К ясным зорям (К ясным зорям - 2) - Виктор Миняйло

- Го-го-го! Взбрыкивает наша теща! Го-го-го!

Но постепенно, как круги на воде от брошенного камня, угасала свадьба. Утомилась.

За эту неделю Степан Курило даже похудел.

И вот что странно: в своей беде почувствовал заметное облегчение. Словно ждал смерти дорогого человека, мучился надеждой и отчаянием, а это уже похороны, кинул свою горсть земли и окончательно убедился - никогда не увидишь, не коснешься, не поговоришь. Все... И хотя оставалась тоска, но уже не сосало под сердцем, не задыхался, не сходил с ума. Отошла куда-то далеко-далеко, в самую глубину памяти, мысль о самоубийстве, и он уже мог заснуть здоровым сном не измученного, а просто уставшего че-ловека. И любовь его уже не надрывалась болезненным криком, а звучала далекой прекрасной песней.

Это обстоятельство мало-помалу примиряло его с Софией, и та сразу почувствовала его новое состояние и хотя была еще зла недоброй памятью, но оттаяла и потянулась к нему. И не колола ни язвительным словом, ни намеком - понимала, как это сейчас опасно. И старалась расшевелить его, не оставлять в одиночестве. И уже не замечала, что с уходом Яринки хата опустела, - наоборот, для нее она наполнялась миром и надеждой.

- Не сходить ли молодых проведать? - предложила она мужу как-то вечером.

Он сразу согласился.

Надел новый пиджак (сам справил, после того как на сходке богатеи высмеяли его, к Миколиному не притронулся, - пришлось Софии продавать одежду покойного мужа), причесал смоляную чуприну на косой пробор и, завязав в платок ковригу и бутылку горилки, пошел с Софией к свату.

Все Титаренко, за исключением ученого Андрюшки, были дома. Сидел еще, опираясь на клюку, и хозяйкин брат Тадей Балан - свадебный сват, которого и Степану теперь приходилось звать сватом.

Яринка с Титаренчихой жужжали веретенами, и молодуха вся вспыхнула, увидев отчима с матерью.

- Ой, мама... - несмело глянула она на суровую свою свекровь, широколицую, черноликую, фигурой похожую на крепкую дубовую доску на широко поставленных ножках. - Я, мама...

- Оставь, доченька, да поздоровайся, - произнесла старуха густым голосом, и видно было, что она не была злой, и весь ее суровый, как у казацкого сотника, вид свидетельствовал о том, что с самого детства она ничего, кроме работы, не ведала. - Пороскошничай, пороскошничай!.. - И свято верила, что если человек на какую-то минутку оставит работу, то это уже настоящая роскошь.

София тоже верила в это и потому ничуть не удивилась. Работать нужно всю жизнь, ежечасно, ежеминутно, просыпаться с третьими петухами, достаток сам не приходит в дом. Бог дает человеку праздники, но и тогда женщина не знает отдыха - и подать, и прибрать, и посуду помыть, и детей одеть, и за скотиной присмотреть, - ну что же, такова доля, как всем, так и дочери.

- Не ослабляйте ей вожжи, - сказала София весело и, вытерев губы пальцем, смачно поцеловалась со свахой. - А как не послушается, - это в перерыве между поцелуями, - то за скалку - да по спине!

Сватам-мужчинам София кланялась, отдельно Титаренко, отдельно Балану. Данилу поцеловала в обе щеки - "ну до чего ж у меня сладкий зять, - словно сахарный, словно медовый!..". Кивнула Тимке, который разинув рот не спускал взгляда с жены брата. И только потом уже обняла и приголубила Яринку. А как увидела на глазах дочери слезы, сказала громко:

- Ты чего? Голодна?.. Ну ты глянь... И чего б я рюмила? Такая!..

Данько посматривал на молодую жену с холодным любопытством и молча возился у печи - изгибал и обжигал клюку. Железная, как у парубка, теперь ему не годилась, для солидности нужно было иметь отглянцованную дубовую.

Степан чувствовал себя не в своей тарелке. Был здесь чужим, никто его не понимал, и он ни к кому не был расположен. Была только одна Яринка, но и она ни звука ему, а он должен был быть глухим к ее тайному горю. Он лишь украдкой следил за Даньком и страстно ненавидел его - чтоб тебе уголь в глаз выстрелил! Мечтал о том, как долго бы он целился винтовкой в рыжеватую кучерявую голову своего врага, как долго отдавалось бы эхо выстрела, как падал бы его враг и умирал у него на глазах. И все же мало было Степану вражьей смерти, пускай бы снова оживал, чтобы второй, третий раз убить его! Даже знобило Степана от этой мысли, и он, чтобы как-то скрыть свое состояние, натянуто улыбался, и эта улыбка казалась ему самому сладковато-горькой, как в окопах когда-то цикорный чай с сахарином.

И он решил для себя: "Ты не минуешь меня!" И от этой мысли успокоился.

