Хроника пикирующего сознания - Бадри Горицавия

«Нет!», – что означало триединое одно: «Напишем. Сыграем. Не слабо». Тщательно после анализируя не слишком-то длинный, но, как оказалось, слишком геморройный разговор со своим шефом, Вера Павловна всё-таки пришла к выводу, что во всём виноват Райкин. Сын. «Валошкi», кроме магазинов, поставляли свою продукцию по муниципальным контрактам в разные столичные заведения. Одним из которых был театр «Сатирикон», в буфете которого продавалась «васильковая» выпечка. Среди множества памятных настенных фото в кабинете Антона Павловича была как раз фотокарточка, на которой был он сам в обнимку с Константином Аркадьевичем – худруком «Сатирикона». Смеющиеся. Помните блуждающий взгляд Пузыря после «Вы предлагайте …» Веры Павловны? Бывает театр одного актёра, но Антон Павлович пошёл дальше и решил создать театр одного зрителя. Согласились – выполняйте.

В заборную щель редко когда по одному подглядывают. Всегда найдутся и другие охочие. Весть о ней быстро разносится. С невыключенной веб-камерой точно так и вышло. В бухгалтерском углу коротко и призывно брякнул смартфон. Вера Павловна сквозь узенькие стёкла тех, из двух пар очков, которые отвечают за дальнозоркость, вчиталась в сообщение. С глазами её за неполную минуту случилась странная метаморфоза. Дважды. Сначала они по привычке сощурились, а после прочтения резко и широко расширились. Явно было заметно, что содержание электронного послание Веру Павловну весьма удивило и даже озадачило, если не больше – спугало. Цикл «сощуривание и расширение глаз» повторился. Дальше было совсем загадочное. Вера Павловна подняла смартфон высоко над головой, показала всем указательным пальцем у губ жест «Тихо», медленно и осторожно поднялась словно с заминированного стула. На цыпочках, вдоль стенки, не менее медленно и осторожно пробралась к большой плазме и, взяв с конференц-стола чёрный пульт, нажала на кнопку. Выдохнула. Все же остальные наоборот вдохнули. «Что это сейчас было?»

Текст с экрана Вера Павловна зачитала нарочито официально – громко (насколько позволял шейный корсет), с выражением (опять же насколько это было возможно), выделяя знаки препинания и введённые в текст эмодзи: «Браво. Восклицательный знак и тройные «аплодисменты». Мне понравилось. Спасибо за спектакль, василёчки. Смайлик «подмигивающая рожица». Неплохая пьеса. Короткая правда, но для дебюта годится. Бронируйте на неделе колёсный пароход. Павловна, оплачивай. И кухню с официантами. Кто, что желает. Катим на два дня. С ночёвкой. И цыган найдите. Гулять, так гулять. Восклицательный знак. Пузырь. «Очень злая рожица». Точка.»

– «Картофельный язык» говоришь, Зин, – кольнул в живую ранку начальника отдела кадров Лёшка, хитро прищурившись.

Щёки Зины моментально вспыхнули от резко накатившего стыда. Да и остальные немного остолбенели. Никто не ожидал, что Пузырь всё это время был тайным зрителем действа, которые они невольно только что устроили. Лишь Сергею Ефимовичу было всё нипочём. Он спокойно похрапывал в своём кресле-троне.

………………..

И снова о ней

«Станция «Щёлковская». Конечная. Поезд дальше не идёт, просьба освободить вагоны».

Так помогите мне. Освободить. Сам я выметаться из вагона не хочу. К тому же вы наврали, поезд ваш идёт дальше. Просто не в том направлении, а в обратном. Ну так ведь идёт же и совсем уже скоро. А я нет. По вашей вине. Да, да, – по вашей. Вы меня здесь бросаете. Просите покинуть вагон. Культурно выгоняете. Выходит, конечная станция не для поезда, а для меня. А я ведь всего-навсего хотел надышаться. За этим и спустился в метро. Поэтому и двинул от Арбатской на северо-запад. Для этой цели и только лишь для этой позволил вашему бездушному турникету списать одну поездку с моей карты. Думал, синей ветки мне будет для этого достаточно. Неправильно думал. Не хватило мне её длины, чтобы успеть вдоволь насытиться подземным целебным воздухом. Надо было выбирать кольцевую, а то ведь только-только начали лёгкие мои расправляться, в голове светлеть, а тут – бац и конечная, да к тому же выгоняют. Да, да, выгоняете. Вы. И обманываете. Я-то знаю (давно и точно), что зайдёт сейчас поезд ваш в темноту и там остановится. Он даже разворачиваться там не будет. Просто хвост его возьмёт на себя роль головы и машинист прямо по платформе перейдёт в эту новую голову, за рычаги сядет и кнопочки. Ему хорошо – поезду – он может очень быстро и безболезненно менять свою бошку (две у него их) и, чуть постояв в темноте туннеля, сразу же двигаться в другом направлении с привычной скоростью. Я же такой обмен произвести не в силах – у меня хвоста нет, а менять свою имеющуюся единственную голову на то место, откуда этот самый хвост должен расти – это нужно совсем без ума остаться. А разве уже не остался, если с поездами разговариваю? Нет? Не с поездами? А с кем тогда я диалог сейчас веду? Кто там таким знакомым, родным почти голосом мне про конечную объявил и попросил на выход? Кто вы? Зачем вы меня выгоняете? Не выгоняйте. Прошу. Меня не выгоняйте. Сегодня только это не делайте. Пустите меня тоже в туннель вместе с поездом. Мне всего лишь нужно чуть отстояться и если уж – не надышаться, то хотя бы отдышаться. Как и ему. Я хочу уединения в подземной темнице. Жажду его. На время. Чтобы собраться с мыслями и с силой. Только и всего. Разве я многого прошу?

«Станция «Щёлковская». Конечная. Поезд дальше не идёт, просьба освободить вагоны».

Не услышали. Вот как значит. Бездушные. Ладно. Слышу-слышу, выхожу, врунишки. Ваша взяла. Отлепляюсь нехотя и с болью от кроваво-красного дермантина сидушки (я ведь даже спиной не облокотился от волнения), четыре медленных шага по полу вагона, один – на неспокойную платформу и двери за мной почти бесшумно закрываются. Я освободил поезд последним. Конечная. Чёрт! Поезд железной змеёй медленно заползает в чёрную пасть туннеля. Гляжу ему вслед с сожалением и обидой. Я на платформе Щёлковская. Один. Хотя вокруг полно людей – как муравьёв их в разворошённом муравейнике – но я всё равно один, так я себя чувствую. Один на один со своими мыслями. Лишь с немым, бессвязно и громко завывающим поездом я чувствовал своё единение. Но он покинул меня. Хотя со стороны может показаться, что это я его покинул – «освободил». Конечная. Да. Придётся здесь мне собирать свои мысли, которые нужные и выбрасывать из головы, которые совсем лишние и терзают изнутри. Да хоть вот прямо сюда – вниз, на освободившиеся рельсы их и бросать. Пусть их поезд на обратном пути своём из туннеля раскатает в лепёшку. Пусть. Здесь – на «Щелчке» и отдышусь я. Придётся здесь. Ничего не