Ученица Калиостро - Далия Трускиновская

К тому же кавалер был одет чересчур модно для патриархальной Риги. Такую диковинную элегантность можно было встретить разве что в столице; появлялась она и на московских гуляньях; однако рижане до сих пор предпочитали старые добрые кафтаны и фраки, как при покойной государыне.

Терентий проводил кавалера взглядом — хотел запомнить подробности, чтобы обсудить их в «высшем свете» голицынской дворни, когда его туда снова пригласят. Кавалер же встал на углу, дожидаясь, чтобы к нему подкатил экипаж, и это было совсем близко к Терентию.

Дверцы наемного экипажа отворились, кавалер подал руку и помог выйти даме. При этом он по-французски называл ее госпожой графиней.

Терентий знал сколько-то французских слов. И как не знать, когда служишь самому князю Голицыну! Однако понять, о чем расспрашивала эта немолодая дама красавчика кавалера, он не мог. Он предложил ей руку, и они прошлись по Родниковой взад-вперед. Прохожие сторонились, давая им дорогу. Каким-то образом они понимали, что дама — не из простых.

Эти двое были странной парой — словно маменька с сыночком. Дама, ростом кавалеру по плечо, тоже была одета модно, куталась в шелковую шаль с кистями, а на голове у нее была странная на Терентьев взгляд шляпа — крошечная, с большим пушистым пером, спускавшимся на плечо. Завитые локоны, по два с каждой стороны, спускались на щеки — и эти локоны отливали серебром. Дама не скрывала своей седины. А ведь так, казалось бы, просто — приколоть фальшивые вороные букольки!

Маленькая, тощенькая, с продолговатым лицом, с довольно большим ртом, эта дама не должна была бы нравиться — однако, отвечая на какой-то вопрос, она улыбнулась кавалеру — и Терентий понял, что соблазн сидит в ней, переполняет ее, и до самой смерти ее не покинет. Но сам бы он этому соблазну не поддался — в походке дамы, в ее жестах, в губах и взглядах было чересчур много какой-то сомнительной суеты.

Да и возраст — седина, допустим, бывает ранняя, а лицо точно немолодое, лицу — за сорок. Терентий же считал себя бравым мужчиной, которого женщины старше двадцати пяти не должны интересовать. Довольно было уже того, что жена старше его на три года. Больше старух он знать и видеть рядом с собой не желал.

Вдруг его осенило: да это же и есть та графиня де Гаше, которая норовила нанять госпожу Дивову якобы в горничные, а на деле — срамно сказать на какую должность. Терентий уставился на даму во все глаза — вот как выглядит, оказывается, богатая содержательница борделя! Кавалер же, что-то ей втолковывая, показывает именно на тот дом, где поселились обнищавшие Дивовы. Эк оно все складно получается — да только что пользы? К той речи, что Терентий готовил для Косолапого Жанно, эту чертову графиню не пришьешь.

Графиня меж тем стала спорить со своим спутником, указывая крошечной ручкой на хороший и крепкий дом напротив, не чета развалюхе, приютившей Дивовых. Не дожидаясь конца их спора, Терентий двинулся прочь. Он был крепко недоволен — ничего полезного не узнал. А если сведений нет, то что нужно сделать? Нужно их сочинить.

Он исхитрился встретить Косолапого Жанно, когда тот шел из канцелярии к себе в башню за скрипкой. Скучающая княгиня опять желала музыки.

— А я вот вам дровишек несу, — сказал Терентий. — Истопник-то немец по этакой лестнице с мешком не полезет, а я вон лезу. Что б вы без меня делали… И правды-то вам бы никто не сказал!

— И впрямь, пора уж затопить печку, — отвечал Косолапый Жанно. В башне, как во всяком древнем каменном строении, был камин, но, поскольку башню поделили надвое и камин остался в другой половине, то в комнате канцелярского начальника сложили печку, и сложили не очень удачно — грела она плохо. А меж тем осень и все ветра, овевавшие башню Святого Духа, выстужали ее основательно. Следовало ожидать, что зимой в ней вообще будет холоднее, чем во дворе замка, где хоть ветры не гуляют.

— А правда такова, что есть же на свете поганые девки. Душа горит, не могу молчать! — воскликнул Терентий, тащась с мешком вслед за неторопливым Косолапым Жанно. — Эти стервы не с одним грешат — оно бы еще полбеды! А у них на каждый день недели — по кавалеру! И место, куда они кавалеров своих водят, не пустует! Это я доподлинно знаю!

Лестница скрипела и взвизгивала под ногами. Мешок цеплялся за стену. Косолапый Жанно, освещавший восхождение сальной свечой, скорбно молчал. Терентий понимал это так: слушать пакости про зазнобу кому же приятно? Однако не спорит, в драку не лезет — значит, обдумывает сердитые слова.

И очень скоро скажет:

— Вразумил ты меня, брат Терентий! Теперь вижу, что тебя во всем слушать надо!

