тополева. Имей мы его у себя, было бы чем поторговаться с американцами. А так…

— То есть, Юрий Владимирович, вы хотите сказать, что Мишин был связан с этим офицером ЦРУ?

— А что, это совершенно нереальная версия?

— Н-да… — Воронцов молниеносно просчитал мрачные перспективы председательской идеи. — Тогда действительно скверно.

— Подведем итоги! — Андропов резко придвинулся к столу и положил перед собой руки ладонями вниз. — Худший вариант: Тополев у них — и начинает говорить. Я не хочу рассуждать о степени вероятного ущерба: нет смысла портить себе настроение, когда лишен возможности ликвидировать причину. Но! — Андропов поднял указательный палец. — Мне нужны немедленно все данные о том американце из аэропорта. Фамилия, чин, степень осведомленности, связи с Мишиным, как он вышел на него и так далее. На данном этапе разведка кончается, уважаемый Юлий Андреевич, начинается политика. Могут возникнуть серьезные осложнения на самом высоком уровне, и мне бы не хотелось иметь лишних свидетелей по этому неприятному делу. Тополев — перебежчик, своей волей отдавшийся в руки ЦРУ и ставящий перед собой единственную цель — дискредитировать Советское государство и его органы безопасности. То же касается и Мишина. Прочие участники операции выбыли навсегда. Остается Мальцева…

— Только что я получил шифрограмму с борта «Камчатки»…

— Так… И?

— Пока никаких результатов.

— Значит, молчит? — Андропов брезгливо поджал губы.

— Не молчит, Юрий Владимирович, — крутит.

— Вы уверены, что с ней работали как следует?

— Офицеру, который допрашивает Мальцеву, я полностью доверяю.

— Ваши предложения, Юлий Андреевич?

— Она много знает. В этом нет сомнений. Думаю, следует привезти Мальцеву в Москву и уже здесь попытаться выбить необходимую информацию.

— А зачем?

— Простите, не понял, Юрий Владимирович.

— Я спрашиваю, зачем вам нужна информация от Мальцевой? Чтобы убедиться, что она спала с офицером ЦРУ? Что видела, как Мишин убирал наших людей? Что, скорее всего, ее действительно перевербовали? Так для этого вовсе не нужны протоколы допросов с ее подписью и чистосердечным раскаянием.

На сегодняшний день она — живой свидетель. А свидетелей в этом деле быть не должно. Понятно, Юлий Андреевич?

— Так точно!

— Повторяю: в этом деле остались два предателя, работающие на разведку противника, и четыре наших сотрудника плюс выдающийся журналист, ставшие жертвами вражеских элементов. И все.

— Я понял, Юрий Владимирович! — Воронцов встал и вытянул руки по швам.

— Работу с Мальцевой прекратить. На «Камчатку» передать срочную шифрограмму. Под какой фамилией числится Мальцева в судовых документах?

— Саленко. По штатному расписанию — буфетчица.

— Где они сейчас?

— В Гданьском заливе. Подходят к Гдыне.

— Организуйте, чтобы по прибытии в Ленинград в судовых документах не было никакой буфетчицы по фамилии Саленко. Да и вообще, — Андропов вяло улыбнулся, — женщины на корабле — к несчастью…

15

ПНР. Порт Гдыня. Борт сухогруза «Камчатка»

5 января 1978 года

…Как-то раз, зимой, когда я дочитывала последнюю «ночную» страницу «Сирано де Бержерака», чтобы наконец выпустить книгу из рук, дотянуться слабеющим пальцем до ночника и наконец уснуть, гробовую тишину моей холостяцкой «кооперативки» буквально вспорол длинный — как нож, входящий под лопатку — звонок в дверь.

