Смерть на Параде Победы - Андрей Кузнецов

— Догадываетесь, зачем вызвал? — тоном, не предвещавшим ничего хорошего, спросил комиссар. — Какие будут предположения?

Примерно так спрашивают у задержанных преступников: «Ну, ты, конечно, догадываешься, почему тебя арестовали?» Бывает, что преступники ловятся на удочку и признаются в чем-то таком, о чем органам еще не известно. Опытные же отвечают нечто в таком духе: «Ты, начальник, меня задержал, тебе и предъявлять». Комиссару так не ответишь, догадки строить тоже не хотелось, поэтому Алтунин предпочел промолчать.

— Ладно, — спустя две затяжки, сказал комиссар. — Капитан, объясните нам, зачем вы пытались получить доступ к личному делу майора Джилавяна? Какие у вас были причины?

8

Начавшись с неприятного сюрприза, день закончился сюрпризом приятным. Алтунин шел домой под назойливо моросящим дождиком и заново переживал события сегодняшнего дня.

— Первое предупреждение, оно же и последнее, — сказал комиссар. — Вы, капитан, теперь у меня на карандаше. [19]

— Спасибо, Алтунин! — сдержанно поблагодарил начальник отдела, которому тоже досталось от комиссара. — Удружил, нечего сказать. Ты эти свои смершевские шуточки брось, здесь тебе МУР, а не фронт. И за порядком есть кому присмотреть! Гляди у меня, Алтунин, и если что, не обижайся.

— Ты что себе позволяешь?! — прошипел Джилавян, грозно вращая глазами, как это умеют делать только восточные люди, все же что-то армянское помимо имени и фамилии в нем было. — Ты думаешь, что ты вообще творишь?! Что за дикая выходка?!

Откуда Джилавян узнал о выходке, можно было не гадать — Семихатский, гадюка, заложил. Ни комиссар, ни майор Ефремов не стали бы сеять раздор в отделе, они наоборот, старались не допускать раздоров и счетов между сотрудниками.

— А что я мог сделать? — с вызовом спросил Семихатский, когда Алтунин пришел посмотреть в его бесстыжие подлые глаза. — У тебя своя должностная инструкция, у меня своя. О любом проявлении неправомочного интереса к секретной документации со стороны сотрудников обязан доложить руководству.

Что на это можно ответить? Ничего. Был хороший человек Назарыч, свой в доску, да весь вышел, исчез. Остался только майор милиции Семихатский, должностное лицо, соблюдающее установленные инструкции. Тело, одним словом. Не раз так случалось в жизни Алтунина — люди куда-то исчезали, оставляя вместо себя или на память о себе тела. Хуже всего, когда так поступали любимые женщины. Алтунин пережил подобное дважды, нелегко пережил, и очень надеялся, что отмучился на всю оставшуюся жизнь. Семихатский — что? Пустяки. Вот когда любимые предают, это да, это трагедия!

Настроение было поганым, но стоило только вспомнить, что война закончилась, как на душе сразу же посветлело, как будто свежим ветерком сдуло всю хмарь. «Войну пережили, — подумал Алтунин, улыбаясь девушкам в одинаковых синих беретах, шедшим ему навстречу. — А это и подавно переживем». Девушки переглянулись, рассмеялись и убыстрили шаг, потому что дождику надоело моросить и он припустил как следует. «А Семихатский все равно паскуда, — мысленно продолжил Алтунин. — Инструкции он соблюдает. Интересно, что говорят инструкции относительно употребления спиртных напитков на работе?»

Все управление знало (и комиссар, наверное, тоже знал), что в ящике стола у майора Семихатского лежит трофейная немецкая медицинская фляга М-31 без чехла, который в кабинете совершенно ни к чему, и в той фляге всегда плещется что-то бодрящее — водка, коньяк или, например, грузинская чача, до которой Семихатский был великий охотник. Знали, но мер не принимали, потому что был в ходу такой каламбур — «к тем, кто знает меру, меры применять не стоит», а Семихатский меру знал очень хорошо. Глотнет разок с утреца, другой раз в обед, ну и вечером приложится, когда работу закончит, документы по сейфам разложит, ключи в стакан положит и опечатает, чтобы в таком виде дежурному сдать. С другой стороны, если на кого наградной приказ пришел или очередное звание дали, то Семихатский не просто ознакомит под роспись и руку пожмет, но непременно нальет «по сто грамм» и произнесет тост. Пустячок, а душевно.

— А у тебя, Витюша, гость! — прошептала Анисья Николаевна, проворно выскакивая из своей комнаты на шум открываемой двери. — На кухне сидит.

— Угадай, кто? — донесся с кухни знакомый бас.

— Дед Пихто! — ответил Алтунин. — Оружие на землю, руки вверх!

Боязливая и простоватая Анисья Николаевна, услышав страшные слова, юркнула в свою комнату. Алтунин услышал, как она задвигает засов.

— А поворотись-ка, сын! — мощный удар отшвырнул Алтунина назад, к входной двери. — Экой ты смешной какой!

