Искатель. 1971. Выпуск №1 - Борис Воробьев

Некоторое время Лиля молча наблюдала, как они трудятся, потом предложила:

— Что, работнички, помочь?

Валя испуганно воскликнула:

— Что вы, товарищ командир! Перепачкаетесь перед вылетом. Мы сами. Сейчас мы ее…

Наконец пружина перестала сопротивляться, и, вздохнув с облегчением, вытирая рукавом потное лицо, Инна сказала:

— Ну все. Стала, проклятая. Никогда сразу не получается…

Она посмотрела на Лилю и подумала, глядя на голубой подшлемник, видневшийся из-под шлема, и такого же цвета шарфик, наброшенный на шею: «Вот зачем ей понадобилась на днях синька. Прихорашивается наша Лиля!»

— Соломатин уже здесь, пришел, — сказала Инна. — Ты опять с ним полетишь в паре?

— Угу, — ответила Лиля. — Катю видела?

— Видела. Она недавно здесь была. Отрулила сюда свой ЯК и пошла обедать.

— Значит, мы разминулись. Ну, как она слетала?

— Говорит, отлично! Довольная такая: Баранов похвалил ее. Рассказывает, что «юнкерсов» было в воздухе видимо-невидимо… Она расстреляла весь боекомплект, прилетела совсем пустая. Уверяет, что если бы еще хоть несколько патронов, то обязательно сбила бы фашиста!

Лиля улыбнулась, вспомнив свой разговор с Катей: да, уж она-то выпустила по врагам все пули до последней.

Девушки занялись пушкой — нужно было поставить ее в самолет. А Лиля, вынув из бокового кармана гимнастерки зеркальце, посмотрелась в него. Вдруг рядом прозвучал голос:

— О, мадемуазель, вы сегодня великолепны!

Она вздрогнула от неожиданности и поспешно спрятала зеркальце. Мимо стоянки шел Кулагин с самодовольным видом, насмешливо улыбаясь, сверкая угольками черных глаз. Вглядываясь в его лицо, Лиля пыталась снова найти в нем то мягкое выражение, которое уже однажды видела. Тогда оно быстро исчезло, и к тому же, как ей показалось, по ее вине…

— Вам удивительно к лицу этот чудный шарфик ядовито-голубого… простите, небесного цвета!

Нет ничего похожего на того Кулагина. Значит, тогда все было случайным, ненастоящим, а на самом деле он вот такой, как сейчас.

Лиля, не выдержав, резко повернулась к нему и, скрестив руки на груди, сердито сощурила глаза.

— Послушайте, Кулагин, вам не надоело?

— Что вы! Что вы! Как блестят ваши прекрасные глаза! Кажется, мы сегодня снова летим вместе, и я буду иметь счастье чувствовать ваш локоть… локоть друга!

Кулагин тихонько засвистел, поглядывая в Лилину сторону, и пошел к своей машине небрежной походкой человека, которому все нипочем.

«И зачем ему все это? — подумала Лиля с какой-то жалостью к Кулагину. — Напускает на себя… Что же все-таки в нем настоящее — это или то, что тогда промелькнуло?»

Она увидела Соломатина, который приближался к ее самолету, и, одернув гимнастерку, вышла ему навстречу.

— Скоро, наверное, полетим, Лиля, — сказал он. — Будь внимательна. На хвост поглядывай, — не забывай. Сегодня пойдем шестеркой. В случае необходимости прикрой меня.

— Есть.

Она кивнула и улыбнулась ему. Ей нравился все больше и больше этот спокойный, немногословный парень, нравились его теплые карие глаза.

Когда Соломатин отошел, Инна, которая стояла в стороне и наблюдала, как Лиля провожает взглядом своего командира, одобрительно сказала:

— Он чем-то похож на доброго молодца из русской сказки. Статный, светловолосый… Ты не находишь?

— Угу, — ответила Лиля, влезая на крыло. — Похож. Только я люблю брюнетов!

Инна пожала плечами: видимо, Лиле просто не хотелось продолжать этот разговор, вот она и выдумала про брюнетов!

Послышался гул низко летящего самолета, и неожиданно для всех с востока прямо на аэродром выскочил «мессершмитт». В это время в воздухе не было ни одного ЯКа, и зенитные пулеметы моментально открыли огонь. Однако вражеский истребитель не собирался, видимо, никого трогать. Сделав круг над аэродромом, он пролетел бреющим над самой серединой летного поля, над взлетной полосой и, покачав крыльями, свечой, почти вертикально взмыл вверх. Все заметили на фюзеляже «мессершмитта» рядом со свастикой большой черный круг и в нем — белую голову коня.

Фашист вызывал советского аса на поединок. Он был уверен, что победит любого летчика, самого опытного, самого искусного, иначе бы не рискнул прилететь один к вражескому аэродрому, чтобы драться над чужой территорией.

— Смотрите, он прилетел, чтобы драться, — сказала Лиля, с тревогой думая о том, что Леша сейчас на аэродроме и, конечно, он первым поднимется в воздух.

На КП в это время находились Баранов и Соломатин. Поняв, что «мессер» приглашает драться, Баранов немедленно передал по рации зенитчикам:

— Прекратить обстрел! Повторяю: прекратить огонь!

Пулеметы умолкли. Остался только воющий звук нагло разгуливающего над аэродромом «мессершмитта», который в ожидании боя решил порезвиться: фашистский ас виртуозно выполнял одну за другой фигуры высшего пилотажа, желая, очевидно, блеснуть своим мастерством и в то же время воздействовать психологически на будущего соперника.

Соломатин стал поспешно надевать шлемофон.

— Николай, я поднимусь! Мой самолет готов!

— Погоди! — сказал Баранов.

Он не знал, как поступить: разрешить Соломатину лететь на бой или, наоборот, запретить ему.

— Ну? — нетерпеливо спросил Соломатин.

— Погоди, — еще раз повторил Баранов. — Ты помнишь, что произошло в полку Козырева?

Соломатин помнил. Это случилось недавно, на соседнем аэродроме. Фашист вот так же прилетел и вызвал на поединок советского аса. Ему поверили, и лучший летчик полка стал взлетать, чтобы вступить в единоборство с фашистом. Но немецкий ас подло обманул летчика и, вместо того чтобы сразиться с ним, просто расстрелял его на взлете.

— Ничего, рискнем! А как же иначе? — ответил Соломатин. — У меня руки чешутся! Не задерживай — я пошел!

— Ну, давай! — разрубил воздух рукой Баранов. — Только…

Он не договорил и, раздираемый сомнениями, болезненно поморщился. С одной стороны, это был большой риск… Он мог лишиться своего друга и лучшего летчика, которым гордился не только полк, но и вся воздушная армия, весь Сталинградский фронт… Причем двойной риск — фашист мог убить его при взлете и мог убить во время боя. Хотя и знал Баранов, что Соломатин первоклассный летчик, но чего не случается, когда идет смертельная схватка…

С другой же стороны, отказаться от боя было просто немыслимо: это значило признать превосходство врага, струсить. А ведь фашист прилетел один, он рисковал не меньше! Другое дело, если бы он явился с целью нападения, но он вызывал на единоборство — тут уж ничего не поделаешь… К тому же гитлеровцы, которые дошли до Волги и предгорий Кавказа, не привыкли к поражениям и, чувствуя свою силу, уверенные в своей непобедимости, действовали нахально. Вот как этот фашистский ас, прилетевший сюда. Нужно было проучить его, доказать, что советские асы не менее искусны, нужно было поддержать свой престиж.