Современный грузинский рассказ - Нодар Владимирович Думбадзе

— Где вы с ним познакомились?

— Как будто ты не знаешь его, и вообще…

— Сегодня утром я с трудом узнал его. Скажи, это он был рыжий, тощий…

— Да, да, он, тот самый…

— Но я не помнил его, забыл.

— Ты не должен был забывать.

— Как-то упустил из виду…

— Не должен был упускать.

— Не интересовался его существованием…

— Надо было интересоваться.

— Не принимал во внимание…

— Надо было принимать.

— И все же, где вы познакомились?

Молчание.

— Ты помнишь жирафов?

— Помню.

— Какие прекрасные были жирафы.

— Знаю, о чем ты хочешь мне напомнить.

— Я иногда их вспоминаю. С тех пор я никогда их не видела.

— И не могла увидеть.

— Почему?

— Они погибли.

— Правда? Бедненькие!

— Знаю, что ты хочешь, этим сказать.

— Такие прекрасные были жирафы…

— В тот вечер…

— У них были очень грустные глаза…

— Я позвонил на следующий день… Но что от этого изменилось? Ничего!

— Они смотрели так испуганно…

— И все же, где вы могли познакомиться?! И куда подевался тот тип?

— Я устала, Ник… Ты хочешь узнать, как мы познакомились и что стало с тем жутким типом. А меня другое мучает: почему все сложилось так, а не иначе, не так, как хотела я, не так, как себе представляла?!.

— И как представлял себе тот, другой, кто хотя бы одну минуту думал о тебе.

— Да, хотя бы тот, другой…

Молчание.

— Человек — это память… Ты как-то сказал это… Очень давно.

— Наверно, сказал.

— Не слишком ли много времени прошло с тех пор?!

«Неужели она думает, что я струсил?.. Нет, нет… любовь сковывала меня и лишала смелости. Ты мне казалась недосягаемой, неземной, и я мог только мечтать о тебе безмолвно, затаенно, безнадежно… Я так и не посмел открыться тебе, не решился… Как мог я сказать о своей любви, если считал себя недостойным. В моем представлении ты не должна была принадлежать никому, даже мне! Поэтому я заглушал, душил свою страсть…»

Но ничего этого я не сказал. К чему эти беспомощные оправдания?

— Ник! — Нани приподнялась, пытаясь разглядеть меня в темноте. — Ты уходишь?

На глаза ее набежала фиалковая слеза. Она нащупала на стене выключатель и включила люстру.

Она была похожа на цветной сон, из тех, что снятся в отрочестве…

— Ты уходишь, Ник?..

Дремлющий Синий привязал ремнем к стулу Замухрышку Але и, стоя над ним, вливал ему в глотку вино из огромного рога. Пестрый в Крапинку как тряпка повис на перилах. Желтого Платоныча и Мамии не было видно. Зато Мутно-Зеленый и Ванька-Встанька сидели на корточках у стены, хлопали в ладоши и пели. Пьяны они были в стельку.

Нежная ветка ореха, Чупри-чупар, чупри-чупар!

Спелый Кизиловый вообще куда-то исчез.

Наконец появились Мамия и Желтый Платоныч. Мамия полз вокруг стола на четвереньках, на нем в позе римского императора с воздетой кверху рукой восседал Желтый Платоныч.

Как видно, объезжал Мамию.

Глядя на них, мне захотелось плясать.

Я сорвался.

Выхватил у Дремлющего Синего из рук рог и вылил ему на голову остававшееся там вино. Потом одним махом вскочил на стол и начал танцевать.

Кто сорвал, тому и принадлежит. Чупри-чупар, чупри-чупар…

Трещала под моими ногами раздавленная посуда. На Желтого Платоныча, оседлавшего Мамию, сыпались осколки и остатки еды.

Но внимания на меня никто не обращал, и я самозабвенно плясал.

Утром я проснулся в своей кровати. Голова болела, сердце учащенно билось, как это бывает после ночных кошмаров… Может, это и был только кошмарный сон?!

Рассказ свой хочу закончить на манер одного французского моралиста: если, прочитав эту повесть, кто-нибудь засмеется, я буду удивлен… Если не засмеется, буду удивлен не меньше.

Перевод А. Беставашвили.

ГУРАМ РЧЕУЛИШВИЛИ

АЛАВЕРДОБА[10]

Дождливая весна выдалась в этом году, и летом лило не переставая. Все ходили в плащах или легких пальто, ждали, что распогодится, но в сентябре заненастило еще пуще. И только впервые приехавшие в Грузию расхаживали в белых сорочках; вымокшие, со слипшимися волосами, но непоколебимо уверенные, что здешнее лето гораздо погожее северного. На самом же деле — дожди и дожди. Однако общеизвестно, что в наших краях всегда благодатная погода, и приезжие просто не верили дождям.

Что далеко ходить, я сам, попав в Телави, не мог поверить, чтобы в Кахетии перед самым сбором винограда случилась такая тоскливая, промозглая, бесцветная погода.

Третий день не унимался дождь, а двадцать седьмого — алавердоба. Мне не терпелось увидеть этот старинный праздник. Чего только не насмотришься на нем: пиршество, борьба, джигитовка. Я с детства влюблен в верховую езду, в джигитовку, в бешенство скачек. И чтобы в такой день сидеть в Телави!.. Но этот дождь… На мое счастье двадцать шестого прояснилось. Набухшие горы с трудом выдерживали глыбы туч, с боков которых срывались длинные лучи солнца. Закат высветлил зеленую степь до