Поющие Лазаря, или На редкость бедные люди - Майлз на Гапалинь

Старик обнажил коричневые зубы в усмешке, – знак того, что не бог весть сколько ума было в этом моем вопросе.

– Уж конечно, бывало, несмышленыш, – сказал он. – Вся эта вода – мимолетный летний дождичек для того, кто знавал жизнь в былые годы. Во времена моего деда были люди, которые не видели ни сухой земли, ни безопасного места для сна с рождения до самой смерти и которые не пробовали ничего, кроме рыбы и дождевой воды. Рыба в те времена росла у нас на огороде. Те, кто не умел хорошо плавать, отправлялись в вечность.

– Прямиком? – спросил я.

Однако в эту минуту я услышал, как мой старый мудрый дед хвалит ведро, говоря, что погода великолепная и что в ней нет никакого коварства в сравнении с той пыткой небесной, которую знавали люди во времена его молодости. Многие думали тогда, что вновь пришли времена потопа.

– А пережил ли кто-нибудь великий дождь тех времен? – спросил я.

– Только некоторые. А вот за многие и многие годы до этого погода была настолько суровая, что говорили, будто потонули все в этом краю, кроме человека по имени Маэлдун О’Понаса. У этого человека хватило сообразительности и дальновидности сколотить первую в этих местах лодку, и он извлек великую пользу из этого дела. Он уплыл живым и невредимым во время самого высокого прилива и забрал с собой всяческое добро, оставленное людьми, которые распрощались с этой жизнью, – отборную картошку, вымытую из земли наводнением, мелкую домашнюю утварь, кое-какое спиртное и ценные золотые монеты, которые веками держали в тайниках. К тому времени, когда он бежал из Корка Дорха, могу тебя заверить, он был богат и доволен не на шутку.

– А куда же он поплыл на лодке, дражайший? – сказал я, испытывая большой интерес к разговору. Мой собеседник устремил свой палец в сторону холмов Бьянна Бана, что были далеко от нас на северо-востоке.

– Среднюю вершину называют Пиком Голода, – сказал он, – по той причине, что именно этой вершины удалось достичь О’Понаса. В обличье морского острова открылась она в то время глазам плывущего в лодке, и говорят, что он единственный, кому когда-либо удалось ступить на эту землю, поскольку гора эта слишком крута, и дорога вверх слишком трудна для того, кто доверится ногам.

– А спустился ли он когда-нибудь вниз?

– Воистину нет. Если по дороге затруднительно идти вверх, то по ней затруднительно идти и вниз, и если бы нашелся кто-нибудь, кто прошел бы шаг за шагом весь путь от вершины пика до самого подножия, похоже, такой человек искал бы своей погибели и скорее достиг бы вечности, чем земли внизу. О’Понаса причалил на лодке к вершине пика, и там он и пребывает с тех самых пор вместе с лодкой, – если можно теперь различить там остатки его костей.

– В таком случае похоже, благословеннейший, – сказал я, и тут великие и полезные мысли пришли мне в голову, – что ценные и неплохие вещи пребывают на Пике Голода до сегодняшнего дня – золотые монеты и все остальное, что О’Понаса прихватил в день грабежа?

– Они там, – сказал он, – если только истинны и заслуживают доверия все те сокровища сказаний и соседских преданий наших прадедов и пращуров, что бытуют у нас в Корка Дорха.

– Сладкозвучна история, которую ты рассказал мне, о великодушный старец, – сказал я, – и моя тебе самая благодарная благодарность.

Когда я добрался в тот вечер до тростника, мне не удавалось ни вздремнуть, ни сомкнуть глаз от множества мыслей, одолевавших меня и соблазнявших меня Пиком Голода. Острым внутренним взором я видел вершину горы и на ней – ясно различимый остов лодки и скелет человека, а рядом с ними, все на том же заоблачном клочке земли – сверкающие золотые монеты, – все награбленное богатство, которое взял с собой О’Понаса в день потопа. На мой взгляд, было это большим позором – что бедняки здесь терпят голод в то время, как там есть средство к их спасению, но у них нет никакого способа до него добраться.

Я сказал бы, что в это самое мгновение ко мне пришло решение: в один из дней я доберусь до вершины этой горы – не мытьем, так катаньем, живой или мертвый, сытый или оголодавший. Я полагал, что лучше человеку найти свою смерть в поисках хорошей жизни на Пике Голода, чем вовеки веков сносить тяжкую жизнь в Корка Дорха. Лучше человеку умереть от дождя и невзгод на этом пике, чем жить в голоде дома, посреди сырой равнины. Я совещался сам с собой всю ночь, и в слабых сумерках, когда день пробивался сквозь черноту тьмы, все было решено у меня в уме. Когда-нибудь я отправлюсь на Пик. Я отправлюсь туда за деньгами, и, если останусь жив после всех трудностей, то впредь буду до некоторой степени богат, сыт и часто пьян.

