Литературная Газета 6558 ( № 27 2016) - Литературная Газета

Когда-то Булат Окуджава в стихах, посвящённых поэту, воскликнул: «До свидания, Павел Григорьевич! Нам сдаваться нельзя. Все враги после нашей смерти запишутся к нам в друзья…» Слава богу, известный бард ошибся. Враги Павла Григорьевича в друзья ему набиваться не стали. Да и были ли они на склоне его лет? А если и были, то скрывали свои злобные чувства. Когда в Большом зале ЦДЛ отмечали 80-летие Антокольского, поэт ответил на аплодисменты, которыми завершился его юбилейный вечер: «Мне многие сегодня говорили о своей любви. А за что меня не любить? Я прожил восемьдесят лет. Я писал хорошие стихи. Я никому не сделал ничего плохого». Это слова счастливого человека, прожившего нелёгкую и по-своему трагичную жизнь.

Он проводил сына на Великую Отечественную войну, а потом получил извес­тие о том, что Антокольский Владимир Павлович погиб на поле битвы смертью храбрых 6 июля 1942 года. Что мог сделать поэт? Найти утешение в работе… Тогда он написал драматическую поэму «Сын». Он простился с Зоей Бажановой – своей женой, с которой прожил полжизни. Он провожал друзей, которые были моложе, чем он. Страсти и несчастья мира отражались в его стихах:

Понимаешь? Я прожил века без тебя

И не чаял, что в будущем встречу.

И случалось, в охрипшие трубы трубя,

Не владел человеческой речью.

Пил вино, и трудился, и стал стариком,

И немало стихов напечатал,

Но застрял в моей глотке рыдающий ком –

Слабый отзвук души непочатой.

В старости он остался почти одинок, несмотря на многочисленное окружение – родню, друзей, коллег, поклонников

Однажды я приехал навестить его в большую больницу за «Соколом». Он размещался в отдельной палате – крохотной комнатёнке, полулежал, укутанный пледом, но смотрел здоровыми глазами.

Глаза поэта сияли в полумраке больничной палаты – столько жизни было в этом неистовом старике. Первое, что он сказал, когда я появился на пороге, это была просьба, чтобы я почитал ему свои новые стихи.

Последнее время он болел, печалился об уходящей жизни, с которой ни за что не хотел расставаться, даже плакал, о чём однажды рассказала посетившая его Маргарита Алигер.

На поминках в Дубовом зале ЦДЛ Маргарита Иосифовна предложила Тане Бек и мне сказать прощальное слово от «молодых». Каждый из нас к этому не был готов… Мы ещё были молоды и не привыкли к тому, что такие потрясающие люди так неожиданно и так просто уходят из жизни…

…Он, словно бы на библейский посох, опирался на крепкую трость с крепкой ручкой, отполированной до блеска его пальцами, как и положено патриарху. Впрочем, он и был патриархом. Да и сегодня остаётся Патриархом русской поэзии в памяти тех, кто его помнит. А забыть Павла Григорьевича невозможно.

Он был в годы моей поэтической молодости одним из тех непререкаемых творческих авторитетов, которые определяют высокую планку литературной жизни. Увы, сегодня таких авторитетов в нашей жизни не назовёшь, да и планка требований к поэтическому слову упала если не до нуля, то близко к этому.

Трудно поверить, что 1 июля исполнилось 120 лет со дня рождения этого великолепного старика. Разве мог я в те давние годы даже подумать о том, что мне доведётся вспоминать поэта в год 120-летия со дня его рождения? Он предстаёт в моей памяти абсолютно живым человеком.

Спасибо, Павел Григорьевич, за то, что Вы были в нашей жизни.

У края жизни непочатой

У края жизни непочатой

Книжный ряд / Библиосфера / Объектив

Ермакова Анастасия

Теги: Игорь Волгин , Персональные данные

Игорь Волгин. Персональные данные. – М.: Время, 2015. – 256 с. – (Поэтическая библиотека).

