Убьем в себе Додолу - Николай Романецкий

Свет был потрясен. Чего-чего, а добрых лиц у богов и богинь он не видел никогда — ведь боги призваны карать за грехи или помогать людям, но отнюдь не любить их. А то, что этот бог любит его, Свет понял сразу, хотя ему и было всего лишь девять лет: ведь таким же взглядом смотрела на Света иногда мама.

Потрясенный Свет даже не заметил, как началась проповедь. И лишь потом обнаружил, что в зале звучит мощный голос человека, одетого в оранжевые одежды волхва. Правда, многие слова из проповеди были непонятны, и потому Свет тут же перестал его слушать. Он смотрел в лицо Семарглу и словно бы растворялся в этих добрых глазах, уносился куда-то далеко-далеко без надежды на возвращение…

В реальность его вернул громовой бас волхва:

— Да взлелеем же в сердце своем Семаргла, братия и воспитанники! Да убьем в себе Додолу!

Волхв повернулся к молящимся, вскинул руки. И все присутствующие тут же отозвались:

— Да взлелеем в сердце своем Семаргла! Да убьем в себе Додолу!

Еще дважды гремел по залу голос волхва, и дважды откликались молящиеся. На второй раз, охваченный чувством единения со всеми, пропищал и Свет:

— Да взлелеем в сердце своем Семаргла! Да убьем в себе Додолу!

Через много лет, когда его положение в Колдовской Дружине позволило ему знать многое из того, чего не знают простые мужи-волшебники, Свет выяснил, что кумиры Семаргла закляты таким образом, чтобы вызывать особое чувство только у людей, отмеченных искрой Таланта.

За девять лет учебы в школе волшебников, с постепенным повышением своей квалификации, Свет перестал испытывать это чувство. Зато он научился понимать пересыпанные специфическими терминами проповеди. Проповеди эти были разными — в зависимости от того, что происходило в прожитый день. Позже, когда он стал мужем-волшебником, ему пришлось бывать на еженедельных богослужениях, проводимых в храме Семаргла самим Верховным Волхвом Бояном IV. Проповеди Верховного Волхва тоже были разными. Но во все времена любые проповеди заканчивались одними и теми же словами:

— Да взлелеем в сердце своем Семаргла! Да убьем в себе Додолу!

4. ВЗГЛЯД В БЫЛОЕ: ВЕК 75, ЛЕТО 69, ВЕРЕСЕНЬ

Рубежник Микула Бондарь с младых ногтей внушал своему отпрыску две вещи, в которые твердо верил сам. И потому к восьми годам Репня Бондарь твердо знал: а) мать его Лада и сестра Купава — женщины и как всяких женщин их необходимо любить, уважать и защищать; б) волшебники — единственные счастливые в этой жизни люди. Первый постулат был законом для большинства словенских мужчин, а второй стал естественным выводом для словенского рубежника, у которого содержанием всей жизни была работа и который был не слишком близок даже к обычным людям.

Семья рубежника жила на одной из дальних застав Южного Урала. Граница княжества проходила в нескольких сотнях саженей от избы, где жили два Бондаря и две Бондаревы. Впрочем, самого Микулы в тот день дома не оказалось: он уже несколько дней находился верстах в пятидесяти от семьи, на другой заставе, куда получил новое назначение. Через день-другой он собирался прислать за женой и детьми экипаж.

Однако вместо экипажа пришли ордынцы. Это была первая из серии провокаций, затеянных в то лето Ордой на юго-восточных рубежах княжества. Нападение на заставу было хорошо подготовлено и прекрасно спланировано. Конная полусотня вырезала рубежников в течение десяти минут.

Впрочем, о десяти минутах Репня узнал много позже. А в ту ночь они проснулись от сухого треска выстрелов. Восьмилетний Репня уже прекрасно разбирался в оружии — как-никак сын рубежника! — и сразу узнал голоса ордынских «чингизов». Голоса звучали солидно и во множестве. Пару раз, правда, им ответили и словенские «онеги», но быстро затихли. Конечно, мушкет «чингиз» по сравнению с винтовкой «онега» выглядит стареньким дедушкой, но когда этих дедушек вдесятеро больше, а стрелять надо в упор, недостатки мушкетов как-то скрадываются…

В избу Бондаря ворвались пятеро. Молодые уверенные в себе ордынцы, все как один чернявые и узкоглазые — чистопородные монголы, сильные, опытные. Пока они ломали дверь, мама успела запихать перепуганного Репню в шкаф. Купава вскарабкалась на чердак. Дверца в шкафу оказалась закрытой не полностью, но Репне поначалу ничего не было видно. Он токмо понял, что зажгли светильню: по стоящей напротив шкафа родительской кровати побежали неверные тени. А потом грубый голос спросил по-словенски:

— Где мужик?

— Нет его, — сказала мама. — На другой заставе.

По-видимому, незваные гости знали это, поелику искать не стали.

— А щенки где? — спросил тот же голос.

— С отцом, — ответила мама.

Незванные гости загоготали, заговорили меж собой по-ордынски.

— А что, ягодка? — сказал грубый голос. — Холодно спать без мужика?.. Так и быть, я его заменю. Скидай одежду. Попробуем, сколь ты сладка.

Наверное, мама не поспешила выполнить приказ, поелику тут же послышался треск раздираемой материи. А потом Репня увидел в щель мамино обнаженное до пояса тело. В поле зрения появились двое ордынцев. Они держали маму за руки. Мама смотрела в сторону шкафа — Репне показалось, она глядит ему прямо в глаза — и что-то беззвучно шептала. Ордынцы содрали с ее стегон остатки разорванной ночной рубашки и опрокинули маму на кровать. А потом Репня увидел еще одного ордынца. Ордынец был без штанов. Внизу живота у него торчала огромная коричневая изогнутая, болтающаяся из стороны в сторону палка. Ордынец сказал грубым голосом: «Послушная, ягодка», — упал на маму, схватил ее за волосы. Репня зажмурился, ожидая, что сейчас случится что-то страшное, и страдая от собственного бессилия: ведь он должен был ее не только любить и уважать, но и ЗАЩИЩАТЬ.

Но страшного не было. Похохатывали ордынцы, переговаривались меж собой гортанными голосами, да слышалось чье-то шумное дыхание. И тогда Репня не выдержал и открыл глаза.

Голый ордынец прыгал на маме, поднимая и опуская задницу. Мама лежала тихо, повернув голову влево и глядя на шкаф. Нижняя губа ее была закушена, шуйца свисала с кровати до полу. Ордынец прыгал все быстрее. И тут мама вдруг облизнула языком губы и закрыла глаза. Репня подумал, что она сейчас умрет, и от ужаса затаил дыхание. Но мама снова облизнула губы и вдруг заурчала, как урчал списанный по ранению со службы и с тех пор ошивавшийся при кухне пес Полкан, когда повар Бермята давал ему свежую кровь. А потом мамина рука поднялась с пола, схватила ордынца за спину. Мама задергалась под ордынцем, закинула ему на задницу ногу. Репня услышал ее визгливый, какой-то ненормальный — такого он ввек не слышал — голос:

— Еще-о-ох!.. Еще-о-ох!