Цхинвали в огне - Сергей Стукало

Сан Саныч открыл дверь и вошёл. Сесть, как того и следовало ожидать, оказалось некуда – на единственном оставшемся в помещении стуле за массивным девственно чистым столом сидел хозяин кабинета – Звиад Гамсахурдиа.

Сан Саныч вежливо поздоровался и представился. Так и не дождавшись ответа, приступил к изложению обстоятельств своего дела. Закончив со словесной преамбулой, передал хозяину кабинета украшенный угловым штампом и гербовой печатью официальный запрос Узла связи Штаба округа.

"Ботоно Звиад" читать бумагу не стал. Брезгливо оттолкнув её от себя, он некоторое время сверлил стоявшего перед ним капитана тяжёлым немигающим взглядом, но, так и не выбрав линию поведения, сбился на привычный демагогический тон:

– Не стыдно, капитан? Ты сейчас стоишь передо мной, и просишь меня дать справку об убежавшем от вас, оккупантов, солдате. О моём соотечественнике! О грузине! Ты – оккупант! Ты ходишь своими коваными сапогами по белоснежной груди моей матери-Грузии! – после этого пассажа капитан посмотрел себе под ноги: штабной офицер, он был обут в щегольские, шитые сапожником-армянином "под военный образец" туфли. —Мне противно разговаривать с тобой! Ты, конечно, здесь ни при чём, но я должен ненавидеть тебя! И я тебя ненавижу!!! – экспрессивно закончил Гамсахурдиа.

– Уважаемый Звиад Константинович! – пожал плечами капитан. – Мне с Вами тоже детей не крестить, однако столь пылких чувств Вы у меня не вызываете. И мне не может быть противно с Вами разговаривать хотя бы потому, что я Вас не знаю и вижу в первый раз! И, скорее всего, в последний! Вы тоже меня не знаете и тоже видите в первый раз. Тогда почему Вам противна наша беседа?

– Потому, что я вынужден говорить на русском языке, а это язык оккупантов, – сбавил тон хозяин кабинета.

– Dann können wir deutsch sprechen! (Тогда мы можем говорить на немецком языке! – нем.)– ответил ему майор. – Wenn Ihnen unangenehm, auf der Dostoevsky und Tolstojs in der Sprache zu sprechen, dann können wir auf der Sprache Goethe und Shiller unterhalten! (Если Вам противно говорить на языке Достоевского и Толстого, может тогда поговорим на языке Гёте и Шиллера? – нем.)– предложил Сан Саныч, – Shade, аber ich habe in der Duschanbemittelschule und in die Militärbildungseinrichtung die Rustaveli Sprache nicht ausgebildet kann! (Жаль, но меня в душанбинской школе и в военном училище языку Руставели не обучали! – нем.)– и, улыбнувшись, добавил. – Soweit ich mich erinneren kann, ist es den Deutsche nicht einmal gelunhgen Georgien zu erobern! (Насколько я помню, немцам ни разу не удалось оккупировать Грузию? – нем.)

– Вы хорошо говорите по-немецки… – отметил ботоно Звиад и, скривившись, признался, – но, раз Вы не знаете грузинского, я бы предпочёл вести беседу на русском языке… – и, улыбнувшись уголками губ, добавил: – Не ожидал встретить в Вас культурного человека… Присаживайтесь! Вы немец?

– Nein, ich bin keine deutsche, aber in einem deutschen Haus groß gewachsen! (Нет, не немец, но я вырос в немецком доме! – нем.)– улыбнулся капитан ответно и, перейдя на русский язык, добавил: – Только присесть здесь, к сожалению, некуда…

– О! Это мы сейчас исправим! – оживился его собеседник и, не вставая из-за стола, громко позвал: – Этери! Этери!!!

Моментально возникшая в двери секретарша, выслушав сделанные на грузинском языке распоряжения, попыталась было спорить, но повысивший голос ботоно Звиад решительно пресёк её возражения. Сан Саныч в произошедшей на его глазах словесной перепалке ничего не понял, однако по дважды повторенным хозяином кабинета словам "кофе" и "коньяк" предположил, что его вопрос будет разрешён положительно. Последовавшие за этим события всё равно оказались для него неожиданными. Сначала те же крепкие парни внесли в кабинет кресло. Затем, минут пять спустя, в двери появилась всё ещё возмущённая секретарша с подносом, заставленным вазочками с фруктами и сладостями, бутылкой коньяка и нарезанным на блюдечке лимоном. Завершали натюрморт две хрустальных рюмочки и пара фарфоровых чашечек, исходящих умопомрачительным ароматом свежезаваренного кофе.

