Газета Завтра 242 (81 1998) - Газета Завтра

Прятавшийся за амбаром Белозеров злорадно наслаждался происходящим, будто подглядывал в туалете, торопливо, жадно курил и сплевывал.

Вслед за бабой из окна в трусах и пиджаке на голое тело, вылез мужик и, видимо, поранил ногу стеклом, запрыгал на одной.

Это зрелище Белозерова восхитило, он тонко, похотливо заржал в своем укрытии.

Голые мужик с бабой топтались возле горящего дома, о чем-то спорили. Наконец баба убежала по скользкой дороге к соседним домам, а мужик, обогнув дом, приблизился к огню так, чтобы согреться.

Дым валил уже и из разбитого окна - видать, прогорела и бревенчатая стена в сенях.

Стали набегать соседи из темного конца деревни. Толпились, махали руками, кричали, ужасались.

Как безумный, радовался только Белозеров в своей засаде.

Радовался собственноручно сотворенному позору своей матери, той самой бабы, нагишом спасавшейся из горящего дома. Радовался “утрате имущества” отчима, согревающегося у грандиозного костра.

Этой ночью он сотворил возмездие над неверной матерью и сделал нищим отчима.

Еще несколько часов назад он пытался высказать им свое презрение, доказать их неправоту. Сидел за столом с ними в этом доме, пил и наливался яростью мщения за родного отца, который год перед тем лежал парализованный, а мать уже тогда бегала к этому… Она предала отца еще живого и немощного. А потом “расписалась” с этим… через неделю после похорон любимого им бати. Сука.

Сидя у них в гостях, он видел, как она раскраснелась и похорошела, как ласково поглядывала на нового мужа. И вдруг, ни слова не говоря, с размаху ударил в бесстыжее лицо матери своим увесистым кулаком.

Мать свалилась со стула, завопила: “Не тронь его, Вася!” - схватила нового мужа, повисла на его ногах, и содеявший сие непотребие парень удалился нетронутый. Отчим лишь обозвал его говнюком и наказал больше у него не появляться.

Белозеров прогулялся до кладбища, до могилки незабвенного бати, опять вскипятил там себя мщением и вернулся в дом отчима. И опять приложился к позорной материнской “харе”. А женщина снова гирей повисла на втором своем муже, не позволила отплатить за обиду единственному сыночку. А зря. Врезать бы пару раз борцу за “отцовскую честь”, глядишь, отрезвел бы “Сереженька”, не побежал домой за канистрой бензина, не облил бы сени, не поджег. Хотя, конечно, кончил бы свой век все равно плохо.

…От разгоревшегося пожара он уполз между амбаром и бань незамеченный. Сморенный усталостью, заснул в осиротевшем родном, нетопленом доме.

Утром пришел с повинной к участковому. Оформили ему “явку”. Обещали “за активную помощь следствию” дать минимум. Но на суде он опять сорвался - плюнул в мать, подбежавшую к решетке.

Не плюнул бы - тремя годами отделался. Плюнул - получил семь.

И - “не жди меня, мама, хорошего сына”…

Вадим КОРНЕЕВ

Архангельская область

ЛЕГЧЕ ОТРАВИТЬ…

У МЕНЯ ДВА ГОДА НАЗАД умерла жена. Живем теперь мы вдвоем с сыном в трехкомнатной квартире. Я - вдовец, да сын разведенный. С ним, с пьяницей, кто жить станет? На три комнаты у нас один стол на кухне, три расшатанных стула, две железные кровати, платяной шкаф без дверцы, да барахла чуть. Все-все пропил сын! Пока жена моя была жива, следила за вещами, а я-то не услежу.

Я - инвалид второй группы Отечественной войны. Лежу на кровати, слышу шум. Пока подымусь, протез пристегну, выйду - уже швейной машинки нет! Потом - телевизор, потом и вся мебель. Телефон пропил, я новый купил. Он и этот пропил. Тогда я опять купил, и Надьке, соседке, отнес. Надо, беру его и звоню.

Я под миллион пенсию получаю. Как получу, сын отымет, пропьет. Потом я стал закапывать часть. Переложу в баночку с крышкой, закрою ее и закопаю где-нибудь по пути домой. Так все равно догадался, выследил, потом идет после меня, выкапывает.

Я на фронте воевал, на мину наступил, ногу по колено оторвало. Верите, ни одной слезинки не капнуло из глаз. Пятьдесят лет не плакал! А сейчас научился. Сижу или стою, или домой иду - плачу, слезы одна другую догоняют, остановиться не могу, хоть и стыдно перед людьми.

Еще заразной болезнью заболел, легкими. Подолгу лечиться приходится, лежать в больнице. Отпрошусь домой помыться, приду, а там сын всегда пьяный, угрожает мне. Бывает, в дверь войду, а он вместо “здравствуй” говорит:

- А, явился! Опять бутылку один выпил? Я тебя, старикан, насквозь вижу!

