Дневник безумного старика - Дзюнъитиро Танидзаки

В десять часов измерили давление. 105 на 58. Сасаки меня убедила съесть два сухих печенья с сыром Kraft[66] и выпить чашку чая. Через двадцать минут опять измерили давление: оно поднялось – 158 на 92. Нехорошо, что в такой короткий промежуток давление так сильно колеблется.

– Не лучше бы вам не писать все время? Боюсь, что от этого опять будет болеть рука, – сказала Сасаки, увидев, что я берусь за дневник.

Я ничего не давал ей читать, но так часто я вынужден обращаться к ней с просьбами, она не может не догадываться о нем. Возможно, скоро мне придется просить ее растереть тушь.

– Писание немного отвлекает меня от боли. Когда станет невмоготу, перестану. Сейчас мне лучше поработать, вы можете располагать собой.

В час дня я лег спать и продремал около часу. Проснулся весь в поту.

– Вы простудитесь.

Снова войдя в комнату, Сасаки сменила на мне мокрое белье. Лоб и шея были липкими от пота.

– Долосин – хорошее средство, но я от него страшно потею. Нельзя ли заменить его на что-нибудь другое?

В пять часов пришел господин Сугита. Оттого ли, что я перестал принимать лекарство, рука нестерпимо разболелась.

– Господин сказал, что от долосина сильно потеет, – доложила Сасаки доктору.

– Как же нам быть? Как я вам говорил, рентгеновские снимки показывают, что ваша боль процентов на 20-30 центрального происхождения, а на 60-70 боль имеет невралгический характер, обусловленный остеохондрозом шейного отдела позвоночника. Чтобы от нее избавиться, надо привести к декомпрессии нервов, – может помочь только гипсовый корсет или лежание на доске в течение трех-четырех месяцев. Но в вашем возрасте это трудно вытерпеть. Моментальную боль можно снимать лекарствами. Их много, и если долосин не подходит и нобулон не подходит, попробуем инъекции паротина. Надеюсь, они вам помогут. После укола я почувствовал некоторое облегчение…

1 октября.

Боль в руке не прекращается ни на минуту. Раньше особенно сильно болели мизинец и четвертый палец, а другие пальцы меньше. А сейчас они болят все. Но не только ладонь, болит и запястье, болит от мизинца к головке локтевой кости и вся лучевая кость. Особенно больно, когда я пытаюсь вращать кулаком, что мне и не удается. Онемение в этой части руки очень сильное, и я не могу сказать, боль или онемение не позволяют мне повернуть кулак. Два укола паротина – вечером и ночью…

2 октября.

Боль не прекращается. Сасаки, посоветовавшись с доктором Сугита, сделала укол сальсоброканона…

4 октября.

Так как я отказался от ноблона, попробовали суппозиторий. Большого результата это не дало…

9 октября.

Все четыре дня рука сильно болела, и я не мог вести дневник. Я лежал в постели, за мной ухаживала только Сасаки. Сегодня немного получше, и я решил кое-что записать. За эти пять дней я принял много лекарств: пирубитал, иргапирин, кроме того паротин, суппозиторий иргапирина, дориден, броварин, ноктан. Я спрашивал у Сасаки все названия, но, возможно, мне давали и другие. Никак не запомнить с одного разу. Дориден, броварин, ноктан – снотворные, а не болеутоляющие. Обычно я сплю хорошо, но из-за боли в руке не мог сомкнуть глаз, поэтому принимал снотворное. Иногда ко мне заходили жена и Дзёкити.

Жена за это время впервые заглянула ко мне днем пятого числа, в разгар моих мучений.

– Сацуко хотела бы навестить тебя, но не знает, можно ли…

Я ничего не ответил.

– Нельзя? Я сказала, что, если ты увидишь ее, ты немного забудешь о своих страданиях.

– Дура, – неожиданно заорал я.

Почему – сам не знаю. Я закричал, подумав, что мне было бы неприятно, если бы она увидела меня в таком жалком виде, но, честно говоря, я был бы не прочь, если бы она пришла.

– Ни Сацуко, ни Кугако, ни кто бы то ни был. Я не хочу, чтобы меня навещали.

– Знаю, знаю. Я на днях и Кугако сказала: «Рука болит сильно, но особых причин для беспокойства нет. Поэтому тебе лучше воздержаться от посещения». Она заплакала.

– С чего это она заплакала?

– Ицуко тоже хотела приехать, но я не разрешила. Но Сацуко может прийти? Почему ты невзлюбил ее?

– Дура, дура, дура! Кто сказал, что я невзлюбил ее? Совсем не невзлюбил, а наоборот, слишком сильно люблю и поэтому не хочу встречаться в таких условиях.

– А-а, вот в чем дело. Я этого не поняла. Но ты не выходи из себя, это очень вредно для здоровья, – сказала жена, успокаивая меня, как ребенка, и поспешно ушла.