– Вас не смутит, если справка будет на грузинском языке? – спросил ботоно Звиад Сан Саныча, откупоривая коньяк[2].

Утолив жажду, Сан Саныч вернулся в свою комнату и, не включая света, улёгся на кровать с твёрдым намерением уснуть. Где-то рядом заступил на ночную вахту сверчок.

За стеной приглушенно спорили так и не угомонившиеся любители расписать пулю…

Осоловевшему от выпитого коньяка майору они совсем не мешали. Едва коснувшись головой подушки, он с удовольствием отпустил расползающиеся мысли и погрузился в глубокий спокойный сон.

Во сне он оказался в облицованной кремовым кафелем ванной комнате.

Над белоснежным айсбергом огромной, похожей на бассейн ванной свернула томные жёлтые кольца змея душевой установки. Вычурные краны, ажурные полочки, изящные гнутые поручни – всё отливало безупречной свежей позолотой.

В большом, на полстены, зеркале Сан Саныч обнаружил собственное отражение. Он был в тёмно-синих плавках, босой.

Отражённый идеально гладким зеркалом собственный взгляд показался майору каким-то невыразительным и тусклым. Усталым.

Он приблизился к зеркальной поверхности и показал своему отражению язык.

Отражение нахмурилось, покрутило указательным пальцем у виска, а затем этим же пальцем и погрозило.

– Тьфу, на тебя! – обиделся майор и понял, что спит.

Затем он заметил задорно торчащий волос. На подбородке. Волос почему-то был тёмно-синим. На чисто выбритой коже он выглядел нелепо и вздорно, был толст и, к тому же, подобно змеиному жалу, расщеплён на кончике.

Сан Саныч ухватился за него ногтями и осторожно потянул.

Волос поддался. Когда из подбородка напряжённой струной торчало добрых два сантиметра злосчастного волоса, кожа в месте его роста вздулась, разошлась, и, вслед за волосом, оказавшимся обыкновенной капроновой ниткой, показался кончик тёмно-синей бельевой верёвки.

Это уже ни в какие ворота не лезло.

Окончательно разуверившись в реальности происходящего, Сан Саныч всё-таки решил довести начатое дело до конца. Он покрепче ухватился за кончик верёвочки и, с удовлетворением ощущая, как она покидает тело, вытащил её всю.

"Добрых двадцать сантиметров, – прикинул он на глаз и подосадовал: – Кому скажи, ни за что не поверят, что из себя достал…"

Освещённая лампами дневного света верёвочка была на удивление реальной. Похожей на маленькую синюю змейку. Она и в самом деле внезапно ожила, скользнула между пальцами правой руки, спутала их и стала затягиваться. Всё сильнее и сильнее.

Нанизанный подобно бусине, на ней откуда-то появился крупный нефритовый камешек. Его мутно-зелёная сердцевина начала наливаться красным светом. Когда весь камень приобрёл рубиново-красный окрас, он раскалился и обжёг кожу на указательном пальце.

Сан Саныч, шипя от боли, рефлекторно затряс рукою, торопясь и срывая ногти, выдрал запутавшуюся между пальцами скользкую змейку и брезгливо отшвырнул её прочь.

Нефритовый камешек, упав на покрытый кафелем пол, звонко щёлкнул, и верёвочка, подобно настоящей змейке, стремительно юркнула в щель за зеркальной тумбочкой.

"И к чему такое может присниться?" – подумал майор и удивился какому-то постороннему для снящейся ему ванной комнаты звуку.

Ему показалось, что где-то рядом, возле самого уха, лопнул пустой стакан.

