Танго ненависти - Эрнест Пепин

Я оправляла к нему домой детей, жалующихся на нищету… Ни один отец не устоит перед рыданиями родной дочери…

Конечно, моя месть подарила мне два великолепных года жизни. Результат превзошел все ожидания. Он пытался защищаться, но я всегда наносила опережающий удар. Над ним лило из всех щелей!

О! Какое наслаждение появляться в общественном месте (мэрии, аптеке, библиотеке, рынке, приемной врача) и делать вид, что размышляешь вслух! Я подробно излагала о нем все гадости, что могла измыслить, нисколько не беспокоясь о том, как я выглядела, меня интересовала только реакция окружающих. Ведь они, видя, что я почти помешалась от горя, начинали искренне верить в безграничность его подлости. Как я могла врать об отце моих детей? О, наслаждение!

Если кто-то имел неосторожность произнести его проклятое имя в моем присутствии, я тут же принималась горбить спину под невыносимым гнетом свалившихся на меня несчастий, морщины горя разъедали мое суровое лицо, как разъедает камень растение, называемое в народе «камнеломка», мой голос становился тихим и дрожащим, и я шептала с изнеможением побиваемого камнями: «Это так тяжело! Так тяжело, как я живу в данный момент…» Говорящий, сраженный столь величественным страданием, не смел продолжать и замирал, разглядывая мантилью безутешности, что окутывала мое тело с ног до головы, погружая меня во мрак… О, наслаждение!

Как я ликовала, окружая его стеной сурового порицания и недоверия, укутывая его в жирную грязь моих слов, намазывая его ядом липких речей. Он напоминал мне Братца Кролика из детской сказки, приклеившегося к смоляному чучелу: чем больше он дергался, пытаясь освободиться, тем сильнее прилипал.

Однажды я столкнулась с ним в зеленом театре. Усевшись рядом со своей страшенной жабой (я так ее называю, но в глубине души я признаю ее красоту), он наслаждался музыкой, что шокировало меня. Я поднялась и, смущая всех собравшихся, принялась поносить прелюбодеев на чем свет стоит, выкрикивая непристойности. Они казались спокойными, невозможно спокойными, невозмутимыми, будто и не подозревали, что были моей мишенью. В антракте они потихонечку смылись, оставив два пустых кресла, как свидетельства преступления. Я выиграла и на этот раз: это трусливое исчезновение, позорное бегство, отступление в полном беспорядке. Скандал удался! Я кинулась в него яростно, неудержимо, уверенная, что разгоню их, как разгоняет пугливую стайку дроздов брошенный камень. Я кинулась в него, гордая от возможности ощутить всю тяжесть моей непорядочности. И я повторяла без устали, повторяла про себя, что даже если Абель захочет скрыться под землей, то я буду его поджидать даже там.

Благословенное время виллы кануло в лету. Его отец, которому я передала несколько писем Абеля (так никогда и не отправленных) с упреками в мой адрес, выгнал их… Теперь они обитали в жалком подобии дома в квартале для бедных, и я развлекалась тем, что направляла туда наших знакомых (или же просто случайных людей, тронутых моим страданием), чтобы они могли убедиться воочию, во что превратился Абель (этот аристократ!). Я делала вид, что жалею несчастного, павшего столь низко, но мечтала накормить его дорожной пылью. Пылью, в которой валяются блохастые шелудивые псы! Именно так! Я же, с большим Белым мужчиной, моим сожителем, жила в квартале с видом на море, в квартале, где даже породистые собаки питались лучше, чем многие бедняки. Итак, я смеялась, смеялась во весь голос, доказывая всем, что из нас двоих ниже упал не тот, о ком бы могли подумать изначально.

Те, кто встречал их в супермаркетах, толкающих тележку с провизией, передавали мне, сколь скуден их рацион. Отныне они редко где появлялись. Забыты книжные лавки и библиотеки. Повернулся спиной Центр искусств. Что касается модных магазинов, то о них можно даже и не упоминать! Отныне они не ходили по центру города, исключением стали адвокатские конторы и ступени здания суда.

Потому что суд никто не отменял! Суд справедливый! Суд правды!

Абель имел наглость потребовать развода. Да, развода! Церковь не принимает неверных решений! Суд не соглашается на необоснованные разводы!

В комнате ожидания я увидела Абеля: костюм, галстук, достоинство. Меня пригласили в зал. Перед судьей я принялась рыдать, соскальзывая на пол, и говорила, говорила, говорила.

— Господин судья, этот месье обитал на дивных пастбищах. Я не представляю, какая муха его укусила и почему он вдруг решил перепрыгнуть через ограду загона. Это не я вынудила его скитаться. Я отказываюсь давать ему развод. Все, что он хочет, — это чтобы вы одобрили расторжение брака! Он этого не дождется!

Судья выслушал моего адвоката. Она, а здесь следует оговориться, что она, конечно же, была женщиной, говорила о «недопустимом поведении», о «попранной добродетели», о «цинизме этого месье». Я торжествовала! К счастью, адвокат поверила в мою историю. У нее была великолепная репутация защитника, умеющего вовремя прищемлять мужские хвосты, растущие спереди. Она бралась за дело со страстью. По ее мнению, все мужчины заслуживали соломенной подстилки и хвоста, торчащего назад, как и полагается псу. Именно поэтому я к ней и обратилась, и с того момента, как зашла в ее кабинет, мы стали единым существом. «Твой муженек еще не знает об этом, но от него уже осталась только шкура убитого зверя, о которую ты сможешь вытирать ноги!»