Я не отказываюсь, что сам грешу по этой части. Курить не курю, откуда и болезнь взялась? А сын курит, но не болеет. А вот выпить иной раз выпью. Фронт вспоминаю, молодость, Шуру, жену мою, как потом его, Борьку, родили, как праздники праздновали вместе - жизнь была! И для чего я жену пережил?.. Сижу, вспоминаю, плачу…

Ну вот, теперь о том, что рассказать хотел. Жил я так с ним, мучился два года. А потом, слышь, как кол в голову вонзили: сам не помираю, мучаясь, живу, а тут еще Борька житья не дает, хоть голову в петлю - и конец! Дай, думаю, я сам его отравлю. Таблетки от болезни нам очень сильные дают, сам видел, как собака от нескольких таблеток сдохла.

И стал действовать: наэкономил этих таблеток, домой отпросился, как обычно, на выходные. Приехал, купил бутылку водки. Помылся, говорю сыну:

- Не буду ждать понедельника, что-то плохо чувствую себя, уеду сегодня обратно.

- Ну, давай, поезжай, - говорит.

Вот я эту бутылку открыл в туалете, половину сам выпил, а в оставшиеся полбутылки высыпал все таблетки, что в кармане были. Потряс несколько раз для верности и на кухне поставил ее незаметно за ситцевой занавеской на подоконнике. Стол рядом с окном стоит. Вижу - эту бутылку через занавеску на свет видно, даже видно, сколько водки в ней осталось. “Ну, - думаю, - эту бутылку пополам с тобой, Борька, выпьем. Я свою половину принял, а это - тебе!”

Верите, нет: перекрестился на красный угол несколько раз:

- Прости меня, Господи, что родному сыну отраву даю, нет ни житья с ним, ни сладу. Господи, прости меня, грешного!

И вышел вон, поехал в больницу.

Вот снова неделя прошла, от него звонков не было. Пятница подходит. У меня всю неделю холод внутри сидел. Врач говорит:

- Что-то ты, Тимофеич, бледный какой-то. Может, не пускать тебя домой?

- Нет, - говорю, уж вы меня обязательно пустите, что-то сын всю неделю не звонил, не случилось ли чего?

- Ну, тогда поезжай, проверь!

Подхожу к дому, а в квартиру заходить боюсь. Иду к Надьке.

- Надь, - говорю, - что-то ноет мое сердце, боюсь сегодня в дом заходить - уж не случилось ли чего с Борькой.

- Да, - отвечает, - я его тоже несколько дней не видела. А что может случиться?

- Да мало ли! На тебе ключ, иди открой.

Она пошла, я сзади. Отпирает дверь: тихо! Я принюхался: вдруг пахнет уже? Но нет, только куревом прет несвежим.

Надька - в комнату, я - за ней.

- Вона, лежит, - говорит она, - пьяный небось!

- Борька, проснись!

Не шевельнулся. У меня внутри все дрожит, и вся грудь в холоде: надо же, сына отравил! И лежит так, как когда маленький был, всегда лежал: на правом боку, колени к животу прижал.

Надька дальше пошла, а я не могу, в дверях как приклеился.

- Борис, вставай!

У самой голос дрожит, заволновалась. Потрогала:

- Батюшки, лоб холодный!

У меня холод под колени сполз, еле держусь, вот-вот грохнусь.

- Боря, сынок, вставай, - шепчу шепотом.

Вдруг как сядет быстро.

- А, батя, это ты? Надюха, а ты чего такая белая? Да что вы на меня уставились? Трезвый я, трезвый! Всю неделю не пил. Не на что, да и неохота чего-то! Отсыпался. Потому и тебе не звонил.

Я скорее на кухню. Гляжу: батюшки мои светы, вон она стоит, как стояла, я ее с порога увидел, через занавеску даже видно, что не пустая. Я скорей схватил ее - и в раковину! Руки дрожат, сам думаю: как же так, не увидел всю неделю, пока меня не было. Она же видна была - как нарисованная - через занавеску. Где только он мои початые бутылки не находил, а тут на самом виду не увидел! Может, думаю, что помолился за неправедное дело?

Не ведаю, не знаю я ничего про это, но пережил немало! Сын-то пить продолжает, что с него! А я иной раз посмотрю на него - вдруг как волной обдаст: будто это я спас его. Верите, нет, вроде хотел его отравить, убить, а кажется, что будто от смерти спас.

Что ж, думаю, знать, доля моя такая: жить - мучиться, и умирать - мучиться!

Записал Виктор РЫБАЛКО

г. Боровск

ЖИЗНЬ ЗА РОССИЮ

3 июля трагически оборвалась жизнь мужественного патриота генерала Рохлина.

Официальная версия гибели, жалкая, как сам режим, и беспомощная, как кириенковские реформы, едва ли способна убедить.

Остановилось сердце героя, но не остановить клокочущей ненависти и нарастающей волны народного гнева.

Слово отважного генерала пробудило во многих волю к сопротивлению, вокруг его имени и движения стали объединяться те, кто не намерен больше мириться с политикой разрушения и геноцидом русского народа. И режим испугался. Испугался решительности, а главное, его бескомпромиссности, чем, увы, неоднократно запятнала себя “системная оппозиция”. Рохлин не пошел на компромиссы: ибо режим Ельцина - режим национальной измены, а всякий компромисс с предательством - тоже предательство.