Женщина и обезьяна - Питер Хёг

Зоологические сады своего детства Маделен помнила как засаженные подстриженными деревьями тюрьмы для животных. Сейчас перед ней был тропический пейзаж, место, где саванна встречается с джунглями.

Лишь далёкие контуры высоких зданий, отдельный бетонный барьер, стеклянная стена, асфальтовая дорожка говорили о том, что расстилающийся перед ними пейзаж сконструирован.

— В такие моменты, — сказала Андреа Бёрден, — мне кажется, я понимаю, что чувствовал Господь Бог утром шестого дня, прогуливаясь по саду.

Маделен тщетно пыталась вспомнить хронологию сотворения мира.

— И что он чувствовал? — спросила она.

— В раннем утре присутствует покой. Ясность мыслей. Он мог совершенно спокойно спланировать бюджет на следующий день.

Они присели на каменную балюстраду. За ними начинался деситиметровый обрыв и ров с водой.

— Но он не был знаком с нашими проблемами частной собственности на землю. Пли свободной конкуренции. Их не было и когда сэр Стэмфорд Раффлз в прошлом веке основал для узкого круга благородной публики Лондонский зоопарк, поместив туда нескольких представителей тварей земных и птиц небесных. Но всё изменилось. Лондонская земля, тот участок, на котором мы сейчас сидим, является собственностью королевской семьи. Ты не можешь себе представить — никто непосвящённый не сможет — через что нам пришлось пройти, чтобы получить этот участок в аренду. Пока не пришло к власти нынешнее правительство, всё решалось в одном месте — Большом Лондонском совете. Теперь — сплошной хаос. В конце концов нам пришлось вести переговоры, с одной стороны, с муниципалитетом и его агентами, районами Мэрилебон и Кэмден, Советом Большого Лондона, Корпорацией Лондонского Сити. С другой стороны, с Управлением королевского двора, которое сдаёт земли в аренду от имени королевского дома. С третьей стороны, с Министерством внутренних дел. С четвёртой стороны, с подрядчиками, у которых был контракт на Альберт-Террас. Кроме этого, с представителями жильцов, которым надо было заплатить за переезд.

Она сделала глубокий вдох.

— Сейчас всё в порядке. Мы выиграли первую партию. Теперь впереди полуфинал. Когда мы откроемся, нам придётся конкурировать с сафари-парками и туристскими аттракционами города. И за публику, и за дотации. Мы должны хорошо себя зарекомендовать радом с шестьюстами зоопарками в США и на континенте и восьмьюстами — во всём остальном мире. Мы должны регулярно предоставлять данные о разведении, научных исследованиях и новых приобретениях. Чтобы удержаться в европейской программе сохранения редких видов и в Организации по сохранению редких видов, которые командуют распределением всех самых ценных диких животных, живущих в неволе. Они решают, какой именно зоопарк будет вести племенные книги данного вида. Мы рассчитываем в течение двух лет получить право вести племенные книги десяти видов. И ещё десяти в течение следующих десяти лет. Мы планируем принять пятнадцать миллионов посетителей в год. Наш бюджет на исследовательскую работу составляет пятнадцать миллионов фунтов. Два года назад мы получили лес Святого Фрэнсиса, чтобы создать там центр разведения животных. Потребуется десять миллионов фунтов ежегодно на его содержание и на содержание зоопарка Випснейд.

Под ними, словно в замедленной съёмке, прошёл по скалам ягуар, спустился к воде и начал пить.

— Может быть, вы заставите животных платить за питание и проживание, — предложила Маделен.

— Таковы условия, если хочешь создать парк такого размера. Если бы Господь Бог решил повторить создание мира, это тоже было бы не на пустом месте. И не для двух зрителей, у которых нет ни гроша. Сегодня ему пришлось бы сначала позаботиться о финансировании. А потом обеспечить приток публики. А потом…

— Потому он, может быть, отказался бы от всей затеи и просто оставил бы зверей в покое, — сказала Маделен.

Она могла бы помолчать. Всего лишь неделю назад она бы ничего не сказала. Но позади неё на каменную балюстраду уселась Присцилла. Только ягуар обратил на это внимание и внимательно посмотрел на этого третьего участника разговора.

Андреа Бёрден встала и подошла к ней — маленькими, скользящими, полукруглыми шажками, которые Маделен уже знала.

— Значит, мы любим свободу! — сказала она. — Открытые пространства любим. Настоящую райскую природу. О которой читают вслух маленьким детям. Значит, дома разрешали читать настоящие детские книжки? И мультфильмы, наверное, были?