Справка №5. Южная Осетия. Свидетельства

Приведённые ниже свидетельства могут показаться стороннему читателю далёким от реальности бредом или кошмарным сном. Плодом воспалённого воображения. Но это не сон, и не бред. Очевидцы и их истории – абсолютно реальны. Здесь приведена лишь малая часть того, о чём можно и нужно рассказывать. О том, что было, что происходит сейчас, о том, что ещё долго будет происходить там, где неуёмные амбициозные политики сталкивают народы в отнюдь не очистительном огне гражданских войн.

Если мы, в своем местечковом благополучии, не будем сопереживать своим гибнущим, изгоняемым и обираемым, унижаемым и уничтожаемым соотечественникам, то, рано или поздно, эта беда постучится и в наши двери. И вы, уважаемые читатели, сподобитесь попасть в леденящие кровь хроники в качестве "очевидца" происходящих "где-то там, но не у нас" событий.

Если повезёт выжить.

Но, с таким же успехом, вы можете попасть в эти хроники в качестве жертвы.

Если не повезёт.

1. Медицинская служба, г.Цхинвал

Рассказ водителя машины «скорой помощи» Цхинвала Цховребова Александра Ханжеровича, 1963 г.р., осетина (записано Д.Н.Леоновым 18 февраля 1991 г.):

26 января 1991 г. Днём … Цховребову сообщили о вызове из села Курта … Врач просил коменданта Гиви Кванталиани [на тот момент ещё находившегося в Цхинвале и являвшегося его номинальным комендантом от грузинской стороны – прим автора.] выделить БТР, но тот сказал, что БТРа нет, и предложил ехать без бронемашины. Водитель отказался ехать без сопровождения. Наконец грузинская милиция выделила БРДМ, и он всё время следовал за машиной «Скорой помощи», кроме того, грузинский милиционер в чине капитана сел в машину «Скорой помощи» рядом с водителем. В салоне машины, кроме врача и медсестры, были также родственники больных. Доехали до места, взяли избитого престарелого человека из села Курта, потом заехали к другому избитому, 55-летнему Кочиеву, преподавателю средней школы в селе Курта. На стук в дверь долго не открывали. Только когда поднялись на второй этаж дома, через некоторое время жена Кочиева и его пятнадцатилетний сын, поняли, что это осетины, стали рыдать, потом открыли дверь и вынесли больного на носилках (врач говорил, что у него перебит позвоночник). На обратном пути, подъезжая к селу Тамарашени, Цховребов заметил пикет гражданских людей с автоматами. Притормозил. К машине подошёл человек в гражданской одежде с автоматом. По его требованию Цховребов заглушил двигатель, после чего этот человек выбросил его из машины. Цховребов узнал его – это был Миндиашвили Мераб, по прозвищу Виро (осёл – груз.), житель села Кемерта, примерно в 12 км от Тамарашени. Он ударил Цховребова прикладом и повёл к «Жигулям» вишнёвого цвета. Посадив его там, закрыл двери. Из машины Цховребов видел, как люди в гражданском вытолкнули из «Скорой помощи» врача, затем медсестру и родственников больных и стали их избивать. Виро стал разбивать прикладом боковые стекла «Скорой помощи». Наконец человек лет тридцати открыл двери «Жигулей», сказал Цховребову: «Иди к машине и езжай!» Но Виро стал избивать подошедшего к «Скорой помощи» водителя. Цховребов говорил: «Мёртвого же везем, почти мёртвого...» Тогда Виро открыл задние двери «Скорой помощи» и выстрелил в лежавшего на носилках Кочиева в упор – Цховребов видел, как череп, начиная от бровей, отлетел. Подполковник и курсанты милиции выбежали из школы и отобрали у Виро осетин [рядом с местом описываемых событий располагалась школа, в которой были расквартированы курсанты Тбилисской школы МВД, введённые в Цхинвал для «наведения порядка» – прим автора.]. Подполковник сказал Цховребову: «Езжай!» Но люди в гражданском снова выкинули Цховребова из машины. Тогда подполковник сам сел за руль «Скорой помощи» и сказал людям в гражданском: «Если я услышу хоть один выстрел, то выведу своих курсантов», На это Виро матюгнулся, – Мол, выводи своих курсантов, – но, ворча, всё же отошёл… Подполковник довёл машину до улицы Джаттиева и сказал на прощанье: «Езжай, сынок, не бойся. Меня зовут Гиви Лордкипанидзе из Тбилиси».