«Крот» - Павел Барчук

собраться и поехать в место, где мы, все трое, сможем спокойно обсудить дальнейшие перспективы. Подожду Вас на улице, чтоб не вызывать лишний раз ненужные разговоры тем, что мы везде появляемся вместе. И особенно, вместе покидаем рабочее место. Мне кажется слухи становятся все более неприличными.

Комарова закончила свою охренеть насколько удивительную речь, поднялась с дивана и вышла из кабинета. Я смотрел ей вслед молча. Было полное ощущение, будто у меня сейчас взорвётся мозг. Только я начинаю думать, что ничему больше не удивлюсь, ибо и так вокруг сплошные чудеса и фокусы, как Александра Сергеевна исполняет нечто крайне неожиданное.

Для начала… Неприличные слухи? Серьезно? Ее реально волнует, что нас заподозрили в интимных отношениях и служебном романе? Когда мы, на самом деле, по уши завязаны в истории, где фигурируют разведки, шпионы и маячит на горизонте какой-нибудь расстрел? Или, к примеру, электрический стул? Не знаю, что там сейчас црушники делают с предателями. Не силён в этой теме. Насчет чекистов все понятно. Они точно мне медаль не вручат. И в Гагры не отправят.

Но это ладно. Бог с ним. Что ещё более странно, Комарова явно сказала не всю правду насчёт Маркова. В очередной раз. Тут уже, в принципе, привык. Она выдает мне информацию и сведения порциями. Но по идее, ей точно не нужно допускать сейчас любых бесед между мной и белобрысым. Особенно, доверительных. Вадим сто процентов хотел рассказать нечто крайне важное об этой особе. То, что она точно не хочет афишировать передо мной. Так какого черта? С хрена ли теперь сама Александра Сергеевна тянет меня к белобрысому?

— Чертова баба… — Пробормотал я себе под нос и вышел следом за Комаровой.

Глава 9

В которой кое-кто снова вспоминает свое прошлое, но пока что меня это не касается

Вадим Александрович Марков на самом деле Вадимом никогда не был. А уж тем более, Александровичем, да еще и Марковым. Кое-кто из его семейки ужаснулся бы такому повороту. К счастью, бабушка Фира, как и родители, искренне верила, что единственный их отпрыск сложил непутевую голову где-то в темной подворотне. Сгубила его преступная жизнь.

От рождения являлся Вадим Александрович совсем другим человеком — Семёном Марковичем Хейфец.

Новую фамилию, как и новую биографию, включая место рождения, гражданин Марков приобрел себе с помощью известного в определённых кругах специалиста по изготовлению фальшивых документов. Можно было бы сказать, мол, дань памяти отцу.

Красивая версия. Но… Зачем врать? В реальности, в ответ на вопрос:«Какие буквы желаете видеть в своем пачпорте?» первое, что пришло Семёну в голову — собственное отчество, которое из «Марковича» превратилось в «Маркова».

Родился Сёма в Одессе, где, если верить словам незабвенного Исаака Бабеля, «в купальнях блестят на солнце мускулистые бронзовые фигуры юношей, занимающихся спортом, мощные тела рыбаков, не занимающихся спортом, жирные, толстопузые и добродушные телеса „негоциантов“, прыщавые и тощие фантазёры, изобретатели и маклера». Правда, все это можно было увидеть в Одессе 20-х годов, в те замечательные, сладкие времена, а Семён Маркович обрадовал свет своим появлением в 1940. За год до начала войны.

«Свет» был очень рад столь красивому ребенку, а вот бабушка Фира не очень. Мальчик родился с блондинистыми, похожими на лён, волосами и небесно голубыми глазами. Для бабушки Фиры это был стресс, удар под дых. Ибо отец Сёмы, между прочим, выглядел ровно так, как он и должен выглядеть при фамилии Хейфец. В наличие имелась кудрявая шевелюра и томный взгляд карих глаз. По этому взгляду, по этим кудрям вздыхала не одна соседская девица. Не одна еврейская мама желала для своей дочери столь перспективного супруга. Но единственный сын Фиры Хейфец выбрал особу, которая у будущей свекрови вызывала зубовный скрежет.

Возможно, семейная лодка молодоженов очень быстро разбилась бы о быт. А также об отсутствие возможности достоверно установить факт отцовства. Если бы не одна маленькая деталь. Мать Сёмы имела точно такие же светлые локоны и синие, как чистое небо, глаза. Поэтому бабушка Фира все домыслы о супружеской неверности оставила при себе. И при соседках, с которыми частенько она обсуждала невестку.

