Дочь Рагуила - А. Красницкий

– Любишь? Моя? – шептал тот, едва дыша от волнения.

– Да, да! Твоя! Твоя! – также шепотом ответила Вера.

Вдруг в тот самый момент, когда Вера Петровна и Твердов готовы были забыть весь мир, в комнате раздался глухой истерический хохот.

Николай Васильевич вздрогнул и отшатнулся от Веры. Та тоже пришла в себя и со страхом огляделась.

В дверях гостиной стоял Юрьевский. Он ничего не говорил, но в его лице и диком взгляде было столько злобы, что Твердов невольно задрожал.

Эта сцена продолжалась не более мгновения. Затем Юрьевский вышел так же бесшумно, как и появился.

– Милый, мне страшно! Я боюсь крестного! – прерывающимся голосом заговорила Вера.

Как ей было жаль только что пережитых мгновений любви и счастья! Так они были новы и в то же время так коротки, что в сердечке молодой женщины вдруг вспыхнула злоба против человека, помешавшего ее счастью длиться без конца.

– Какой страшный мой крестный! – повторяла она. – Как он поглядел на нас!… Я боюсь, боюсь…

– Разве я не с тобою теперь? – ответил Твердов. – С тобою на всю жизнь… Но, правда, он – ужасный человек. Он действует на нервы. Один его вид… Оставь, успокойся, поцелуй меня, и позовем отца и мать.

Вера Петровна прильнула к Твердову с новым поцелуем и тотчас же отпрянула. За дверьми послышались шаги Петра Матвеевича.

– Ну, что, поладили? – спросил старик, входя в гостиную и всматриваясь в молодых людей.

– Благословите нас, Петр Матвеевич! – решительно произнес Твердов, беря за руку Веру и подводя ее к отцу.

Тот опять посмотрел на них и улыбнулся.

– Скоренько же! – сказал он. – Ну, да что же? Это – уже ваше дело. Старуха-то как рада! „Достойный, – это она про тебя говорит, – молодой человек, не побоялся!“ Анна Михайловна, мать, поди-ка сюда! – крикнул он жене.

Через четверть часа все они уже сидели в столовой. Жених и невеста поместились рядом, и пошел разговор о том, что будет дальше.

– Пока, дети, обо всем молчок! – произнес Петр Матвеевич. – Нечего раньше времени людей мучить.

– Я думаю, что обвенчаемся мы потихоньку, – заметил Твердов, – и сейчас же за границу.

– Так, так… Что же, и шести недель ждать не будете?

– А после чего?

– Да после… – и старик запнулся.

– Чего же ждать? – сказал Николай Васильевич. – Покойный Женя, в сущности, никогда не был Вере мужем. Она – моя миленькая женка. Так, Верочка?

– Да, да, милый! – смотря на Твердова счастливыми глазами, ответила Вера, и взгляд ее ясно показывал, что если этому молодому человеку судьба готовит участь его предшественников, то чувство к нему, память о мгновениях счастья никогда не исчезнут из этой маленькой головки, из этого бедного сердца, жаждавшего любви и только-только познавшего ее.

Николай Васильевич тоже был в каком-то упоении. Все, что было у него ранее, теперь казалось ему ничтожным, пошлым. Это молоденькое существо, так доверчиво ответившее на внезапно охвативший его порыв страсти, стало ему вдруг близким, бесконечно дорогим.

Он чувствовал, что его прямая обязанность защищать и оберегать эту женщину от всех бед и напастей. Николай Васильевич не вспоминал о своих недавних намерениях только сделать предложение, и не больше. Он забыл и о Кобылкине, и о Савчуке, и о Пискаре, но зато вдруг вспомнил о Юрьевском, и опять невольная дрожь пробежала по его телу.

Вера Петровна как будто прочла его мысли.

– Папа, опять крестный был? – спросила она.

Петр Матвеевич махнул рукой.

– Просто не рад я ему, – сказал он, – кабы знал, никогда его в кумовья не позвал бы… Мудрит- мудрит! Хоть бы прямо говорил, что ему не по сердцу. Так нет, молчит.

– Зачем он был? – спросил Твердов.

– А кто его знает, полоумного? Утром тут был, – насчет тебя, Николай, набаламутил и ушел. Потом опять появился. „Вера, – спрашивает, – где?“ – „В гостиной, – говорю, – серьезным делом занята“. Он, ни слова не говоря, шасть к вам в гостиную, захохотал чего-то и ушел из дома. Хоть бы совсем никогда не приходил! Бог с ним, с его наследством!

– Я, папа, откажусь от его денег, – проговорила Вера Петровна, – не нужно их нам. Я просто боюсь его.

Твердов не сказал ничего. Ему жалко было портить настроение разговором об этом человеке.

– Вот уже поистине будет, – переменила тему Анна Михайловна, – что суженого конем не объедешь, если на вашей свадьбе, Николай Васильевич, все слава Богу будет.

