Лучший друг - Ян Жнівень
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В свои двенадцать лет, сидя в очередной раз за столом и сжимая в слабой детской ручонке денежку, которую родной брат ему оставлял каждую пятницу, Егор тихо плакал, смотря на лежащее на диване большое и тяжело дышащее тело. В то время Лёша уже начал работать и целыми днями пропадал на стройке, пока Егор сидел у тетушки Твид, и она его учила химии и математике. Теперь же, видя усталого брата, полностью измотанного после недельной разгрузки кирпичей и вечерней смены в ресторане, Егор пытался найти способы помощи родному брату, но все сводилось к банальному мытью посуды, уборке и приготовлению бутербродов с маргарином. С этим он справлялся успешно, за что старший брат всегда благодарил его и жал его мягкую ручку своей – шершавой и мозолистой.
В тот вечер он хотел накрыть старшего брата своим пододеяльником, но заметил около дивана напечатанную рукопись на сорок-сорок пять страниц. Егора сразу заманила эта скрепленная степлером кипа бумаги. Он взял ее и ушел к секретеру, где и провел половину ночи за чтением сырого, но такого занимательного начала истории, которую брат, судя по маркировке на углу первого листа, писал уже месяц.
Но помимо самой истории, рассказывающей о невероятной планете, на которой царила вечная зима, Егора зацепили слова на последних страницах рукописи. Там было все испещрено попытками сделать наброски мегаполиса, в котором жил главный герой и откуда хотел сбежать.
Рисунки показывали огромную пещеру, диаметром в два-три километра, по длине которой располагались ужасающих размеров небоскребы, перевернутые вверх тормашками, дома и прочее. Так мегаполис представлял из себя огромную пасть с зубами-небоскребами и одним огромным сталагнатом, тянущимся снизу и сверху, соединяющимся в середине пещеры, образуя удобный переход между гравитационными полями пещеры.
Егор долго смотрел на эти иллюстрации с горящими глазами, хотя даже его детский взгляд понял, что брат рисовал паршиво, чего не скажешь о его красивом и легком языке, которым он писал историю, на тот момент именующуюся как «Космический пульс». Егор разобрал рисунки и взял чистый листик, на котором долго рисовал и старательно выводил получившиеся у брата рисунки. Он сидел, часто перечитывая небольшое описание этого города и делая конспект, чтобы удобнее было запомнить всю картину. Так он и уснул, не заметив, как изрисовал четыре листа с подробными изображениями пещеры, клыков-небоскребов и загадочного сталагната в центре.
Проснулся он от шелеста бумаги, которой старший брат шуршал прямо над его ухом. Широко разинув рот, он медленно листал работы младшего брата и долго всматривался в каждую деталь, стараясь не упустить ничего важного. Егор поднялся и с долей неуверенности и даже страха посмотрел на него сонными глазами. Они долго просидели, болтая о его рисунках и первой рукописи старшего брата. Егор сразу пошел учиться рисованию к старой знакомой Лёши. Ввиду детского энтузиазма и неопытности он оказался очень целеустремленным. Какое-то время его не интересовало почти ничего, кроме рисования. Даже школа ушла на второй план.
Два года кропотливой работы создания обложек для каждой главы, важных иллюстраций схваток или полетов по космосу в поисках идеальной жизни прошли незаметно. Егор нарисовал более двух сотен рисунков, около пятидесяти обложек и еще бесчисленное количество черновиков. Конечно, его рисунки не отличались остротой глаза гениального художника, но Лёше нравилось, и это стало главной отправной точкой в их литературно-изобразительном путешествии, каждый из них переживал его по-разному и воспринимал с разных точек зрения.
Лёша писал мало, но уделял книге все свободное время, которое появлялось в перерыве между работой и учебой, от чего его период с шестнадцати до девятнадцати лет оказался самым трудным, но в то же время самым осознанным и приятным в жизни. Егор, в том возрасте еще особо не задумывающийся по поводу массовой депрессии, что царила в столице, просто любил рисовать и занимался этим до пятнадцати лет, когда его и накрыл с головой период постоянного непринятия всего вокруг и кризиса художника, вопрос которого встал у него на пути слишком рано.
Егор часто задумывался, что убило в нем искусство, и никак не мог решить, какие из факторов повлияли на это. Ими была и школа, в которой клубы художников, эпатажно вырядившись во все яркое, насмехались над неумелой рукой простого обывателя Егора. Эти люди были теми, кто впервые дал ему почувствовать животную ненависть к некоторым особам, которые абсолютно ничего из себя не представляли. Возможно, это общество, которое он до каких-то пор боготворил и называл новыми легендами, стало тем самым, что избавило его от пристрастия к рисованию, возможно, погребя его глубоко, но все же не до конца.
Будучи человеком зацикленным, даже фанатичным в какой-то степени, Егор не мог воспринимать зачатки своего таланта как что-то хорошее. Женя, девушка, которая обучала его рисованию первые полгода, много рассказывала ему про художников ушедших эпох. Слушать истории про людей, которые, кто сквозь бедность и непонимание, кто сквозь славу и признание, но все же стали значимыми в какой-то степени, было ему приятно. Именно эти истории сказали ему, кто такой художник и какой он, этот самый художник. Как бы он ни выглядел, рисуй он слонов на длинных ногах или медведей в лесу, он, в первую очередь, творец, играющий чувствами и эмоциями, но ни в коем случае не эпатажем и вульгарностью, чего, к слову, хватало у некоторых личностей.
Но эпатаж и вульгарность, что не удивительно, в обществе художников двадцать второго века было не просто дополнением, а самим образом. Заурядный глаз обывателя не найдет прорехи в искусстве, куда можно засунуть кусочек пазла оригинального творчества. Изобилие искусства почему-то заставляет молодых художников думать, что ныне уже не стать известным, не прибегая к крайним, вульгарным и пошлым, методам. Егор, в это поверив однажды, не выдержал обиды на себя и забросил рисование, думая, что его способность – лишь способ отсрочить неизбежную гибель искусства, в котором его убеждали не раз те самые клубы художников. Он уверовал в то, что прибегнет к этому самому эпатажу, если не обрубить на корню свои потуги.
Наконец, прошло три года работы над уже переименованным в «GalaxyGuy» «Космическим пульсом». Лёша дописывал развязку, где