А еще у белокурой воровки, укравшей единственного сына, кровиночку, надежду, будущую опору матери, имелась в наличии фамилия Миллер. И Звали ее Марта. Это — второй стресс бабушки Фиры. Точнее, первый. Сначала сын огорошил ее новостью о том, что решил жениться на немке двадцати пяти лет отроду, а уже потом появился Семён. Факт того, что семья Марты была в Одессе весьма уважаема, что за невестой дали приличное приданное, бабушку Фиру мало радовал. Слегка успокаивал, это, да. Но радовал мало.

Правда, созданию счастливой ячейки общества предшествовала самая настоящая драма, свидетелями которой стали все соседи. Драма была громкой, прилюдной, достойной театральных подмостков.

— Мама, сердцу не прикажешь! — Кричал Марк, выскочив на широкую веранду второго этажа, где, собственно говоря, находилась их небольшая квартира.

— Ой, я вас умоляю! Сердцу он не прикажет! Можно подумать, ты своей заднице большой командир! — Кричала вслед сыну Фира Хейфец.– Для тебя же стараюсь. Для тебя! Марта⁈ Немка⁈ Да наши предки в гробу переворачиваются и льют кошерные слезы на свою многострадальную грудь! А то, что ей неприлично стукнуло двадцать пять лет? Это разве волнует только мой организм?

— Не надо делать мне, как лучше! Оставьте мне, как хорошо! — Марк уже добежал до лестницы и теперь, спускаясь по ступеням вниз, а лестница шла как раз со стороны улицы, соединяя веранды этажей, швырял матери гневные фразы через плечо.

— Марик! Марик, это не любовь. Это — болезнь. Ты — как больной. А знаешь, что наш дядя Йося советует больным? Наш любимый дядя Йося! Доктор от Бога. Он говорит, попробуйте водой холодной обливаться, бегать по снегу босиком, пшеничку пророщенную кушать. Вот здоровье и укрепится. Но никак дядя Йося не советует тащить в дом всякую немецкую дрянь.

— A знаете шо, мама? — Марк остановился, поднял голову и выкрикнул Фире Хейфец свой последний аргумент. — Если я болен… Уж лучше пусть у меня будет насморк, чем шизофрения! Сами жуйте свою пророщенную пшеничку.

В общем, свадьбы избежать не удалось. Марик, этот любящий сын, этот лучший в Одессе, подающий большие надежды портной, впервые сделал по-своему, не считаясь с мнением матери, которая, между прочим, всю свою жизнь ему посвятила. Отдала лучшие годы. Спустя несколько недель в их квартире поселилась молчаливая, тихая, робкая блондинка с синими глазами.

Это была семейная пара, где двое влюбленных максимально друг другу не подходили. По крайней мере, на первый взгляд.

Марк, отец Семена, являлся настоящим сыном своего народа. Он говорил мало, но смачно. При этом у всех возникало желание, чтоб он сказал ещё что-нибудь. Любая его фраза была настоящим бриллиантом, самородком мысли. Любое его изречение имело полное право сразу стать признанной мудростью. И что самое главное, он слыл весьма талантливым портным.

По крайней мере Фира свято верила в ум своего сына, о чем непременно делилась с каждым, кто готов поддержать ее в материнском горе. Эта «немецкая селедка» ему в подметки не годилась. Ещё и что-то требовала постоянно.

— Марик, почему ты не даришь мне цветы? — Спрашивала Марта у мужа, сто́ило Фире отлучиться к соседке. — Маме вчера ты подарил красивую шаль, между прочим.

В эти моменты Марта непременно вспоминала, как в юности за ней ухаживали крайне завидные женихи, а она выбрала парня с грустными глазами оленя. Марк же непременно вспоминал, что когда одна женщина ковыряет тебе мозг маленькой ложечкой, пережить можно. Особенно, если эта женщина — твоя мать. Но когда таких женщин двое — это уже перебор.

— Милая, я подарил тебе весь мир! Иди нюхай цветы на улицу! — Совершенно искренне, раскинув руки в стороны, отвечал он любимой супруге.

Марта вздыхала и действительно шла на улицу. Чтоб снять стираное белье с веревки, пока на веранде не появилась свекровь.

Мужа Марта любила беззаветно. Все ее попытки периодически напомнить