Эль скандаль при посторонних - Ольга Шумяцкая

Девицы синхронно покачали головами. Действительно, ничего не оставалось делать.

— А ты что?

— А я ничего. Повернулась и гордо ушла. Еще плакать будет, что выгнал. Еще пожалеет!

Мышь тихонечко погладила меня по руке. Мурка возмущенно засопела. Мой рассказ привел ее в состояние боевой готовности. Она уже представляла, как дает отпор моим врагам.

А начались мои злоключения с того памятного возвращения из Питера. Я без приключений доехала до дома, сожалея только об одном, что не спряталась в метро за колонной и не подследила за Мышкой — как она там страдает после того, как я вильнула своим красным кожаным хвостом и даже не оглянулась, хотя чувствовала на спине ее тоскливые зазывные взгляды. Я была уверена, что она страдает. И еще как! Мысль о Мышкиных страданиях повлияла на меня каким-то странным образом — я приободрилась. Нет, серьезно. Ничто так не укрепляет дух, как страдания лучшей подруги. Это я еще не знала, какие катаклизмы происходят с Муркой. Вот бы порадовалась!

Итак, я добралась до дома. Часы показывали полночь. Я подняла глаза. Свет в наших окнах не горел, и это меня крепко насторожило, потому что по всем статьям Интеллектуал должен был ждать меня после поезда. Я взлетела на пятнадцатый этаж. В прихожей, в проеме распахнутой двери, в кромешной тьме стоял Интеллектуал и улыбался чуть виноватой укоризненной улыбкой. Мол, что-то вы поздненько, а мы вот тут сумерничаем. У его ног с такой же виноватой укоризненной улыбкой сидел малый пудель Найджел Максимилиан Септимус лорд Виллерой.

— Почему в темноте? — спросила я, с трудом переводя дыхание.

— Пробки полетели, — из темноты прошелестел Интеллектуал.

— Давно?

— Дней пять назад.

— И что, ты пять дней без света?

В принципе от Интеллектуала можно ожидать и не такого. К обыденной жизни он совершенно непригоден.

— Так темнеет же поздно, — прошелестел он в ответ.

Что ж, логично.

— А компьютер, телевизор, плита, чайник, холодильник, наконец? — выкрикнула я и бросилась на кухню.

— Ты, главное, не волнуйся, — бубнил Интеллектуал, наступая мне на пятки. — С холодильником все в порядке. Продукты отнес к соседям. Лужу подтер. Правда, немножко просочилось на четырнадцатый этаж, но я им заплатил за ремонт. Они были довольны.

— Сколько? — коротко бросила я.

Интеллектуал замялся. Видно было, что разговор о деньгах ему неприятен.

— Пятьсот, — в конце концов выдавил он. — Пятьсот баксов.

— Ах, ты! Гад ты последний, вот кто! Электрика не мог вызвать?

— Вызывал, — вздохнул Интеллектуал и как-то понурился.

— И что?

— И ничего. Оставил меня без компрессов.

— Без каких компрессов, что ты несешь?

— Ушных. Ухо разболелось, ну, знаешь, у меня всегда болит, когда холодает. Хватился, а водки нет. — И он жалобно шмыгнул носом.

Сердце мое трепыхнулось и замерло в груди. Бедный мой, бедный! На кого ж я его покинула! С больным ушком!

— Чем же ты питался пять дней? — спросила я, и голос мой дрогнул.

— Печеньем, — охотно пояснил Интеллектуал. — Печеньем «Мария», восемьдесят рублей килограмм. Ты же запретила тратить деньги.

— Ну ладно, — вздохнула я. — Тащи табуретку. Будем пробки чинить.

Через час, когда свет уже горел и они мели гречневую кашу — каждый из своей мисочки, только один за столом, а другой на полу, — я разглядела их получше. Вид у них был запущенный и жалкий. Я протянула руку и потрепала Интеллектуала по небритой щеке. Он благодарно улыбнулся, облизнул ложку и чмокнул меня в большой палец. Я наклонилась и потрепала пуделя по заросшей морде. Пудель чихнул и лизнул меня в запястье. Шерсть на его морде напоминала ржавые металлические стружки.

— В чем дело? — спросила я. — Что у него с мордой?

— Кефир, — меланхолически ответил Интеллектуал.

— Почему твердый?

— Засох, — меланхолически ответил Интеллектуал.

— Почему так омерзительно пахнет?