Она неожиданно задела мое больное место, и я рассердился, чтобы скрыть смущение. После ее ухода, спокойно об этом подумав, я сказал себе, что лучше было бы не выходить из себя, еще неизвестно, как воспримет это Сацуко, когда жена ей расскажет. Но Сацуко, видящая меня насквозь, вряд ли обидится… «Конечно, лучше было бы ее увидеть. Надо в эти два-три дня найти удобный предлог и позвать ее», – внезапно подумал я сегодня утром. Рука сегодня ночью непременно будет болеть. Уже сейчас я надеюсь, что она будет болеть. Когда боль станет нестерпимой, я позову Сацуко.

– Сацуко, Сацуко, больно, больно, помоги! – завоплю я, обливаясь слезами, как ребенок. Сацуко в испуге вбежит ко мне. Она, конечно, засомневается: «Неужели этот старикашка плачет по-настоящему? Возможно, он что-то замыслил», – но она сделает вид, что страшно напугана. Я опять заору:

– Мне нужна только Сацуко! Никого больше! – и выгоню Сасаки. Наконец, мы вдвоем. С чего начать?

– Больно, помоги мне!

– Сейчас, сейчас. Скажи, что я должна делать. Я все сделаю.

Если она так скажет, все пойдет как по маслу. Но она не будет так неосмотрительна. Как же ее уговорить?

– Если бы ты разрешила себя поцеловать… я забыл бы о боли. Нет, не в ногу! И не necking! Я жажду настоящего поцелуя!

Я раскапризничаюсь, начну плакать, орать. Не будет ли она вынуждена уступить? Но почему не попытаться выполнить это в ближайшие два-три дня? К чему ждать, когда боль станет нестерпимой? Пусть рука и не болит, можно сделать вид. Надо только побриться. Я не брился четыре-пять дней, лицо заросло щетиной. А может быть, щетина только усугубит впечатление, что я болен? Но целоваться при такой косматой щетине будет неприятно. Челюсти надевать не буду. Но так, чтобы никто не заметил, вычищу рот… Пока то да это, рука опять заболела. Больше писать не могу… Надо оставить кисть и позвать Сасаки…

10 октября.

Укол 0,5 см3 иргапина. Закружилась голова, чего давно не было. Потолок вращается, вместо одного в глазах два или три столба. Такое состояние продолжалось минут десять, потом прошло. В затылке страшная тяжесть. Принял треть таблетки люминала 0,1 и заснул…

11октября.

Рука болит так же, как вчера. Сегодня поставили суппозиторий ноблона…

12октября.

Принял три таблетки долосина. Как всегда, после этого обливаюсь потом…

13октября.

Сегодня утром почувствовал себя немного лучше. Спешу записать, что произошло вчера вечером. В восемь часов ко мне заглянул Дзёкити. В последнее время он старается возвращаться домой пораньше.

– Ну как? Немного получше?

– Какое там получше! С каждым днем все хуже и хуже.

– Но вы побрились. Разве вам не лучше?

У меня рука так болит, что трудно держать бритву, но, превозмогая боль, я утром побрился.

– Бриться мне нелегко, но, когда большая щетина, я выгляжу совсем больным.

– Не лучше было бы попросить Сацуко побрить вас?

С какой целью он это сказал? Обратив внимание, что я выбрит, не стал ли он что-то подозревать? Он не любит, чтобы к Сацуко относились без должного почтения (это, естественно, происходит из его комплекса, что его жена – бывшая танцовщица), и в результате молодая госпожа совсем задрала нос. В этом есть и моя вина, но Дзёкити с самого начала всячески подчеркивал ее превосходство. Как они там наедине – не знаю, но в присутствии посторонних он умышленно ведет себя так. Решил ли он действительно просить свою дражайшую супругу побрить меня?

– Я не разрешаю женщинам касаться своего лица, – сказал я умышленно, но с удовольствием представил, как, сидя на стуле, закину назад голову и смогу видеть розовую внутренность ее ноздрей.

– Сацуко прекрасно орудует электробритвой. Когда я болен, я всегда прошу ее побрить меня.

– Ты просишь ее?

– Конечно, что же в этом странного?

– Я не думал, что она легко соглашается на твои просьбы.

– Не только побрить, вы можете попросить Сацуко о чем угодно.

– Это ты мне говоришь, а ей ты сможешь приказать? Сделай, мол, все, что папа просит.

– Конечно. Непременно скажу.

Не знаю, что и как он ей сказал, но вечером в одиннадцатом часу Сацуко неожиданно вошла ко мне.

– Вы сказали, что не хотите меня видеть, а Дзёкити велел мне прийти к вам.

– А что делает он сам?

– Опять куда-то ушел, сказал, что хочет чего-нибудь выпить.

– Я бы хотел, чтобы он пришел с тобой и на моих глазах дал тебе приказание.