— Полегче, майор! — сказал он, потирая ушибленное плечо. — Вы не на ринге.

Майор Ряботенко, старший оперуполномоченный отдела СМЕРШ дивизии, до войны серьезно занимался боксом, не раз медали на соревнованиях брал.

— Подполковник! — поправил Ряботенко.

Одет он был в простецкий диагоналевый костюм, брюки заправил в сапоги. Алтунин скосил глаза на вешалку — так и есть, там висела серая, в тон костюму, кепка, а в углу под ней примостился потертый линялый солдатский вещмешок. «Маскарадничает Коля, — догадался Алтунин. — Неспроста».

Ряботенко был франт. На фронте неизменно щеголял в новой, подогнанной по фигуре форме, а сапоги носил шевровые, генеральские, сшитые на заказ. Но эта привычка к щегольству не мешала ему быть дельным, умным и хватким оперативником. Тех же, кто упрекал его в излишнем внимании к собственной внешности, Ряботенко разил наповал известной чеховской фразой: «В человеке должно быть все прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли».

— Был сегодня на штамповочном заводе, — сказал Ряботенко, словно прочитав алтунинские мысли. — А потом решил тебя навестить. Дай, думаю, посмотрю, как там мой старый друг Витька Алтунин поживает!

Решил, узнал адрес, пришел, ждал на кухне… Впрочем, сказка предназначалась для ушей Анисьи Николаевны, которая (Алтунин голову прозакладывал бы, что это так) сейчас непременно подслушивала за дверью.

В вещмешке у Ряботенко нашлось умопомрачительное — бутылка армянского коньяка «Юбилейный», две банки американской свиной тушенки, банка солонины, галеты, плитка шоколада…

— Чай, я надеюсь, у тебя найдется? — спохватился гость. — Забыл я чаю взять…

— Найдется, — успокоил Алтунин и пошел на кухню ставить чайник.

Керосинка у них с соседкой была одна на двоих. Зачем нужны две керосинки старухе, которая почти ничего не готовит, и мужику, который совсем ничего не готовит, только картошку варит да чай заваривает? Одной вполне достаточно. Керосинкой заведовала Анисья Николаевна. Алтунин раз в месяц отдавал ей свои талоны и деньги на покупку трех литров керосина.

Когда стол был накрыт, Ряботенко потянулся к бутылке, но Алтунин остановил его.

— Сначала давай дело.

— Дело? — переспросил гость с таким удивлением, словно никакого дела у него не было. — У меня к тебе не дело, а огромная дружеская просьба. Ты, насколько я помню, собирался после демобилизации к нам в контору…

Была у Алтунина такая мысль. Но в Управлении НКГБ по Москве и Московской области. [20]ему дали от ворот поворот, сказали, что рады бы, но по здоровью он не проходит никак. А в МУР обратно взяли, посомневались немного, но все же взяли. «Здоровье у меня ничего себе, — думал Алтунин. — Ну — дыхалка слабовата, ну голова иногда побаливает, так и возраст уже соответствующий — четвертый десяток пошел». Насчет четвертого десятка это он так, утрировал, что называется, потому что на самом деле считал себя молодым.

— Собирался, — подтвердил Алтунин и не удержался от колкости. — Но с моим здоровьем можно только урок ловить… Хотя и в МУРе диверсантами интересоваться приходится. Тоже…

— В курсе, — коротко сказал гость, и Алтунин почему-то подумал, что сегодняшний маскарад Ряботенко и его посещение завода тоже, наверное, имеют отношение к поиску тех самых диверсантов. — А не хотел бы ты еще и шпиона поймать? Матерую такую сволочь, завербованную еще до войны, лет восемь назад. Не засланную, а завербованную — учти!

Засланных вычислять проще, чем завербованных. Особенно, если есть время. Заподозрил — скрупулезно вгрызись в биографию и найдешь белые пятна или какие-то провалы. Примерно то же самое собирался Алтунин сделать с Джилавяном, но майора он подозревал не в шпионаже, а в связях с бандитами. И больше всего интересовала его не сама биография, а кое-какие документы — приказы или, скажем, объяснительные, могущие пролить свет на переход Джилавяна из госбезопасности в уголовный розыск. Такой перевод — несчастье, с какой стороны не взгляни. И работа в МУРе более хлопотная, это раз. И очередные звания присваиваются не так скоро, это два. И зарплата ниже, это три. И материальное обеспечение хуже… Есть только два момента, когда несчастье становится благом, — если в старой конторе что-то стряслось и приходится срочно переводиться в другое место, куда подальше, чтобы не пострадать, и, если сотрудник тесно стакнулся с уголовниками. Зашантажировали, скажем, или подкупили, или еще как-то склонили к сотрудничеству. Предателю, состоящему на службе не только в органах, но и у преступников, лучше МУРа места себе не найти. Здесь, в МУРе, сосредоточена вся интересующая уголовный элемент информация. Свой человек в МУРе — это ж мечта! Вечный праздник! Возможность быть в курсе оперативно-розыскных действий, возможность долго (ничего вечного под луной, как известно, не существует) уходить от наказания.