Она показала на ягуара:

— Знаешь, что ждёт его в родных болотистых лесах Западной Бразилии? Знаешь, какая участь ждёт крупных кошачьих? Их и всех остальных диких животных? Их ждёт страдание, которое можно понять только при помощи статистики. Трое из четырёх котят умирают в младенчестве. Из тех, кто доживает до года, каждый второй достигает полового созревания и каждый второй гибнет. Один из восьми доживает до спаривания. Редко это случается более одного раза. Потом они умирают от голода. Или от жажды. Или же их съедает другой ягуар, или забодает бородавочник, после чего рана инфицируется, туда проникают личинки трупных мух, которые пробираются через мышцы и атакуют мозг, после чего…

— Стоп, — сказала Маделен.

— Господь Бог не знал этого тогда, на шестой день, когда он ещё думал, что это хорошо. Но постепенно до него, должно быть, дошло — он ведь медленно соображал, как и большинство бихевиористов, — что создал он фабрику воспроизводства страдания. Что смысл существования того ягуара состоит в том, что он при помощи невероятного напряжения, доходящего до срыва, должен пережить определённое количество боли, которая будет поддерживать его в живых ровно столько, сколько надо, чтобы он дожил до спаривания.

— Во всяком случае, он перед смертью узнает, что такое любовь, — заметила Маделен.

Андреа Бёрден вывернула губы, обнажив зубы в некоем подобии улыбки.

— Ещё бы, узнает, — сказала она. — И давай я расскажу как. Ведь ягуары живут одни. Однажды ягуару встречается запах, по следу которого он идёт, влекомый внутренним химическим побуждением, которого он не понимает. Он идёт по нему, и неожиданно оказывается перед другим хищником. Он не осознаёт, что это его точная копия, поскольку у него нет самосознания. Он осознаёт, что это смертельная угроза для него. Он хочет убежать — оба животных хотят убежать — но не могут. Генетический позорный столб крепко держит их на месте. Она поворачивается к нему спиной, прижимается к земле, он запрыгивает на неё и крепко вцепляется зубами в её шею. И знаешь почему? Что это, выражение страсти? Любви? Я скажу тебе почему. Причина настолько очевидна, что даже зоологи не могли не увидеть её. Всё потому, что если бы он не держал её крепко, то она бы в своём безумном страхе повернулась к нему и убила его. Потом он спаривается с ней. И в то мгновение, когда он выходит из неё и отпускает её, все самки ягуаров, все самки леопардов, все тигрицы, все кошки на всей земле делают одно и то же инстинктивное движение. И знаешь, какое это движение? Знаешь, как они благодарят за любовь? Они вытягивают назад шею и поворачивают голову. И пробуют, не удастся ли им своими клыками разорвать сонную артерию на его шее.

Женщины двигались кругами. Ягуар и Присцилла не спускали с них глаз.

— Неизвестно, что думает сам ягуар, — сказала Маделен. — Может вполне казаться, что испытываешь страдания, хотя тебе и хорошо.

— Пенис любого кошачьего снабжён щетинками. В то мгновение, когда он выходит из самки, щетинки причиняют ей боль. Эта боль вызывает овуляцию. Таким образом — при помощи боли — природа обеспечивает себе наибольшую вероятность оплодотворения и продолжения вида.

Маделен не смотрела на неё.

— И тем не менее, — настаивала Маделен, — никто не может знать… как…

Андреа Бёрден облокотилась о каменную балюстраду и посмотрела на ягуара. Её лицо было безгранично выразительно, как у матери, смотрящей на своего ребёнка.

— Моё глубокое убеждение состоит в том, — сказала она, — что лучшие зоологические сады могут дать животным почти всё, что могла бы дать природа. Пищу, свет, условия, при которых они могут размножаться. И одновременно до некоторой степени уменьшить их страдания.

Присцилла сделала Маделен знак.

— А обезьяна? — спросила Маделен.

Андреа Бёрден не дала прямого ответа.

— До недавнего времени, — сказала она медленно, — считалось, что вольер с белыми медведями — это самое опасное место в зоопарке. Их густой мех и карие глаза вызывали у людей желание просунуть между прутьями руку и погладить их. После чего медведь одним-единственным движением переламывал доброхоту руку в локтевом суставе. Между тем теперь я стала думать иначе. Теперь я считаю, что самый опасный вольер — это с теми.

Маделен проследила за её взглядом. Над обезьяньими джунглями, на другой стороне Принс-Альберт-роуд, возвышалось серое здание Института изучения поведения животных.