Радиоконтакт с потусторонним миром - Фридрих Юргенсон

Было около 11.30, когда я поставил новую пленку и соединил магнитофон с радио. Сразу же я услышал голос моего «радиоассистента» и немедленно включил запись, чтобы зафиксировать передачу и внимательно прослушать и проверить ее в свободное время. Из-за атмосферных помех я мог понять только несколько слов, но, тем не менее, оставил магнитофон работать. Запись звучала следующим образом: «Керстен…Керстен…Здесь Керстен.».

Затем последовал женский голос: «Будь внимателен!», а затем мужской голос: «Мы навестим Петера (а, может, это было слово „later”- позже)…вероятно…слушай…сердце…быстро! Дорогой Фридель, наилучший haelsnigar, здесь Феликс Керстен…мы идем…Стокгольм…контакт… Феликс Керстен — ах!».

Хотя вначале голос звучал неясно, последние слова, несомненно, были произнесены Феликсом. Я ясно узнавал его особую интонацию и балтийский акцент.

Должен ли я связать его намек «сердце. быстро» и его «ах» с сердечным приступом? Как я узнал позже, Феликс умер в результате эмболии (закупорки кровеносного сосуда).

Сначала я был потрясен и глубоко тронут одновременно — мой дорогой друг передал мне привет «оттуда»! Немного придя в себя, я начал осознавать значение того, что со мной произошло.

Феликс говорил радостно, быстро и энергично. Мне показалось, что он торопился.

Странно было то, что он использовал английское слово "quick” „быстро" и шведское „haelsnigar" „привет", хотя мы всегда говорили друг с другом по-немецки. Но я был в таком радостном возбуждении, что в то время об этом не подумал. Единственное, что я понял ясно и определенно, если смерть показывает сво е истинное лицо таким образом, то на наше земное существование следует посмотреть с иной точки зрения. Если задуматься над этим, то произошло настоящее чудо: мертвый человек говорил со мной, и это можно продемонстрировать и повторить в любое время.

Это был человек, который умер две недели назад в больнице. Эмболия, этот кошмар человечества наших дней, разорвала его сосуды. Его мертвое тело было кремировано; горка пепла — вот все, что от него осталось.

Никому еще не удалось найти лекарство от смерти. Что толку от всех утешений церкви, от мудрых изречений Святого писания, какое успокоение они могут дать, если все, что остается от человека, это маленькая горка пепла? Невежественное человечество стоит перед невидимой пропастью, перед безжалостной пустотой, из которой еще никто не вернулся, наполняющей сердце ужасом, скорбью и страхом.

А здесь мертвый человек говорит со своим другом с пленки! Тот, кто канул в «Великое Небытие», говорит своим ясным, дорогим голосом — и это в любое время можно повторить, проиграв пленку — несмотря на инфаркт, кремацию и маленькую горку пепла, оставшуюся от него.

Сознание этого наполнило все мое существо безграничной, бурной радостью. Мне показалось, что я снова превратился в маленького мальчика, беззаботность которого не знает границ. Я уже не могу вспомнить, как долго длилось это состояние радостного упоения, основанного на непоколебимой уверенности в том, что эта простая коричневая пленка хранит в себе голос вечности, который не может опровергнуть ни одна земная власть. 

Глава 22

Голос матери. — Дыхание Мици. — Поющий инструктор по йоге. — Постоянные странные разговоры на нескольких языках. — Казнь Кэрила Чезмена.

30 апреля 1960 года преподнесло мне новый большой успех.

Вопреки своей обычной привычке я оставил микрофон у открытого окна, чтобы записать веселую трель зяблика. Зате м я прослушал запись и внезапно в самой середине птичьего пения я услышал голос, зовущий меня. Это был голос моей матери. Ее звали Елена, она умерла в 1955 году от последствий перелома шейки бедра. Непроизвольно мои мысли вернулись в тот час, когда и сидел у ее смертного одра и держал ее мягкую теплую руку в своих руках, пока ее пульс не перестал биться.

Я проиграл пленку еще раз. Голос звучал оживленно и тепло, я даже слышал в нем обеспокоенность и нетерпение, когда она позвала меня в четвертый раз: казалось, она обеспокоена тем, что я ее не слышу.

