Безразличие - Евгений Константинович Стукалов

и добрейшая. Вина моя и моей любви. Ты лишь помогала мне жить, помогала мне наконец понять нежность мира и гротеск этой рыбной похабщины. Среди этого моря я услышал зов твоей жемчужины. Ты манила всегда навящщевейших путников для помощи. Твоему сердцу нет весомого предела. Здесь больше моя вина…что я. Тебе всю спокой…

– Нет. Ты не делал этого. Это все они. Бесы. Они создали все это. Мы лишь попали под их точный и высокосный обстрел. Мы жертвы мира….мира сего. Ведь все просто не видели твоей любви и твоей боли, никто не хотел этого. И моей тоже никто, но ты увидел. Мы друг друга почуяли. Наши бриллиантовые печали начали крошится друг о друга, истерзывая дышашие каналы наших судьб.Дорогой мой! Ты слышал эти настоевые крики?

Я их явно не слышу. Их попросту нет. Не существует. Ведь крик есть не более, чем животный всплеск. Понимаешь, читала? Мурашки страсти начали медленно душить ребенка Луну. Ей сложно дышать. Сердце запинывается о воздушные рисовые комки. Рассудок докипятил последнюю разумность и теперь начинает варить суверенный борщ из страсти и кромольной струи солнца. Ей жарко. 99-ая квартира стала генератором живости и бодрости.

Ловкой слезой ее тело падает к своему центру, к нему. Недоумевающему, жидкому и почти мертвому. Квартира, мохнатый дом, что вы испытаете сейчас будет вековой форточкой для ваших календарей. Детской и бледной как снег ручкой она немедленно снимает свои платья. Ей нужен холод, ей нужно остыть, но как? Как утолить порыв космоса к жизни? Скоро и ему становится жарко, нужно было лишь искра времени, дабы разжечь это лопание жирного и мармеладного солнца. Это сырного дюшеса, стекающего на головы наивным лампам. Выныривая их оберегов невинности ее эдельвейсы распыхиваются отто жесткой тепличности космоса. В ожидании света, в ожидании смерти можно и потеряться в переступаниях границ. Стекла невечно улеглись в темную колоду от застрастности воздуха. Зеркала ослепли рукой и вырисовывали как смешные, так и вполне невесомые натюрморты. Люди быть и вкривь, и вкось. Они были размылены в глазах немого художника. Мускулитые стены окаянно подкашиваются средь всех, расширяясь весом и иссушаясь одновременно. Любые тканевые червесплетения хитро пробираются во рты громких и великих красных рыб. Им выгоднее умереть, чем жить с глухой завитью на бездном брюхе. Вся 99-ая квартира была годная для пыток лапм и фонарей. На этой высоте никакой желтоволосой бестии не хватет лужиц и книжиц, чтобы описать.

–ой..

Слышали? Колткий и пророческий стон. Так вытрезвляет слух и разминает ухо. Как притна страсть живая. Что она несет за собой. Словно три планеты нежно приплясали сонет «Ад» и теперь есть лишь крошки. Крошки для голубков. Вся бледность Луночки переходит в красноватую скованность. Определенные пальцы прокатывают страсть щекочась по детским облачным предножьям Луны. Эпицентр, господа! К эпицентру они выкатываются! Сотня муравьишек пробегает по всем их телам. Окорачивая любую боль до «к ноге». Теперь гнусность гнили под их поводком. «Сидеть, лежать, убиться, молодец».

Натура нагая художника топчет

Пролетает бес Мальдорор в образе мухи среди всего порохового оврага 99-ой. Диву дивится как растлена может быть живая душа от страсти. Луна и он. Лежат непечальные, полупрозрачные, точносчастливые. Луна накрылась световой порукой. Разгорелась словно сотни туч кланялись Господу о своем яром красном восстании. Лягшие на серый и перепаленный ковер, они мило обнялись, и направили взгляды свои в темную, проглядную вечность. Мальдорор!Твой диагноз? Ты прогнозируешь их скорое счастие.Их судь…

Вечерняя мысль! Не подводи итог. Пока что не надо. Обожди утра. Я подведу итог. Дальше я сам буду говорить. А ты поди выпей градус тепла с добрыми молодцами сосновыми. Или развлекись с лисицей дубровной.

Хорошо, Мальдорор. Но если что, я тут. Зови.

Да, мой близкий друг. Славного неразлучного отдыха. Так лиценкающий читатель. Небось уже мчишься спрашивать меня, что произошло то. Женя не хочет называть это прямо. Не от того что это мерзко или как- то так. Слово «ебля» или «тантрический шизофренический секс». Просто …. Пойми, читатель. У них не было этого как бы во всех смыслах, кроме явного. У них произошло что-то большее. Думал рука Женечки плохо опишет это, но нет. Отлично. Луна и он, их акт безусловный дословно доказывает присутствие чюды. Женя верит просто в чудо любви и ее святость. Но тут уже другое.

Давайте поговорим о прекрасной бесе. О Мари Прекрасной. Сейчас она нервно и взросло спит. Сон ее загустевший в словах нашего поэта. Какая пошлость, какая гениальность там описана. Неумело чуть, но скоро будет страшнее. И видится ей в переливающейся темноте глаз чудные времена. Красивые и раскрашенные в смешные и сладкие цвета. Вот они уже ходят по промозглой и хрустящей улочке Керченграда. Вот ее четвергный плач от своей боли. Вот ее пятеричный спокойный помошник. Он рядом с ней. Он просто болеет, не более. Он говорит не ясно, но по-резинному явно. А она дивится его болезни. И вот его нет. Пропал скрежальный хранитель спокойной жизни и подержки. После стольких важных и отсердечных слов она окидывает труху его жизни. Теперь лишь безразличие и смех. Розовый, искренний смех. Я встречался с таким. Девять с половиной недель пройдет и они снова возведут для себя пьедестал. Лишь он будет из крошек тех планет. Эти крошки будут вырванны очевидной и крылатой любовию из глоток голубков, налаяных на категории. Глупые живые категористы. Зачем верить в какие-то мысли и мечты, зачем они хватко держатся за порог своих детских мер и вымерений? Они забыли про распьяную дамочку с озорной и гибкой ножкой – любовь. Лучше с ней столкнуться , когда есть ответственность, совесть. Потом просто есть шанс остаться без нее. Понимаете? Ей снится невесомый мраморный дворец, где своей культурической , живокрещатой рукой она рисует картины богатым и жирным. И с ней красавец на белом или зеленом коне. Любит ее красоту, ее внемящую тушь. И нет больше того. Что писал про ее душь, про ее святость и значимость жизни. Она осталась в беспамятстве поитогу. Но это во сне дорогие друзья! Реальность сладка лишь детям и их любознательности. Она сладка «до любви». Но ей нечего бояться. В реальности есть подружки и мечта. И вера в Моню и дворец на белом снежном дворе. Дворце викторианской огранки. Где будет вечный джаз и красильность жизни. Вот она. Милой ветрянностью бытие поправляет ее цветы и волосы во сне. Для будущего.

Вот и утреет. Наконец. Я пойду на пир.