— Скис, — меланхолически ответил Интеллектуал.

— Мыть не пробовал?

— А надо было? — поинтересовался Интеллектуал.

— А чесать?

— А надо было? — поинтересовался Интеллектуал.

— Ты что, кормил его одним кефиром?

— Нет, — сказал Интеллектуал. — Еще простоквашей.

— Милый, — задушевно начала я. — А вот тебе, когда ты ждал меня с поезда, тебе не пришло в голову накрыть на стол? Ну, хотя бы печенье «Мария» поставить?

Интеллектуал смотрел на меня невинным младенческим взглядом. Он не понимал, о чем речь.

— Помнишь, я тебе говорила, — между тем продолжала я, — что на стол накрывает не тот, кого ждут, а тот, кто ждет?

Интеллектуал не помнил.

— Ну хорошо, — вздохнула я. — Давай ложиться.

Но тут Интеллектуал повел себя странно. Глазки его забегали. Ножки засучили. Пальчики забарабанили по столу. Попка заелозила на стуле. По всему выходило, что он не спешит ложиться со мной в постель. А даже как бы этого опасается и оттягивает сладостный момент. Сердце мое опять дрогнуло, но уже по совсем иной причине.

— В чем дело? — строго спросила я.

— Т-ты... Т-ты... Т-ты с собакой не погуляешь? — промямлил Интеллектуал и отвел глаза.

— Понятно, милый, — сказала я, стараясь сохранять достоинство. — Ты ждал меня до часу ночи из Питера, чтобы я погуляла с собакой. Спасибо за сердечную встречу!

И пошла гулять с пуделем.

И вот лежу я в своей постели. Рядом сопит сытый Интеллектуал. В ногах урчит сытый пудель. Я лежу в своей постели без сна, глазею в потолок и думаю невеселую думу. Вот что я думаю.

К чему я должна была вернуться? К чистой квартире, приготовленному ужину, накрытому столу, вымытому и вычесанному пуделю, вымытому и выбритому Интеллектуалу. К чему я вернулась? К печенью «Мария», луже под холодильником, голодному Интеллектуалу, украшенному недельной щетиной, вонючему кефирному пуделю и романтическим прогулкам под луной в полвторого ночи. Упоительно! Кстати, вот интересный факт: у Интеллектуала почему-то никогда не бывает бороды. У Интеллектуала только щетина. Сколько бы он ее ни растил, она почему-то отказывается превращаться в бороду и торчит на его щеках и подбородке седоватыми жестяными клочками. И вот что я заметила в этой связи: щетина никогда не бывает мягкой. Щетина всегда жесткая и колючая. А борода бывает и жесткой, и мягкой. У меня в юности был молодой человек с большой окладистой черной бородой. Он был наполовину грек и этой своей бородой как бы намекал на свое древнее происхождение. Он ею гордился. Ничего гаже этой бороды я в жизни своей не встречала. Благо она бы сидела себе тихонько на его лице и никуда больше не совалась. Так нет. Этой бороде непременно надо было быть в центре моего внимания. Куда ни сунешься — везде она. Даже во рту. Тьфу! Единственный позитив — она была очень мягкая. С тех пор — а прошло уже лет двадцать — я все время думаю: как умудряется жесткая щетина превращаться в мягкую бороду? Где та грань, что отделяет одно свойство материи от другого? Как ее уловить? Проводить эксперименты? Я пыталась. Договорилась с одним своим знакомым, он начал отращивать бороду, а я каждое утро делала замеры путем поглаживания ладошкой его лица, надо сказать, довольно мерзкого на вид. Удовольствия мне это не доставило никакого. Но чего не сделаешь ради науки! Что вы думаете? Ничего не вышло. Вот сегодня еще была жесткая щетина, а на завтра — бац! — мягкая борода. Тогда я велела эту гадость сбрить и начать все заново. Я решила делать замеры дважды в день — утром и вечером. Та же картина. Прихожу вечером, щупаю — щетина. Прихожу утром, щупаю — борода. «Как ты умудряешься?» — спрашиваю. Пожимает плечами. Странный человек. Сказать вам, что это значит? Это значит, что мужчины крайне безответственные существа. Понять их совершенно невозможно. Они не в состоянии проконтролировать процессы, которые происходят в их собственном организме, а берутся управлять государством! Женщина никогда — никогда! — бы не допустила, чтобы на ее лице проживала посторонняя неопрятная метелка.