Плачущий осел - А Кобринский

Куда же ползло это безобразное, дурнопахнущее насекомое? Аза Лудельман, как ни пыталась ответить на этот мучительный вопрос, как ни морщила свою потешную морщинистую мордашку, успокоительного ответа не находила и даже Тарас Перуанский безрезультатно почесывал лысину, блестевшую под лилово-красно-фиолетовыми лучами вспыхнувшей сверхновой. Время близилось к закату. Цвета менялись и лысина Тараса начала напоминать начищенную до блеска сковороду. Казалось, что рукоятка этой сковороды накрыла переносицу и большой мясистый нос щекастой физиономии. Рядом с насекомым, не отставая ни на шаг, несмотря на меньшее количество лапок, бежала любимая собачка Азы и тявкала на воображаемых прохожих. ?Шекет!?** - прикрикнула хозяйка на мопсика и тот замолчал безропотно и мгновенно. Она ни за что не повысила бы голос на своего четвероногого друга, если бы вдруг ей не взбрело в голову перелистывать свой прошлогодний сон, в котором у нее был дом, где без всякого кондиционера воздух казался всегда свежим и чистым... Сон, где светило земное солнце и после ночи всегда наступало утро... Сон, в котором она была обыкновенной девочкой - наивной, беспечной и жизнерадостной, а не той знаменитостью, к словам которой прислушивается вся планета... Планета! - да это же пребольшущий навозный шар под лапами огромного навозного жука, меж хитиновыми бугорками которого приютилась она и ее приятель по неисчерпаемой вселенской славе Тарас Перуанский. Аза продолжает мечтать, замечая вскользь, что шар ощутимо увеличиваясь в размерах, все так же перекатывается по дороге, изгибающейся космической дугой и уходящей в бесконечность. Но вот что интересно - никакой дороги фактически нет, ибо если очень близко рассматривать дорожную твердь, то оказывается - не твердь это, а абсолютный вакуум - пустота, из которой возникают все новые и новые миры во всех математически возможных и невозможных измерениях. Но если дорога и абсолютный вакуум идентичны, то согласно какому физическому закону шарик (который вовсе не шарик, а огромный шар) насыщен экскрементами? Откуда жучище-вонище добывает такое количество говна для строительства передвижного пищехранилища в виде идеальной по своей геометрической форме фигуры? На этот вопрос вопросов ни Азе ни Тарасу не найти ответа, несмотря на то, что они из всех заслуженных узников Сиона самые заслуженные. На том и зиждется секрет космического говноедства, что никто не знал, не знает и не узнает в обозримом и даже в необозримом будущем откуда берется такое количество говна, ибо в противном случае можно было бы перекрыть задвижку, если таковая имеется, и совершить этим поступок богоугодный - уморить вонючее насекомое голодом. Кстати, стоит ли делать ставку на Тараса и Азу, если известно, что такие философы древности, как Сократ, Платон и Аристотель, сделав титанические усилия, чтобы вырваться из этого замкнутого круга, пришли к выводу, что необъятного объять нельзя. Весьма возможно, что исходя из здравого смысла, правильный для практического использования ответ мог бы дать обыкновенный обыватель, но не потому что ему каким-то образом удалось в текущем столетии поумнеть, а потому что испражнения это среда жизненно для него необходимая и без нее он существовать просто не может и посему у него в этом направлении развит дар предвидения - пророческий, так сказать, нюх на говно. Но обыкновенного обывателя нет наверху - там, где ногами, руками и зубами вцепились две знаменитости, тоже обыватели, но немножечко необыкновенные, в тот нарост на голове насекомого, в тот бугорок, который они считают почему-то Сионом и поэтому нет у этих двух знаменитостей толкового референта, который мог бы написать для них прочувствованную историческую речь. Обыкновенный обыватель находится далеко внизу - на поверхности говняного шарика, перебираемого цепкими граблевидными лапками упрямого насекомого и передвигаемого все ближе и ближе к краю той пропасти, которая на языке профанов от науки именуется экологической катастрофой. Известно ли им, уважаемым господам Азе Лудельман и Тарасу Перуанскому, что означает эта пропасть и после того как унавоженный говном шарик начнет падать, куда именно он упадет? Они думают, что пропасть эта для них и для навозного шарика и для его создателя жука-говноеда будет являться концом света при всем при том, что, мол, падение произойдет не в огнедышащий вулканический кратер, насыщенный ядовитыми газами, и не на острые камни, которые выбросила в момент своего зарождения из вакуумного чрева Вселенная - они предполагают, что внизу, на дне пропасти из всех расщелин будут торчать арабские сабли и кухонные ножи интифады. Только жук-говноед ни о чем не думает - он, сволочь, движимый врожденным инстинктом, перекатывает по пути шарик поближе к лепешке коровьего навоза и, производя сложные манипуляции челюстью, слюной, лапками и брюшком, увеличивает диаметр экскрементохранилища почти вдвое. И снова дорога. Но в сравнении с преодоленной настолько крутая, что шарик, вырвавшись из цепких лап неутомимого насекомого, скатывается вниз. Оно возвращается и с сизифовым упрямством пытается выкатить шарик на вершину и это ему неожиданно удается. Но что это? Именно здесь безбилетные пассажиры Аза Лудельман и Тарас Перуанский начинают чувствовать дуновение свежего ветра. И тут они задумываются - откуда ветер дует? И внезапно догадываются, что из той самой пропасти, куда жук-навозник катит свое вонючее добро. И тогда Тарас Перуанский, осознавая близость гибельного мгновения, становится в позу Гамлета и обращается к своей подруге по несчастью Азе Лудельман. ?Кто, как не мы, - говорит он, - олицетворяем собой сосредоточие сионистской деятельности и не мы ли боролись не щадя живота своего за возвращение евреев на Святую Землю? В ответ на эту патетику Аза иронически улыбается и не произносит ни одного слова. Она задумалась, потому что вдруг снизошла на нее мудрость великого молчания, мудрость огромнейшего Ничто, в котором с одинаковым правом на существование пляшут каббалистические буквы и русского и древнееврейского алфавита, располагаясь в такую фразу: Несгибаемые борцы за сионизм обтесываются в Израиле до возможности пролезть в непробиваемые чиновники! А что касается реальных - конкретных людей, которые для чиновников как бы не существуют - сионистов и не сионистов, евреев и не евреев - с языческим ли они амулетом, или с крестом, или с шестиконечной звездой на шее - символом необъятного многомерного пространства, имя которому Ягве, так эти люди, если присмотреться к жизни, еще не перевелись и к навозному жуку, барух хашем,*** никакого отношения не имеют! ________________________ * ладно!, ** тихо!, *** слава Богу (иврит)