Представлять Игоря Волгина не нужно. Поэт, литературовед, один из крупнейших специалистов по творчеству Достоевского. Книгу «Персональные данные» в некотором смысле можно считать итоговой для автора. Здесь собраны и ранние, и поздние произведения, то есть те, которые написаны недавно. В своё время молодого поэта – на публикацию стихотворений в «ЛГ» – благословил Павел Антокольский. Высоко оценили Волгина и Евтушенко, и Рейн, и многие собратья по перу. Вот слова Евгения Рейна:  «Игорь Волгин – один из лучших поэтов своего поколения. Его ностальгическая лирика уходит корнями в реальные воспоминания».

Если попытаться уловить интонацию этой книги, то её, пожалуй, можно было бы назвать так: утешительное отчаяние. Особенно в «Поздних стихах». Утешительное – потому что отчаяние на духовном и на художественном уровне всегда автором преодолевается. Отчаяние – потому что нельзя спокойно писать о таком:

…Я на свет являюсь безымянный,

осенённый смертною пургой.

Не особо, в общем, и желанный,

но хранимый тайною рукой –

в городе, где всё мне не знакомо,

где забит балетными отель,

названном по имени наркома,

как противотанковый коктейль.

И у края жизни непочатой,

выживая с прочими детьми,

я – москвич, под бомбами  зачатый

и рождённый в городе Перми,

где блаженно сплю, один из судей

той страны, не сдавшейся в бою,

чьи фронты из всех своих орудий

мне играют баюшки-баю.

Это, на мой взгляд, одно из самых сильных стихотворений в книге. Неожиданное сочетание беззащитности и мужественности (кстати, сквозное во всей поэтике Волгина), одновременно обаятельная растерянность перед сложностью жизни и в то же время волевая решимость пережить всё, что назначено судьбой…

А вот в чём-то созвучное процитированному стихотворение «Из ранних тетрадей» с эпиграфом из А. Твардовского «Я убит подо Ржевом» :

Меня убили двадцать лет назад.

Мне было двадцать.

Я не существую.

Не слышу слов, не различаю дат.

Своих девчонок в губы не целую…

Вообще удивительно почти физическое ощущение горя войны послевоенным поколением, абсолютное достоверное вживание автора в чужую судьбу. За всем этим – подлинный, кровный патриотизм, тот, который не нужно доказывать, не поза, а жизненно необходимая, единственно возможная позиция.

Но есть в «Персональных данных» и произведения совсем иной тональности – светлой, почти беспечальной, философской. Отметим ещё, что большое значение для Волгина-поэта имеют запахи и звуки; если угодно, их концентрация свидетельствует о степени проживания того или иного момента бытия. Вот, например, нежно-акварельный, ритмически лёгкий, но глубокий этюд из сборника «Разные годы»:

Эти запахи талых снегов,

эти настежь раскрытые окна

и летящих на юг облаков

чуть размытые синью волокна.

Как бродяг, под небесную сень

нас влечёт из читален и спален.

Но наводит лишь тень на плетень

этот день, что почти нереален.

Потому что никак не поймёшь

ты в его удивительном свете,

как давно ты на свете живёшь

и живёшь ли вообще ты на свете.

Этот день, что горит, словно медь,

для тебя как вторая попытка

вновь родиться и вновь умереть

от свободы и счастья избытка.

В книге «Персональные данные» нет ни одного проходного стихотворения: перед нами сборник большого и зрелого мастера. Все произведения обладают какой-то нутряной, природной музыкальностью, врождённым вкусом, благородной ритмической поступью – плавные, без стилистических вывихов и насильственных интонационных сбоев. Индивидуальность авторского взгляда складывается из тайны искреннего голоса, обнажённого зрения и смысловой парадоксальности. Излюбленные размеры – анапест и амфибрахий, и, думается, неспроста: именно они наиболее соответствуют глубокому, взволнованному, но не надрывному дыханию поэта.

Если бы был выбор, молчать или сказать только то, без чего не сможешь дальше дышать, сказать самые правдивые и сердечные слова, это как раз то, что говорит поэт Игорь Волгин. Его мало занимают всевозможные эксперименты со словом, но зато волнует всё, что происходит в человеческой душе и в истории своей страны, оттого и получается у автора создавать подлинную поэзию, а не рифмованные словесные вариации.

Сказка о чудаке и золотой рыбке