– Будет, Анна Михайловна, – улыбнулся Твердов, – все благополучно будет, поверьте моему слову.

– Давай-то, Боже, а то ведь покойники все.

Простодушная женщина не подумала о том, что такие соображения вовсе не к месту. Да молодые люди и не слушали ее, они, забыв о прошлом, отдались мечтам о счастливом будущем.

Весь день они говорили и не могли наговориться. Говорили о свадьбе и окончательно решили обвенчаться без всякой огласки и сейчас же уехать за границу. О смерти не думали. Твердое подсмеивался над судьбой и говорил Вере, что, стоит человеку только пожелать чего-нибудь, но пожелать крепко, с непременным решением добиться намеченной цели, и никакая судьба не помешает человеку так или иначе добиться желаемого.

Молодая женщина с восторгом слушала эти речи. Николай Васильевич представлялся ей героем, сказочным богатырем, витязем прочитанных ею в детстве сказок. Ей вспомнился Георгий-победоносец, поражающий ужасного змея и избавляющий обреченную ему на жертву царицу. Она даже не задумалась над тем, удастся ли ее избраннику победить какого-нибудь таинственного „змея“, она была уверена в его победе, и будущее рисовалось ей долгими годами счастливой, без малейшего облачка, жизни.

VIII

От невесты Твердов ушел поздно. Ему в этой доброй семье было так хорошо, что он покинул ее с большим сожалением.

Вера вышла проводить его.

– До свиданья, милый, ненаглядный! – сказала она. – Береги себя.

– Я ничего не боюсь! – ответил Николай Васильевич.

– Все-таки береженого Бог бережет… Для меня себя береги, мой любимый, мой единственный!…

Николай Васильевич стал уже спускаться с лестницы, как вдруг Вера окликнула его:

– Постой, постой! Дай мне перекрестить тебя… я тогда спокойна буду!

Наконец Твердов вышел на улицу. Была уже ночь. Тускло мерцали фонари, улица казалась пустынной. Николай Васильевич крикнул стоявшего у подъезда пастинского дома извозчика.

– Куда, барин, прикажете? – отозвался извозчик.

Николай Васильевич вздрогнул.

„Галлюцинация, что ли?“ – подумал он, но не предал этому значения и стал думать, куда ему направиться.

Идти домой не хотелось. Отправиться в ресторан, где в это время обычно собиралась компания друзей, показалось Твердову, после пережитых приятных часов, пошлостью.

„Проедусь по воздуху, – решил он. – Помечтаю, подумаю. Вот она – любовь! И как внезапно!“

Он опомнился. Извозчик стоял, дожидаясь ответа. Твердов оглянулся. У ворот, закутавшись в тулуп, крепким сном спал дворник, прохожих не было.

– Вези, братец, куда знаешь, по городу прокатиться, – сказал Твердов и сел в сани.

Лошадь – очевидно, не извозчичья кляча, а рысак – так и рванула с ходу. Перед Твердовым замелькали фонари, дома, улицы и площади, но он, погруженный в счастливые думы, даже не замечал их.

Вера Петровна, проводив жениха, вернулась и вдруг почувствовала, что в ней что-то переменилось. Исчезло радужное настроение, светлые грезы сменились каким-то мрачным предчувствием. Она словно поникла, и грусть так ясно отразилась на личике молодой женщины, что даже Петр Матвеевич встревожился не на шутку.

– Что с тобою, Веруша? – нежно спросил он. – То была весела, щебетала, словно птичка, радовалась и вдруг что ночь осенняя стала.

– Не знаю, папочка, – ответила Вера.

– Дело известное, – заметила Анна Михайловна, – невестинское… Что впереди, как впереди – каждая невеста призадумывается.

– Верно, мама. Особенно мне задумываться приходится, ведь я – в седьмой раз невеста.

– Так что же? И слава Богу! Не обсевок, стало быть, какой-нибудь.

– А вдруг прежнее?…

– А ты не горюй, молись! К Казанской Божьей Матери съездим, молебен отслужим, авось Господь и пронесет… Да что ты, в самом деле? Бог с тобою, о чем ты?

По щекам Веры катились слезы.

– Папа! Папочка! – заговорила она. – Родимый мой, если любите меня, если только жалеете…

– Что, Веруша? Что? – заволновался Пастин. – Чего тебе?

– Пошлите узнать, вернулся ли домой Николай, все ли благополучно с ним, тоска меня мучит, гнетет.

– Можно! Сейчас! Пискарь говорил нам как-то, что он – приятель и кум с камердинером твоего нареченного, его и пошлем… Эй, кто там! Пошлите-ка Александра!

– Да он на дежурстве, у ворот. Дворник отлучился, так Пискарь его заменил, – отозвалась на оклик хозяина горничная. – Только дворник сейчас вернется.

– Экий этот Пискарь дотошный! До всякого дела ему надобность есть. Ну, с дежурства позови, пусть съездит к Николаю Васильевичу, узнает, что и как.