Нас не брали в плен. Исповедь политрука - Анатолий Премилов

Приехал я домой в канун 1 Мая. В этот день прошли военные парады и в воздух были подняты для парада многие сотни самолетов; по каждому такому параду газеты сообщали о количестве участвующих самолетов. Это было грандиозно! Намечались и большие маневры. Через наш аэродром самолеты с востока перегонялись к западу. Обстановка была тревожной. Для усиления обороны на западное направление направлялись войска, которым надлежало быть вторым эшелоном прикрытия, а первый составляли уже постоянно находящиеся здесь войска. И вот в такой момент из ПУОкра в училище пришла телеграмма с указанием немедленно командировать меня в распоряжение округа. Собрался я быстро и вскоре пароходом убыл в Куйбышев. Из отдела кадров меня сразу направили к члену Военного совета (ВС) дивизионному комиссару Шустину. С ним я не встречался с 1930 года, но он помнил меня хорошо. По привычке моргая глазами, он посмотрел на меня и спросил: «Шинель взял?» — «Нет, тепло, у меня плащ». — «Ты забыл, чему тебя учили раньше, как по тревоге собираться?» Я сказал, что дам телеграмму и шинель мне привезут завтра, сержант едет на учебу в военно-политическое училище. Тогда Шустин[15] продолжил: «Переведи аттестат на семью, поедешь на длительные учения на несколько месяцев, и если все будет нормально, то вернешься к осени. У Шефера[16] почитай материалы о последних событиях». Напоследок он сказал мне: «Больше с вами не встречусь, меня переводят в Северо-Кавказский военный округ, желаю вам успеха». Так я навсегда расстался с этим деловым, энергичным, вдумчивым и внимательным к людям политработником. В самом начале войны он погиб в районе Ростова-на-Дону...

На другой день сержант привез мне синюю шинель, а Клавде я перевел аттестат на 650 рублей — на большую сумму не разрешалось. В эти июньские тревожные дни ТАСС опубликовало сообщение о том, что Германия и Советский Союз выполняют договорные обязательства и о нападении друг на друга не помышляют. Вот оно в подлиннике: «Распространяемое иностранной печатью, особенно английской, заявление о близости войны между СССР и Германией является бессмысленным и не имеет никаких оснований. По данным СССР, Германия так же неуклонно соблюдает условия советско-германского пакта, как и Советский Союз, ввиду чего, по мнению советских кругов, слухи о намерении Германии порвать пакт о ненападении на СССР лишены всякой почвы» («Правда» за 14 июня 1941 г.). Мы читали и задумывались над этим сообщением: кого оно могло успокоить? Уж больно было много случаев нарушения границы со стороны Германии, и они не прекращались.

В ПУОкре меня закрепили на должности старшего инструктора по работе среди войск противника. Это было, очевидно, связано с тем, что я изучал немецкий язык и мог читать по-немецки. Начальником этого отделения был батальонный комиссар Толстой. От него я пока никаких поручений не получал, — да и он не знал, чем заниматься его отделению. К вечеру субботы 21 июня нас подвезли к воинскому составу и распределили по вагонам. Каждому было выделено спальное место, нам выдали по чехлу к матрасу, по термосу и ложке с миской. Термосы были на ремешке через плечо, и многие побили их еще в вагоне. В нашем составе ехали член ВС округа дивизионный комиссар Колонии и начальник Политуправления дивизионный комиссар Червов; товарные вагоны занимал личный состав воинской части.

Вечером тронулись в путь. Куда ехали, нам не сказали. Рано утром, еще только рассвело, нас пригласили в вагон к члену Военного совета, и он объявил, что в 4 часа утра Германия напала на нашу Родину. Больше он ничего не сказал и никаких практических указаний не давал. Проезжаем Пензу; железнодорожники носят сумки с противогазами, а с платформ летят спортивные снаряды и принадлежности — они больше не требовались.

В угнетенном состоянии от страшного известия мы ехали, почти не разговаривая — да и говорить-то было не о чем. Мы ехали в суровую неизвестность. Никто не предполагал, что такой жесткой, тяжелой будет для нас эта война.

Самое тяжкое время

Война, известно,Жертв не выбирает,Все без разбора руша и губя,В ее огне и гении сгорают,Еще не проявившие себя.

С начала этой войны прошло много лет. Из моей памяти навсегда ушло немало имен, выпали отдельные события и даты. Но то, что написано, цепко осталось в памяти на всю жизнь и представляется мне так ясно, как будто это было вчера. Эта частица войны — то, что я видел и пережил сам.

