Смерть на Параде Победы - Андрей Кузнецов

А между намеком на погоны с двумя просветами и освобождением Нарвы случилась еще одна история, едва не стоившая Алтунину звания. Пришла к нему сверху бумага о том, что родной брат капитана Савина, командира третьего батальона, во время оккупации Ростова служил в полицаях и, как было с пафосом написано в бумаге, «обагрил свои руки кровью советских граждан», за что и был повешен. Прочитав бумагу, Алтунин крепко задумался. Сын за отца не отвечает, а брат за брата — это все так. Но брат-полицай никому еще личного дела не украсил, только наоборот. А Савин — офицер хороший, храбрый, толковый, и солдаты его уважают. Не стал Алтунин сообщать про савинского брата ни командиру полка, ни, тем более, замполиту, а подшил бумагу в положенную папочку и сделал вид, что забыл про нее, тем более, что отвечать на нее не требовалось. Через две недели Савин погиб в бою, героически отбиваясь от немецких танков, и его посмертно представили к ордену. Представление ушло наверх, кто-то там докопался до савинского брата, и заварилась кутерьма, потому что не дело это, награждать родственников фашистского прихвостня орденами. Пусть даже и заслуженно. Кутерьма эта могла бы закончиться очень плохо, но майор Попельков, в глубине души хорошо понимая Алтунина, свел возможные последствия к минимуму — ограничился устным матерным внушением плюс выговором с формулировкой «за нарушение правил ведения делопроизводства». Пронесло, короче говоря, но о погонах с двумя просветами лучше было не вспоминать.

Семенцов, сам того не желая, разбередил душу. Разговаривая с вдовой Шехтмана, Алтунин имел печальный, если не мрачный вид. А какой еще будет вид, если душа болит, голова болит, и за стенкой кто-то громко стонет? Вдова приняла мрачность за выражение сочувствия и отвечала на вопросы охотно и подробно, за язык тянуть не приходилось. Дала описание своих драгоценностей, перечислила всех друзей и знакомых, бывавших в доме за последние три года (дальше углубляться не было смысла), усердно вспоминала всех, пришедших случайно, — водопроводчика, девушку из домоуправления, стекольщика… И от Семенцова польза была — он быстро и старательно записывал вопросы и ответы. Совсем как школьник — голову склонил набок, кончик языка от усердия высунул, чтобы удобнее было карандаш облизывать. [18]

— А зачем вам стекольщик понадобился, Роза Исааковна? — спросил Алтунин. — В окнах стекла побили? Кто?

Вопрос был не праздным, Алтунин вообще не признавал праздных вопросов. Но приход стекольщика может быть следствием семейной ссоры с битьем окон, стрельбой в квартире или чьей-то попытки проникнуть в квартиру через окно. Мальчишки-футболисты отпадали, потому что жили Шехтманы на третьем этаже, достаточно высоко, да и двор их дома был маленьким, не футбольным.

— Арик покурил дома и открыл окна, проветрить, чтобы я его не ругала, — вздохнула Роза Исааковна. — Я не выношу табачного дыма. Открыл, а в это время я и вернулась. Сквозняком створки захлопнуло, и два стекла вывалились наружу, хорошо, что никто не пострадал…

На вопрос о тайниках Роза Исааковна ответила лаконично:

— Не знаю ничего об этом.

И повторила те же самые слова, когда Алтунин спросил, не собирался ли ее покойный муж куда-то уезжать в ближайшее время. Не исключено, что врала. А может, и не врала, по-всякому в жизни бывает. Вон соседи рассказывали, как во время обыска у известного спекулянта Трошина его жена, увидев, сколько всего припрятал тайком от нее муж, набросилась на него с кулаками и причитала: «За семь лет нового платья справить не могла, а он вон сколько добра собрал!»

Короче говоря, — ничего интересного и полезного Алтунин от вдовы не узнал, разве что кроме подробного списка драгоценностей, которые могут где-то всплыть. Ну и списка знакомых, над которым надо было бы помозговать на досуге. Чтобы не по алфавиту начинать расспросы, а с наиболее перспективных персон. Впрочем, интуиция подсказывала Алтунину, что от названных вдовой людей ниточки к бандитам не потянется.

