Икар - Альберто Васкес-Фигероа

Оружие они держали под рукой и все время поглядывали на заросли, начинавшиеся в трехстах метрах.

То была не просто льянос, а земля индейцев-людоедов: дикий и неисследованный край, в котором вооруженные индейцы вайка — «те, кто убивают» — могли появиться где угодно.

Не было такого случая, чтобы «цивилизованный» человек отважился проникнуть в глубь сурового горного края и вернулся бы оттуда живым. Пройдет еще не один год, прежде чем венесуэльское правительство заинтересуется тем, как живут — или выживают — туземные племена в отдаленных районах страны, слишком обширной для ее немногочисленного населения.

Часто можно слышать, что «к югу от Ориноко комары жалят копьями, а птицы какают стрелами» — к этому выражению прибегают венесуэльцы, когда речь заходит о неосвоенных территориях, от которых лучше держаться подальше.

Поэтому они оба старались держать ухо востро: вдруг какое подозрительное движение в зарослях? — поскольку вайка вполне могли проследить за полетом шумной «металлической птицы» и из любопытства решить попробовать, каковы пришельцы «на вкус».

Спустя полчаса черные грозные тучи, появившиеся на горизонте, заволокли вершину тепуя, и вскоре хлынул частый и теплый дождь. Джимми Эйнджел, нахмурившись, наклонился, взял горсть земли и тщательно ее размял.

— Не нравится мне это, — проговорил он. — Совсем не нравится. Если тучи выльют всю воду, которую принесли, здесь образуется болото, с которого будет трудно взлететь.

— Все-таки хреновое это занятие — летать! — воскликнул шотландец. — И что же вы предлагаете? Идти на грозу?

Король Неба покачал головой.

— Обойти ее, — ответил он. — Свернуть на север — авось удастся найти место для приземления, прежде чем стемнеет.

— А если не найдем?

Собеседник улыбнулся и подмигнул, вставая, а потом направился прямо к самолету.

— Выход всегда есть, — сказал он. — Плавать умеете?

— Вполне прилично.

— Вот и нырнем в реку!

Они возобновили полет, на полной скорости удирая от темных туч, которые, словно армия захватчиков, завладевали небесами. Оба промокли от крупных капель, которые вдобавок больно били по лицу, и летели на небольшой высоте почти два часа, пока острый глаз пилота не высмотрел темную реку, а посередине нее — узкий песчаный остров, и как будто сухой.

Он едва выступал над поверхностью воды и имел не больше ста пятидесяти метров в длину и пятнадцати в ширину. Джимми Эйнджел в очередной раз продемонстрировал, что его не зря прозвали Королем Неба. Мягко скользнув вниз, чуть ли не задевая кроны деревьев, он с изяществом олуши[36] приземлился в самом начале песчаного языка, прокатился по нему и остановился в каких-нибудь десяти метрах от конца импровизированной посадочной полосы.

Спрыгнув на землю и увидев, в каком положении оказался «Бристоль-Пипер», Джон МакКрэкен в растерянности спросил:

— И как вы думаете отсюда выбраться?

— Пока не знаю. — Ответ пилота только усилил его тревогу. — Но если в верховьях прошел дождь, уровень воды поднимется, подхватив самолет, и тогда нам не придется беспокоиться о взлете. — Американец вновь ему подмигнул, пожимая плечами. — А если завтра самолет останется на том же месте, тогда и будем решать проблему.

— Вы всегда так действуете?

Джимми Эйнджел, который растянулся на песке и собирался закурить свою замусоленную трубку, направил на него пристальный взгляд.

— А как вы хотите, чтобы я действовал? — поинтересовался он. — Возможно, наступит такой день, когда в большинстве городов мира построят посадочные полосы — с заправками, как для автомобилей. — Он прищелкнул языком, вероятно желая показать, что сам не верит, что так будет. — Но в наше время, — добавил он, — всякий раз, когда поднимаешься в воздух, ты должен ясно осознавать, что, может статься, не сумеешь приземлиться, а если приземлишься, возможно, тебе больше не удастся подняться. Таковы правила игры, и либо ты их принимаешь, либо сидишь дома.

— И вы их приняли?

— Всей душой и без колебаний! Во время мира и во время войны; в хорошую погоду и в ненастье; в горах, сельве или пустыне… — Он весело улыбнулся. — Помню, однажды полковник Лоуренс[37] бросил нас на турок, когда уже начиналась песчаная буря. Бог мой! В жизни не глотал столько пыли. — Он с отвращением сплюнул. — Целую неделю все, что я брал в рот, отдавало землей.

— Вы лично знакомы с полковником Лоуренсом? — удивился шотландец.

— Я пять месяцев служил под его началом.

— И какой он?

— Со странностями… — ответил летчик. — Вроде мужик мужиком, однако часто казалось, что одной пары яиц ему слишком мало. Чуть кто-то зазевался — а полковник уже поставил его на карачки «лицом к Мекке».

— Вы хотите сказать, что у него извращенные наклонности?

— Да уж, извращался он всяко: кого к стене, кого к двери, — когда ему приспичит.

— Но ведь в Англии его считают героем!.. — возмутился МакКрэкен. — Величают Лоуренсом Аравийским, Повелителем Пустыни.

— Этого никто не отрицает, — согласился собеседник. — Мужик он крутой. Беда только в том, что мужское достоинство не дает ему покоя.

— Какое разочарование!

— Почему же? — хмыкнул американец. — Его послали в пустыню трахать турок, и он действительно так или иначе потрахал их немало.

— Вы ничего не воспринимаете серьезно.

— И слава богу! — парировал Эйнджел. — Представляете, если бы я серьезно отнесся к тому, что сижу тут посреди реки, в которой того и жди поднимется вода, неподалеку, возможно, рыщут дикари, готовясь съесть меня на полдник, а один шотландец, который клянется, будто знает, где в этих диких краях спрятано сказочное сокровище, составляет мне компанию. — Он вновь засмеялся. — Можно было бы с ума сойти, верно?

— Вы правы.

— Вот так-то!.. Сожалею, что открыл вам глаза на вашего кумира, но этому — открывать глаза людям — он посвятил большую часть своего времени, что вовсе не мешает вам и дальше им восхищаться. Он великий полководец и единственный человек из тех, кого я знал, кто не теряет самообладания, когда снаряды рвутся в трех метрах. Порой мне кажется, что в конце войны ему хотелось, чтобы его убили.

— Откуда у вас такая нелепая мысль? — живо поинтересовался шотландец.

— Понял по его поведению. Он потерял интерес ко всему, словно понимал, что с наступлением мира больше не будет Лоуренсом Аравийским, который знался с королями и принцами, и превратится в простого отставника, бывшего полковника, рыщущего по лондонскому Сохо в поисках сговорчивых мальчиков. О нем ведь и правда уже почти перестали говорить. Не помню, кто сказал: «Война пожирает трусов, мир — героев», но зачастую это так и есть.