Первый раз мы, едущие к фронту, почувствовали дыхание войны поздним вечером 24 июня 1941 года. В полной темноте, под свистки железнодорожников и далекий грохот орудий наш эшелон выгрузился в Чернигове. Нас, будущих политотдельцев 21-й армии, перевезли в гарнизонный Дом Красной Армии, что располагался на окраине города при въезде со стороны Киева. Было около полуночи, и нам разрешили немного поспать. Мы улеглись на полу, а с рано наступившим рассветом нас собрал начальник отдела политпропаганды дивизионный комиссар Чернов. Высокий, в гимнастерке с двумя орденами Красного Знамени, красивый — таким он остался в моей памяти. Он очень толково поставил нам задачу: нам предстояло выяснить боеспособность частей, состояние выучки бойцов, вооружение, материальное обеспечение и политико-моральное состояние, быть в гуще красноармейской массы, самим все видеть. В части нас отправили на машинах: я ехал от Чернигова к Гомелю, потом мне надлежало свернуть и найти свою стрелковую дивизию. Прибыв точно к месту сосредоточения дивизии, я представился командованию и направился в один из стрелковых полков. Дивизия была пополнена до боевого расчета призванными из запаса бойцами из западных областей Белоруссии. Весь личный состав дивизии был настроен на решительные бои, воины старательно овладевали умением метать гранаты РГ и Ф-1. Все были вооружены винтовками, обмундированы, обуты в ботинки с обмотками, но шинели имели не все, а плащ-палатки еще не получили. Продовольствия, боеприпасов в дивизии было достаточно. В личных беседах и разговорах красноармейцев чувствовалась ненависть к врагу.

С частями дивизии мы прошли многие километры. Дни стояли теплые, сухие, и ночами все спали на голой земле. Немецкие самолеты еще не беспокоили части, подходящие к фронту, только появлялся немецкий разведчик «Хеншель», которого скоро прозвали «костыль», «кривая нога»[17]. У одного красноармейца, призванного в армию из Свислочи Гродненской области, ночью исчезли ботинки, и он остался пока босиком. На ночь он разулся, чтобы ноги отдохнули, и вот в строю стоит босым. Замполит полка спросил его: «А как будешь теперь воевать? Ведь твоя родина уже захвачена немцами?» А он ответил: «Так и буду воевать, еще злее». С кем и за что мы воюем, личный состав дивизии понимал хорошо.

Пробыв в дивизии около трех дней, мы с товарищем выехали обратно. Едем по дорогам без оружия (личного оружия мы не имели), и в голову приходят мысли: вот выскочат из лесу диверсанты и отбиться нечем, живыми могут захватить. Впрочем, кругом были наши части. Ранним утром мы возвратились в Чернигов. В политотделе никого из руководящих работников не было, и мы с одним товарищем решили сходить в баню. Там никто не мылся; мы нашли банщика, и он сказал, что вода горячая есть, можно мыться, а из жителей никто не идет — не до бани им. Он рассказал нам: «Сегодня утром шпиона поймали. Идет по городу побельщик с кистью и ведром, а на нем чистенький комбинезон. Да у нас такие рабочие спецовок не носят! Его схватили — и тут все открылось».

Только поздно вечером меня вызвал член ВС Колонии и сказал: «Идите в обком партии к первому секретарю товарищу Федорову, получите в свое распоряжение автомашины и с колонной поезжайте на юг до Краснянских лагерей. Там стоит дивизия, и ее надо перебросить к Днепру севернее Чернигова, там немцы прорвались за Днепр». В мое распоряжение было выделено еще несколько человек строевых командиров, и из обкома партии мы отправились в автопарк. Когда собралось около 50 первых машин, я сказал, что сам поведу эту колонну, а остальным приказал следовать в лагеря, как только наберется не менее чем по 50 машин.

Мы добрались до лагерей, и, как только въехали в расположение лагерей, артиллеристы завернули первую машину к себе. Я еще не успел доложить командованию, как противотанковая пушка была уже в кузове грузовика, а бойцы грузились в машины. Один из старших командиров артполка сказал, что задача им ясна, сел в головную машину, и колонна тронулась к Чернигову. Шоферы, мобилизованные для нужд фронта, так и остались в своем домашнем обмундировании — потом я часто встречал их на дорогах войны в этом районе. Мы ехали, а навстречу к лагерям шли колонны машин. Брешь, пробитая немцами у Днепра, была ликвидирована, но странным было то, что неделю уже шла война, а кадровая дивизия еще не имела боевой задачи.