Он выдвинул против нас нелепого, плохо подготовленного мужичка, начисто лишенного когтей. Адвокат, потерявшийся в лабиринте развода, который никогда не был его специализацией.

Я не знаю, что рассказывал Абель, когда пришла его очередь. Я знаю только, что он вышел из зала заседаний глубоко разочарованный. Когда мы зашли в зал все вчетвером, судья произнес несколько ненужных слов, уведомляя присутствующих, что Абель настаивает на своем желании развестись, и суд зарегистрировал разрыв отношений как временную меру до вынесения окончательного решения. В этот момент я тайком взглянула на него. Сердце мое сжалось. Дурачина!

Выйдя из суда, мы разошлись каждый в свою сторону. Уже на улице, сама не знаю почему, в тот момент, когда он открывал дверцу автомобиля, я, хохоча, послала ему воздушный поцелуй. Он изумленно поднял брови.

А несколько месяцев спустя суд отказал Абелю в разводе и обязал выплачивать мне постоянный пансион, равный половине его заработка. Итак, я поразила первую мишень. Мой большой Белый мужчина, не участвовавший в этой борьбе, восхищался моим искусством стратега, моим великолепным боковым ударом!

«Обеспечь себе расходы, — твердила мне адвокат. — Обеспечь расходы, так ты поднимешь свою долю доходов». Сказано — сделано. И я купила роскошную квартиру в Париже. Господь велик!

10

Мари-Солей и Абель недоверчиво разглядывали документ. Суд не дал разрешения на развод. Ника торжествовала. После всех бедствий, что они пережили, это было несправедливо! Просто невероятно! Абель чувствовал себя солдатом, у которого закончились боеприпасы. Доказательства, боже мой, доказательства! Где они возьмут эти чертовы доказательства? Они накупили целую батарею книг, посвященных разводу и внебрачным связям. Они листали их судорожно, из последних сил ища выход из положения, как обессиленный караван верблюдов ищет в пустыне спасительный оазис. Они расценивали развод как следствие обоюдных ошибок и не ожидали столь резкого отказа, окрылившего Нику. И ко всему прочему они разорены! Половина зарплаты Абеля! Крошечного оклада Мари-Солей едва-едва хватало, чтобы заткнуть щели! Она вышла на службу, подписав очень выгодный контракт: государство организовывало подобные рабочие места, чтобы сократить безработицу. А ведь им после того, как отец Абеля без всякой причины внезапно попросил их съехать с его виллы, еще приходилось платить за жилье.

Когда Абель увидел маленький домик, который Мари-Солей подыскала для них в квартале для бедных, он заявил, что никогда, никогда-никогда, не будет жить в этой дыре для крыс и крабов. Мари-Солей не резко, но твердо дала ему понять, что отныне он должен научиться существовать на те мизерные средства, которыми они располагают. Абель долго смотрел на любимую и видел за этой неземной красотой, что околдовала его, небывалую твердость, которой бы позавидовала любая скала. Он видел капитана корабля, решившего довести судно до берега, невзирая на непогоду, шторм и сюрпризы капризного океана. Он видел Христофора Колумба, уверенного в том, что он отыщет землю обетованную. Он видел Моисея, пересекающего пустыню. Он видел непотопляемую женщину. Он видел верблюда с тысячью горбами. Он смотрел долго. Затем разразился хохотом: он разом изменил направление, чтобы выиграть эту битву, длящуюся дни и ночи. Он наконец-то понял, в чем заключалась главная ошибка всей его жизни. Он всегда оценивал лишь внешний вид женщины. Округлость ягодиц, остроту грудей, колыхание бедер, сладость губ, необъятное море рук и бархатную нежность сокровенной ложбинки. Все это не имело ничего общего с тысячами невидимых миров, которые Мари-Солей скрывала в себе. И все эти миры, такие же реальные, как планеты, блуждающие в различных солнечных системах, подвергались яростным атакам беспощадных ветров, выдерживали экстремальный перепад температур, оборачивались шлейфом ядовитого газа, испещрялись бездонными пропастями, вздымались вулканическими наростами или дремали в постелях из галактической пыли. Он понял, что Эдем — это всего лишь жалкая выдумка мужчин, стремящихся убаюкать страх перед необходимостью покидать чрево матери. Он понял, что жизнь не дает права на повторения, на передышку, она не разрешает пользоваться ластиком, стирающим совершенные ошибки. Он понял, что рая не существует и что единственная возможная дорога в будущее открылась перед ним здесь и сейчас, благодаря мирам, которые Мари-Солей носила под покровами своей красоты и которые могла выпустить наружу, как фокусник выпускает голубей, взмахнув легким шелковым платком. Дитя единого взмаха ресниц, он наконец покинул детство, невинность, чтобы выйти на поле брани. Теперь он понял, в чем заключалась ошибка Ники (но это не была ее вина!). У нее не хватило сил родить его на свет, вытолкнуть в эти миры, в которых жизнь представляла собой не радостную прогулку, а долгое путешествие, преодоление препятствий, жестокую одиссею с циклопами, сиренами, медузами, лохмотьями. Он стал человеком. Мари-Солей родила его здесь, в этом крошечном домике в квартале для бедных, и он пока ощущал себя очень слабым, еле стоящим на лапках, но был счастлив предчувствием всех будущих преград, ведь они позволяли ему двигаться по твердой земле.