Любой москвич, даже из «лимиты», знает: по будням после девяти вечера в гости без приглашения ходить не принято. И не ходят. Это, пожалуй, единственный параграф светского этикета, который свято чтут (во всяком случае, чтили в те годы) вечно торопящиеся, предельно озабоченные и хамоватые обитатели златоглавой столицы. Часы показывали начало первого, день предстоял самый что ни на есть будний, и толстый том Ростана от неожиданности буквально взлетел и больно шмякнулся мне на живот.

— Кто? — завопила я, стремясь, на случай насильственного вторжения в квартиру, привлечь внимание соседей.

— Что ты орешь, идиотка?! — перекрикивая меня, заорала за дверью моя непотопляемая приятельница. — Тебя еще никто не насилует!..

Когда я впустила ее и зажгла свет, то стала свидетельницей жуткой картины: размалеванная, как Вера Холодная, с совершенно безумными глазами, моя подруга выглядела очень странно: без чулок, перчаток и шапки, но в элегантном пальто с роскошным лисьим воротником, под которым одиноко и жалко розовела ночная сорочка.

— Он выгнал меня, ты представляешь? — бормотала она, размазывая тушь по щекам. — Выволок из постели, вытолкал на лестничную площадку и захлопнул дверь перед самым носом! Выкинул меня, подлец, ничтожество, в одном исподнем на мороз, как шелудивого пса… то есть суку! Ничего, а?..

Во всем, что касалось личной жизни моей подруги, я испытывала страх волжского лоцмана перед предстоящим дрейфом среди австралийских рифов и потому была перманентно не в курсе. То есть я, конечно, знала, что в каждый данный момент она бурно переживает очередной роман. Но имен, профессий и прочих деталей она, как битая воровка в законе, никогда мне не выдавала. А я — как повелось — не спрашивала. Так было удобно нам обеим. Вот и в ту ночь, не тратя времени на лишние эмоции, я только поинтересовалась:

— А за что?

— За что? — она скинула пальто, вытряхнула из моей пачки сигарету, закинула ногу на ногу, со сноровкой автослесаря чиркнула спичкой и выпустила тонкую струйку дыма в скудное пространство моей однокомнатной квартирки. — Ему действует на нервы моя привычка ложиться в постель в ночной рубашке…

Тут я, очевидно, от сознания, что ночь окончательно поломана, захохотала. Через минуту хохот перешел в икоту. Когда же наконец я отдышалась, она холодно посмотрела на меня и сказала совершенно убийственные слова:

— Что тут смешного, ненормальная? Я же его люблю…

Господи, как я понимала ее сейчас — избитая в кровь, измотанная, наглухо запертая в одном из отсеков этого изъеденного ржавчиной сейфа и ждущая, словно безмолвная скотина в дырявом хлеве, появления человека с ромбиком вузовца на лацкане и с ножом мясника в руке! Посмеяться над собой, взглянуть на весь этот кошмар как бы со стороны — наверное, это была единственная возможность отрешиться от реальности, не думать о том, что произойдет через несколько часов. Но я не могла. Как не могла тогда моя бедная подруга, вытолкнутая на мороз в одной рубашке. Ибо, в отличие от мужчин, женщины не просто не любят — они не могут смеяться над собой. Все. Даже самые умные, образованные и ироничные. Даже абсолютно бесперспективные в смысле замужества и некрасивые, как мытищинский универмаг перед капремонтом. Потому что это такая роскошь, которая женщинам просто недоступна. Мужчины, распуская хвост, не прочь блеснуть самоиронией: дескать, никто не посмеется надо мной так, как я сам. Они ведь неизменно раскрепощены, забывая подчас, что эта легкость настояна некоторым образом на врожденной самовлюбленности и привычке к алкоголю. Да и потом, они же постоянно в борьбе — защищаются от внешнего мира, даже если мир ничем им не угрожает. Главный же враг любой женщины — она сама. И поскольку всю жизнь по самым разным и, увы, вполне обоснованным причинам она себя методично ест, пилит, донимает и проклинает, у нее просто не хватает сил, чтобы еще и смеяться над собой. Над другими — пожалуйста. Но ни в коем случае не над собой!