На самом деле Косолапый Жанно сейчас дремал, зато вовсю рассуждал Маликульмульк.

Разбежавшуюся игроцкую компанию искать следует в гостинице. Вон напротив замка стоит «Петербург» — с него начать. Возле ратуши — «Лондон», недавно открытый. И во всякий трактир сунуть нос. Далеко эта братия не убежала. Должны знать, кто куда подевался, где кого искать. Скоро снова сойдутся. И тут возникает вопрос: называть ли, когда удастся с ними сойтись, свою должность? С одной стороны, начальник губернаторской канцелярии — не нищий, и им любопытно было бы заманить такого игрока за свой карточный стол. С другой — заподозрят ловушку и поклянутся, что отродясь карт в руки не брали. С третьей — сочтут врунишкой и не захотят играть. Вот и ломай голову…

Однако искать их надо, начиная с завтрашнего дня. Потому что уже невтерпеж. Кончики пальцев, соприкасаясь случайно, вызывают волнение в крови. Тоскуют пальцы по этим твердым и гладким кусочкам картона.

Где-то в этом городе идет Большая Игра. Настолько Большая, что шулера-соперника травят мышьяком. Вот она-то и нужна!

Глава четвертая

Вся надежда на Маврушку

Список из пяти имен лежал перед Маликульмульком, полуприкрытый очередной кляузой купца Морозова на рижский магистрат. Купец нанял языкастых подьячих и рвался вверх, в Большую гильдию, как Архимедово тело, — образ, застрявший в голове не со школьных времен, а с застолья, где читались лихие стишки: «всяко тело, вперто в воду, выпирает на свободу…»

Графиня де Гаше. Эмилия фон Ливен. (Дамы — в первую очередь). Иоганн Мей. Леонард Теофраст фон Димшиц. Андреас фон Гомберг. Последние четверо достаточно хорошо говорят по-французски, чтобы играть с графиней, которая не понимает ни по-немецки, ни по-русски. Вот в чем прелесть французских аристократов! Они полагают, что весь мир обязан знать французский язык, а им самим довольно помнить несколько афоризмов по-латыни и несколько английских слов, вроде редингот, грум, плед.

Подошел Сергеев, посмотрел на разложенные бумаги, тихонько посоветовал, что отдать копиистам, что столоначальникам, чтобы подготовили ответы. Сергеев отлично понимал, что без его подсказки новоявленный начальник канцелярии очень скоро опростоволосится и потеряет должность, но не хотел, чтобы это случилось слишком рано. Пусть еще хоть месяца два помучается — да чтобы вся канцелярия от его неловкостей взвыла…

Распределив работу между подчиненными, Маликульмульк уставился на свой список и крепко задумался.

Графиня де Гаше. Эмилия фон Ливен. Иоганн Мей. Леонард Теофраст фон Димшиц. Андреас фон Гомберг. Кто-то из этой пятерки отравил герра фон Бохума. Способен, стало быть, и господину Крылову подсыпать мышьяк в угощение. От чего мечта о Большой Игре становится еще пламеннее, азарт — еще острее! Ведь это какой поединок предстоит, какая борьба! Не бумажная, где кляуза прет на кляузу и до правды не докопаешься, пока господин князь не треснет кулаком по столу и не прикажет: делать так!

Косолапый Жанно — чрево для поглощения пищи, оснащенное скрипкой и умеющее складно изъясняться. Маликульмульк — философ, никак не способный расстаться с минувшим веком и с минувшим миром; мир этот забавен, но сильно смахивает на гравюру с характерами, как у Молиера: вот щеголь Припрыжкин, вот кокетка Прелеста, вот корыстолюбивая актерка Бесстыда, вот резонер Старомысл. Иван Андреевич — начальник канцелярии, у которого в голове скоро не хватит места для всех разногласий между Рижским замком и магистратом, древних и новорожденных.

Но близится ночь, когда на сцене появится господин Крылов, огромный, бесстрастный и неумолимый. Он сядет за стол, сорвет обертку с непочатой колоды, пропустит ее в ловких пальцах, соберет на нее общее внимание — и сражение начнется…

Однако прежде всего нужно сходить в «Петербург». Каждый день там обедать — никакого жалованья не хватит, но именно сегодня можно и нужно. Ибо кто-то из господ, сбежавших из «Иерусалима», может там оказаться.

В «Петербурге» у Ивана Андреевича завелся приятель — повар Генрих Шульц, он же Анри Шуазель. И никак невозможно понять, то ли он природный француз, который, скрываясь от каких-то недоброжелателей, притворяется немцем, то ли прекрасно обученный кулинарному ремеслу немец, которого выдают за француза, чтобы привлечь едоков. Этот Анри-Генрих был нужен Маликульмульку еще для одного дела — давно следовало заказать большой пирог, чтобы на деле проверить замысел новой пиески.