Закончив беседовать с вдовой, Алтунин ушел из отделения не сразу. Пообщался с лечащим врачом Розы Исааковны, со старшей медсестрой отделения, с дежурными медсестрами. Надо же узнать, как ведет себя Роза Исааковна, кто ее навещает. Может, это при них с Семенцовым она изображала вселенскую скорбь, а в другое время веселится. Да и посетители могут приходить самые разные. Но все в один голос говорили, что Роза Исааковна все время пребывает в печали, часто плачет, а из навещающих назвали только дочь…

Сказав «а», надо говорить «б», поэтому прямо из больницы Алтунин отправился в скупочный магазин на улице Герцена, в котором работала заместителем заведующей дочь Шехтмана Софья Ароновна, получается — родная сестра Фимы Левковича. Ехал наудачу, без предупреждения, потому что где же быть заместителю заведующей днем во вторник, как не в магазине? Похоронами отца Софья Ароновна заниматься не могла, потому что тело Шехтмана еще не отдали родственникам. Ну а если даже и окажется, что Софья Ароновна уехала в торг на какое-нибудь совещание, то можно пообщаться с ее сослуживицами. Близких родственников убитых надо всегда отрабатывать на предмет причастности к убийству, как бы глупо это на первый взгляд ни выглядело. Зачем далеко ходить? В феврале этого года в Староконюшенном переулке дочь (не какая-нибудь бандитка, а школьная учительница математики) убила кухонным ножом отца-пенсионера и коварно попыталась свалить это убийство на непросыхающего соседа по коммунальной квартире. Подкинула к его кровати окровавленное орудие убийства, благо дверь свою пьянчуга никогда не запирал, поставила перед убитым папашей стакан, в который плеснула самогонные опивки, опять же взятые из комнаты соседа, и рассказала приехавшему наряду сказку насчет того, что батя с соседом пили вместе, да по ходу дела поругались, и вот до чего дошло. Больше никого из соседей в квартире не было, сосед, проснувшись, ничего бы, наверное, не вспомнил, так что расчет у убийцы был довольно верным и мог себя оправдать, если бы Алтунин не заглянул бы в соседние квартиры, где бдительные старушки в два голоса рассказали ему, как громко ссорились три часа назад отец с дочерью. Отцу не нравился дочкин кавалер, потому что у него не было руки, потерянной на фронте, а дочери не нравилось, что отец вмешивается в ее личную жизнь и поливает ее любимого матом. Вот и убила.

С Софьей Ароновной разговора не получилось совсем, как и с ее сослуживицами. При упоминании об отце она сразу же начинала плакать, а другие сотрудницы магазина кидались ее утешать, неодобрительно косясь при этом на Алтунина с Семенцовым. Как будто они ради своего удовольствия явились Софье Ароновне душу теребить, работа такая. Но можно было сказать одно — или Софья Ароновна сильно любила своего отца, что исключает всяческую причастность к убийству, или же она превосходила талантом Любовь Орлову, Марину Ладынину, Валентину Серову, Веру Марецкую и любимую Алтуниным Фаину Раневскую вместе взятых. Уж что-что, а отделять притворное от искреннего Алтунин успел научиться. Во всяком случае, сам он считал, что успел…

В половине восьмого вечера Алтунин снова появился в кадрах. Майор Семихатский сидел в кабинете один, другой сотрудник, судя по пустоте на его столе, уже ушел домой. В МУРе, как и во всех органах, бытовало строгое правило — не оставлять ничего не столе без присмотра, кроме папирос. Да и папиросы лучше не оставлять. Даже если документ не имеет секретного грифа, его все равно стоит прибрать под ключ, подальше от посторонних глаз. Во-первых, и несекретные документы должен читать только тот, кому это положено, а, во-вторых, если начать халатно относиться к несекретным документам, то рано или поздно эта халатность распространится и на секретные. Лиха беда начало, лучше совсем не начинать.

— А что это ты с пустыми руками пришел? — по-доброму, без подковырки, удивился Семихатский, большой любитель выпить и закусить.

— За мной не пропадет, Назарыч, зуб даю, — Алтунин лихо чиркнул себя ногтем большого пальца по шее, а потом коротко цапнул этим же ногтем верхний резец. — У меня к тебе весьма деликатное дело, я прямо не знаю, как и подступиться…

— Если сватать меня пришел, — улыбнулся Семихатский, — то напрасно. Я убежденный холостяк, идейный, можно сказать.

— Кто бы меня сосватал, — с непритворной грустью сказал Алтунин. — Я к тебе, Назарыч, с другим вопросом. Хочу попросить тебя показать мне личное дело майора Джилавяна. Очень мне хочется хотя бы одним глазком в него заглянуть. Можешь даже в руки не давать, только покажи…

Просьба была из ряда вон выходящей. Алтунин сознавал это и очень стеснялся. Но желание ознакомиться с послужным списком Джилавяна и еще с кое-какими материалами, которые могли бы оказаться в деле, пересиливало стеснение. Весь сегодняшний день мысли его то и дело возвращались к Джилавяну, и возникшее утром подозрение не ослабевало, только усиливалось. Уж не Джилавян ли навел бандитов на Шехтмана? Да так подгадал, чтобы это случилось в его дежурство? Сам навел, сам и расследую — козырный расклад!