Легенды старого Киева - Вадим Николаевич Бурлак
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но доставать брошенные в фонтан монеты пацанам дозволялось. Для праздной публики наблюдать за проворными сорванцами — тоже своего рода развлечение.
Бросившего монету в фонтан ждет удача, даже если ее достанут мальчишки. Возможно, эту примету породили и распространили сами воры.
"Ныряльщикам", так окрестили пацанов, орудующих у "Самсона", вменялось в обязанность сообщать уголовникам о сыщиках и о господах с полными карманами денег.
После дальней дороги
Приглянулся фонтан с Самсоном и чумакам. Эти "неспешные хлопцы", как называли их киевляне в XIX столетии,
занимались перевозкой на волах соли и сушеной рыбы из Причерноморских земель. Много дней продолжался "чумацкий путь" от Крыма в северные города Украины.
Волы хоть и были приспособлены к изнурительной работе в засушливом климате, да уж больно медленно двигались. Возможно, это влияло и на людей. У некоторых чумаков даже возник свой особый фольклор. Долгий путь, размеренное движение возов, ночевки у костра порождали плавные, меланхолические песни, присущие только им притчи, легенды, неспешные глубокомысленные байки.
Едут чумаки по опаленной солнцем степи в полном молчании. Вдруг один затянет песню, словно не поет, а самому себе рассказывает:
Ой по горам снеги лежать,
По долинам воды стоять,
А по шляхам маки цветутъ;
То не маки, а чумаки
3 Крыму идуть, рыбу везуть…
Минута-другая, и на голос одного певца, будто нехотя, отзывается другой:
Чумаченьки, козаченьки, каши наварили;
Вони, песень спеваючи, округи посели…
Наконец, и с других возов начинает доноситься пение:
Ой Колина зацвела, да пустила кветки;
Мусить чумак кидать жонку и маленьки детки…
И теперь уже весь обоз чумаков подхватывает — громко, на весь видимый степной простор, так, что волы начинают мычать, а в небе умолкает жаворонок:
Гей в степу криниченька, в ей вода лоснится;
Ой вернувсь бы я до жонки, нечем расплатиться.
Ой куды ж ты, чумаче, мандруешь?
Кому мене, серце, даруешь?
Гей, ты чумаче, небоже!
Чому ты не робигиъ як гоже?
Одна и та же песня могла долго тянуться, с многочисленными повторами строк и куплетов. Потом вдруг, словно подает кто-то невидимый сигнал, и пение разом смолкает. И снова над степью слышится скрип возов, тяжелое дыхание волов, сухой шорох земли под колесами да посвист жаворонка в вышине.
В Киев чумаки входили уставшие от изнурительного пути, но повеселевшие. После сдачи соли и рыбы торговцам и перекупщикам и песни чумацкие звучали по-иному. Да разве можно в бойких, веселых киевских шинках петь заунывное? И, опрокинув первую чарку, заводили отдохнувшие чумаки задорные и озорные куплеты:
Ой лихой чумаче, що в корчме ночуе,
Рано встае, вино бере, всех людей частуе,
Одну кварту выпивав, другу наливае;
Ой хто прийде в жупане, братом называв.
За ёго еже наедятся, за его й напьются;
А як жид ёго грабуе, за ёго й насмеются.
Да беруть в ёго худобу, сам не знае за що;
Кажуть люде и говорять, що чумак ледащо.
Ой пойду еже я до моря, — сине море грае.
Ой рад бы я утопитись, море не приймае!..
"Петушиная жажда"
Конечно, чумацкие загулы, веселье в киевских шинках нередко заканчивались скандалами и потасовками. Случалось, что "просоленные хлопцы" пропивали и всю выручку, и даже своих волов. Была в XIX веке у чумаков поговорка: "Сорочку с себя можешь снять в корчме, воз и вола пропить, а заветного петуха — вынеси из любой беды".
Петух являлся для чумаков особо почитаемым существом. Он заменял им и часы, и барометр, и за несколько верст чуял колодец или водоем. Драгоценную птицу помещали на возу в удобном местечке, прикрывали от солнцепека и щедро кормили.
Много у чумаков было примет, связанных с петухом. Еще с вечера по его поведению предсказывалось, будет ли завтрашний день ясным или ненастным, жарким или прохладным. Петух подавал сигнал и о приближении к селению.
Утверждали чумаки, что эта птица взбадривалась и особенно громко, задорно и весело кукарекала на последних верстах перед Киевом. При въезде в город "заветный петух" даже прихорашивался, чистил перья, стряхивал пыль, вытягивал шею, чтобы лучше разглядеть улицы, дома, людей, животных.
Конечно, к "Самсону" чумаки не смели подъезжать на запыленных степью возах и поить из фонтана волов. Никто не позволил бы им этого. Но "заветных петухов" к замечательному источнику обычно брали с собой.
Птицы с удовольствием пили воду из фонтана, потом с интересом глазели по сторонам и начинали кукарекать. Праздная публика нередко делала ставки на так называемую "жажду петуха". Это напоминало ребяческий спор: какая из птиц быстрее напьется, какая громче заголосит и дольше будет кукарекать, и так далее.
Одно время неподалеку от фонтана даже существовал шинок, прозванный киевлянами "Петушиная жажда". По воспоминаниям старожилов, у входа в это заведение разгуливал петух, привязанный за лапу к двери. Естественно, каждый посетитель, открывая дверь, беспокоил его, и недовольный символ заведения поднимал крик, возвещая о появлении очередного клиента.
В "Петушиной жажде" отмечали свой выход на волю уголовники, а чумаки обмывали успешное "облегчение возов", то есть сбыт соли и сушеной рыбы.
Нередко между посетителями возникали ссоры и драки. Добропорядочные киевляне жаловались на это в полицию.
Но квартальный надзиратель неизменно философски отвечал:
— А чё с них взять, кудлаков шибенных? Може, их горячка скоро свалит, а може, "червоный пивень" потопче…
В те времена "червоным ливнем", или "красным петухом", называли пожар. То ли квартальный надзиратель имел какую-то информацию о судьбе неблагополучного заведения, то ли он был прозорливым человеком.
"Петушиная жажда" и в самом деле просуществовала недолго. От скорого пожара шинок сгорел дотла и восстановлению не подлежал. Завсегдатаи особо не пострадали. Все успели выскочить на улицу и дружно пытались тушить огонь.
— И вода от "золотого хлопца" не помогла "Петушиной жажде", — с грустью констатировали они, глядя на пепелище родного заведения.
Два богатыря
"Сострадалец" у фонтана
В июне 1829 года в сопровождении многочисленной свиты в Киев прибыл император Николай I. Визит коронованной особы скрупулезно освещался в хронике того времени: "…Прежде всего Государь посетил Печерскую обитель, где встречен был у Святых Врат в полном облачении