Титаренчиха что-то шептала невестке. Яринка старательно и радостно кивала - хорошо, мама, хорошо! - потом метнулась туда-сюда, забренчали ложки и миски, откуда-то появились закуски, к Степановой бутылке присоединилась в компанию еще одна, хозяйская, и, радостно осмотрев стол, Яринка крикнула свекрови - уже, мама! - и закусила нижнюю губу, гордая тем, что к ее родителям проявили такое гостеприимство.

Степан устал от горилки еще в дни свадьбы и поэтому уставленный всякой всячиной стол не оживил его.

И по первой и по второй выпили молча. Степан лишь ревниво следил, как пьют сыновья Титаренко. Губастый и мрачный Тимко крякал от наслаждения, и видно было, что и из ковша выпил бы без усилий; Данько же пил молча, с отвращением, морщился и хмурился. И Степану казалось, что тот хитрит: вот, мол, какой я к этому равнодушный...

"Брешешь, - хотелось крикнуть Степану, - ведь ты пьяница! Кому же тогда быть пьяницей, как не тебе!" Не мог его злейший враг быть без единого изъяна!.. А ты, Яринка, присматривай, внимательно следи!..

После второй чарки Данько вышел из-за стола и снова стал возиться со своей клюкой. За это Степан возненавидел его еще сильнее.

София не раз наступала мужу на ногу. Степану ничего не оставалось, как принимать важный и равнодушный вид. Но продолжал коситься на Данилу: замечает ли он, понимает ли, для кого предназначено презрение тестя? Но тот так старательно скреб обломком стекла свою клюку и глянцевал ее куском меха, что становилось ясно - безразлично ему все на свете, всем он доволен. Степану осталось сохранить надменный вид разве что для родителей Данька. И поэтому Курило долго не включался в разговор сватов.

А беседа началась с Баланового скрипенья:

- Вот так вот пьем... закусываем... да и терпим... что эти разбойники баламутят... Уже дважды земельку теряли... а вот и в третий раз... землеустройство... И что оно такое деется?! - трагично затряс он поднятыми руками. - Иде те англичане?! Чтоб все поворотить!.. Знамо, низзя так сразу... чтоб пулимьетами да еропланими... Потому как от этого и невинные хазяи могут пострадать. Но только надобно сказать нашим правителям: не троньте хазяев, не то опять пустим, мол, еропланы да пулимьеты. Беспременно!

- Ой, сжалится ли господь над нами? - тоскливо покачала головой Титаренчиха.

Сторожко поглядывая на Степана, Кузьма Дмитриевич Титаренко зачмокал:

- Значца, так... Уремья такое настало... Терпеть нужно. Вот, гадство, как жизня устроена!.. Да! Все же, сват, с властью надо миром. Я так кумекаю: где можно урвать, там, значца, и пользуйся... Значца, так... пользуйся... Вот, примером, я. На этот год пять десятин беру в аренду в агропункте. Дело простое - двенадцать пудов от десятины. Два пуда сдай наперед, а десять по жатве. Выгодно? Да еще как!.. У меня вон десятина семнадцать коп пшеницы дает... И власти выгодно, и хрестьянам... которые хазяины... А где, скажи, комнезам возьмет по два пуда наперед, когда у него хлеба - до рождества всего-то? Где у него пара добрых коней, чтоб глубоко вспахать? Где у него, скажи, скотина, чтоб навоз давала? Значца, так - где?

- А так, так! - поддержала его София. - Нужно и тебе, Степан, подумать. Как оставят нам с тобой две десятины, что ж тогда - на паперть с протянутой рукой?.. Завтра же вези в волость шесть пудов зерна и бери в аренду три десятины с агропункта. Слышь?

- А бедные что повезут?

- Детей пускай везут! - засмеялась София.

- Га-га-га! - загоготал Балан. - Эт вы правду, Сопия, говорите! Неспособны хлеб родить, так только детей и плодят!

- Каждая тварь должна плодиться, - осторожно вставил Титаренко. - Что бедные, что богатые...

- Комнезамы плодятся, а хазяи детей им корми! - проскрипел Балан. Потому как ихняя власть! А по мне так: ощенится сука, так хазяин отберет щенков, сколько прокормить может, а остальных...

- Топить нас, сволочи?! - неожиданно для самого себя грохнул кулаком по столу Степан.

Наступило молчание.

Степан медленно поднимался из-за стола. Что сделает сейчас - не знал.

Балан испуганно схватил его за локоть.

- Вы, сват... не обижайтесь... пошутковал я... Хотел, значца, сказать, чтоб люд плодился по возможности сколько кто хлеба имеет...

- Так, так, - отозвался и Титаренко. - Разве мы шуток не понимаем? Значца, так... понимаем.

- И верно! - поддержала мужа Титаренчиха. - Так вы, братик, как есть пошутковали, а сватушка подумали невесть что... Вы уж садитесь, сват, да выпьем по чарочке... Где колбаса да чарка, там минется и сварка*...