50

Редакция газеты ?Двенадцать колен?. Тема интервью - мои занятия йогой: питание и система физических упражнений (асаны и пранаяма)*. После того, как фотограф заснял меня в нескольких йогических позах, Тереза начала задавать вопросы. Подход прагматический - полезность. Этическая сторона, без которой занятия йогой не дают положительных результатов, осталась незатронутой. Такая однобокость отталкивала... Очевидно, между интервьюируемым и интервьюером устанавливается некое камертонно-музыкальное пространство. Если вопросы задаются человеком, умеющим играть на этом невидимом, но реально существующем инструменте, то на каскад вопросов должна звучать музыка ответов, но музыки, к сожалению, не получилось. Камертонно-музыкальное пространство почему-то не сработало. Запомнился следующий нюанс:

-Многолетняя йоговская практика содействовала развитию околотеральных вен, - сказал я по ходу интервью.

-Околотеральных или колотеральных? - спросила она с едва заметным ехидством. Я сразу же почувствовал в ней богемную даму. Даже представил себе тот литературный салон, в котором шлифовался ее интеллект.

-Извините, колотеральные, - поправился я без малейшего смущения, с любопытством наблюдая бешеную скорость, с которой она записывала мои ответы.

Наконец, интервью было закончено.

-Я думаю, - сказала она, - что статья о ваших йогических экспериментах появится в ближайшем выпуске. Если не в ?Двенадцати коленах?, так в приложении, - уточнила, - в ?Микроскопе?.

-А о Лойфмане? - поинтересовался я.

-Вначале пойдет сегодняшнее интервью, - произнесла резко и замолчала, словно хотела что-то сказать, но споткнулась на некоем табу.

-Не лучше ли будет оставить Лойфмана в покое? - спросил я и продолжал, пытаясь каким-либо окольным путем выяснить в какой стадии находится эта работа и увижу ли я ее в печати вообще, - хочу поставить вас в известность, как новую репатриантку, что израильский истеблишмент против подобных разоблачений, ибо считает, что среди нас, прибывших из СССР, нет правых и неправых, виновных и невиновных. Все мы, по их мнению, жертвы тоталитарного режима.

-Да вы не волнуйтесь, - сказала Тереза, поняв мгновенно мою уловку, - я обязательно займусь вашей историей, - и после короткой паузы, - она требует полной самоотдачи, а меня текучка заела - дышать некогда, - она пыталась придать своему голосу искренность.