Я выскочил из дома, чтобы позвать сестру и жену, которые были на улице. Когда я вернулся, Мици, наш кот, лежал, растянувшись на столе у открытого окна, и лениво щурился.

Я снова включил запись через микрофон, потому что у меня было определенное чувство, что должно было произойти еще что-то.

Результат этой второй записи был еще более поразительным, потому что в тишине комнаты вдруг начал говорить женский голос. Я сразу узнал голос моей матери. В этот раз он звучал несколько устало, не так оживленно как до этого, казалось, будто она находится в полусне и говорит затрудненно: «Ты любишь, ты живешь в любви.». Голос немного дрожал. «Во мне живет Элли. Фридель живет…вы живете. о! Мы живы. Элли, Фридель, папа живет. многие живут….о, вы любите Елену.».

Когда позже я проиграл эту запись жене и сестре, они сра зу же узнали голос матери. Они взволнованно слушали и услышали то же самое, что и я.

Когда в этот вечер я включил радио, то сразу услышал шепот Лены: «Пелле. у всех матерей есть сердце.». Лена говорила с волнением в голосе.

Этой чудесной фразой и закончился тот счастливый и успешный день.

На следующий день — это было 1 мая — я встал пораньше, чтобы проверить свои последние записи. С радостной благодарностью я слушал голос мамы и тщательно анализировал каждое слово.

Несмотря на чувство удовлетворения, у меня остался вопрос, каким образом моей матери удалось создать столько звуков в тишине комнаты. Я заметил, что слова «lives» (живет), «loves» (любит), «love» (любовь) многократно повторяются, что указывает на существование ограниченных радиочастот. В конце концов я понял, что, должно быть, дыхание Мици послужило «сырьем» для создания слов, и этим же можно было объяснить затрудненный характер речи и частые паузы.

Я только собрался перемотать пленку, когда услышал особый сигнал, который иногда использовали мои друзья, чтобы привлечь мое внимание. Очень важно было то, что сигнал был подан без помощи радио.

Я сразу же включил радио и попал на шведскую радиостанцию, передававшую на длинных волнах лекцию по истории культуры.

Голос диктора был громким и ясным, и одновременно с этим можно было услышать пение тенора, звучавшее как будто бы издалека. Тенор напевал без аккомпанемента, и мелодия казалась импровизированной. Голос казался знакомым, и в следующий момент меня осенило: это был мой друг детства Бори с Сахаров!

Все произошло так быстро, что я успел схватить лишь несколько слов, среди них мое собственное имя и «Борис Раджа», затем пение прекратилось.

И снова я был слишком взволнован и нетерпелив, чтобы сразу понять все правильно. Прошло несколько часов, прежде чем мне удалось выделить правильную последовательность слов.

В том, что касается пения Бориса Сахарова, мне необходимо дать некоторые разъяснения. Борис был необычайно талантливым, многогранным человеком. Он блестяще играл на фортепиано, рисовал, ваял, и не как любитель, а как истинный художник. Он владел многими иностранными языками, в том числе санскритом. Несколько его книг по йоге были опубликованы в Германии.

Но самой большой его страстью было пение. У него был лирический тенор очень высокого тембра, практически альт.

27 лет я не видел Бориса, и вот я сидел у себя в мансарде и с волнением слушал его пение.

«Я посылаю тебе контакт, Фридрих!… - Борис пел по-немецки. — Борис Раджа, который живет и работает на небе, аминь…и хранит мудрость йогов…Аминь!».

Борис пел энергично, его голос становился все более звучным. Настоящей мелодии не было. Песня состояла из высоких нот, которые исполнялись фортиссимо.

Странно, но мне казалось, что Борис тоже спешит.

Как бы приятно я ни был удивлен, я не мог понять одну вещь и с некоторым беспокойством задавал себе вопрос: почему Борис поет вместо того, чтобы говорить? И почему он использует немецкий, в то время как мы с ним всегда говорили по-русски? Я давно заметил, что большинство голосов, обращающихся ко мне на пленке или по радио, использует удивительную смесь языков и странным образом изменяет определенные слова и фразы.