На случай, если на вершине горы сокровищ окажется ровно столько, что хватит только мне одному, я постановил держать свое намерение крепко и глубоко у себя в уме и не делиться им с соседями, равно как и не сообщать о нем Седому Старику. Я начал тогда наблюдать за поведением непогоды, изучая ход бури и обычаи ветра, смотря, есть ли какое-то время в сутках или в году, которое более других пригодно для похода на Пик. За этим делом я провел время до конца года и к концу этого срока почувствовал, что мои труды напрасны. В Корка Дорха сила ветра и мощность дождя были всегда одинаковы, непрестанно и неизменно, будь то днем или ночью, зимой или летом. Это был скверный план – дожидаться хорошей погоды, и в конце концов я постановил, что мне пора двигаться в поход.

Склоны горы были настолько крутыми, а здоровье мое – настолько скудным, что груз, который я мог нести на своей узкой и хилой спине, был невелик и легок. Я незаметно собрал необходимые мелочи – бутылку воды, нож, небольшой мешок для золота и груз картошки.

Я хорошо помню то утро, которое стало началом моего похода. Дождь лил с небес в изобилии, нагонявшем страх, и больно хлестал по темечку. Вначале я вовсе не собирался отправляться на Пик именно в тот день, но подумал, что местные жители вот-вот утонут и что есть небольшая вероятность, что я спасусь, если мне удастся взобраться на несколько шагов вверх по склону горы. Если бы не сильный дождь в то утро, есть опасение, что у меня вовеки не хватило бы мужества покинуть маленький домик, где я родился, и устремиться к Пику Предназначения, – к загадочной и неведомой цели моего похода.

Было темно. Выбравшись наружу из-под сырого тростника, я сгреб свой походный мешок, который был припрятан у меня в углублении в стене, и тихо двинулся из дома.

Дождь и слепящая белизна адских предрассветных сумерек вселили одиночество и ужас в мое сердце. Я отыскал то место, где, как мне думалось, проходила большая дорога, и продвигался то шагом, то ползком, то падая, то припадая, в направлении горы. Бурный ручей, доходивший мне до колен, тек навстречу, и уж конечно, отнюдь не бодро продвигался я в то время вперед, а то и дело спотыкался, прихрамывал, растягивался в водянистой грязи, иной раз меня подбрасывало злой волей непогоды вверх, высоко над землей, я скрючивался посреди ветра и дождя и был нисколько не властен выбирать направление своего движения. Поистине, кого как не меня постигли в то утро ирландские невзгоды!

После всех трудов стало ясно, что я понемногу продвигаюсь вперед, так как я почувствовал, что земля подо мной круче пошла вверх: это добавило толику к моим мучениям. Соленые потоки пота заливали мне глаза в придачу к остальным страданиям, и мне сдавалось, что скорее кровь, чем вода омывает мои ноги. Но я был в походе и не желал отступать ни перед чем, кроме одной лишь смерти.

Когда я поднялся высоко по склону холма, я увидел, что сверху на меня несутся реки воды, вместе с деревьями, валунами и небольшими фермами, и до сего дня я поражаюсь, как я не заработал во время этого адского предприятия смертельную трещину в голове. Часто меня охватывала тоска по дому при воспоминании о Корка Дорха, где осталась моя семья, но все-таки мужество не покидало меня совсем. Я карабкался изо всех сил, хотя много раз меня протаскивало назад, придавив сверху обломком скалы. Клянусь, я провел эту ночь до утра, работая обеими ногами, и работа эта была трудная и потная.

Когда наступили унылые сумерки, заменяющие нам в Корка Дорха день, удивительный вид открылся передо мной. Я обнаружил себя почти у самой вершины горы, сам я был иссиня-красного цвета от потеков крови и от ночных падений, и на теле моем не осталось и клочка одежды. Яростные чернобрюхие тучи почти касались моей макушки, а поток дождя, ливший из них, был так силен, что сплошь и рядом вырывал мои волосы. Несмотря на все усилия и отчаянные попытки, которые я предпринимал, я наглотался все того же дождя и ужасно раздулся от дождевой воды, что вовсе не увеличило крепости моих ног. Внизу под собой я не видел ничего, кроме тумана и утренних испарений; вверху надо мной смутно ощущалась вершина горы, и ничего не было рядом со мной, кроме скал, грязи и вечных порывов дождя. Я двинулся вперед. Удивительным было это место, и крайне удивительной была погода. Не думаю, что когда-нибудь еще будут подобные им.