Собрание произведений в пяти томах. Том 1. Шестидесятые - Михаил Жванецкий

Открытия тоже могу сделать. Что значит фундаментальные? Какие могу, во-первых, а во-вторых, давай поподробнее, поподробнее давай. Что-нибудь из химии? Что-то куда-то накапать? Скажи что куда. У меня посуда кое-какая есть. Ты же дай человеку заработать.

Песню предлагали писать для радио – первая премия пятьсот рублей. Ну, пятьсот так пятьсот – тоже не валяются. Я сел за этот, за стол. Долго так сидел. Часа два. Напевчик намурлыкал. Словами так отобразил. И там подвох. Ноты, оказывается, надо знать. Я им позвонил по телефону. Напел в трубу. Скандал вышел. Девушка молодая, еще слабая. Она упала, что ли. А трубку не могут у нее из рук. Я-то пою... Голос у меня – сам знаешь, но пятьсот рублей – дозарезу А тут – очередь. А я в автомате пою и прошу, чтоб записали. Конфликтнули мы с одним из очереди, так что я уже на работу не пошел. Пробовал роман. Но тоже: если уволиться и писать, то жить на что? А если работать и писать, то жить когда? Может, сначала премию?!

Актером можно было бы стать. Но тоже надо, чтобы народ на тебя пошел. По рублю же надо собрать с народа. Я ж тоже не дам рубль за первого встречного. Видишь, как все зажали. Только на себя надежда. Я тут ночью вскочил как ужаленный. Мы же все забыли. Здесь же был Петербург. Все графы, князья в золоте ходили. Куда это все исчезло? Сейчас же ни у кого ничего... Значит, все закопано. Я одного старика поймал, он мне все рассказал и обещал показать место, где восемь кирпичей лежат золотых. Только копать у него сил нет. Это один старичок восемь кирпичей указал, а сколько их тут бегает по поверхности?.. Копать надо! Все перекопать. Фонарь, лопата, кусок колбасы – и вглубь. А что сидеть? Может, у кого иначе, а у меня как от получки до получки время тянется!.. Не знаешь ты!

Странный мальчик

Для Р. Ромы

Какой-то странный мальчик. Вдвое! Вдвое младше меня. Вчера: «Я люблю вас!» Это ужасно смешно. В моем возрасте... Он пришел и ушел. А я... Господи, что это со мной?.. У меня муж. Кстати, есть. И кстати, очень хороший. Да и стара я уже, просто стара... Ой, ха-ха, как я стара (всхлипывает), какой-то странный мальчик. Что он во мне нашел? Берет мою руку, пальцы у него дрожат. Я смотрю на него, какой странный... Но я-то, я-то! Дура старая! Почему мне так смешно? (Всхлипывает.) Почему мне так смешно?

Я ему нравлюсь, потому что он ничего не понимает. Он очень скоро начнет понимать. А я очень скоро вообще... Ему двадцать, мне сорок. О чем может идти речь?.. Да и... Постойте, у меня же муж есть. Кстати, очень хороший. Почему я его должна бросать? Да он и не предложил мне бросать, да я и не буду... Разве что усыновить тебя... Коснется – бледнеет. Просто он сумасшедший.

Но я-то, я-то, похоронила себя в четырех стенах. Что я вижу? Работу и кошелки. Что я слышу? Когда будет готов обед?.. Ты целуешь мои руки, они же пахнут кухней. Ты очень странный мальчик... Я купила себе резиновые перчатки. Я заняла очередь в парикмахерскую. Я сошла с ума. Они останутся без обеда!

Города

Для Р. Карцева

Каждый город имеет свое лицо, и в каждом городе на один и тот же вопрос вам ответят по-разному. Ну, вот представьте себе – Рига. Высокие вежливые люди. Здесь даже в трамваях разговаривают шепотом...

– Девушка, скажите, пожалуйста, как проехать на бульвар Райниса?

– Бульвар Райниса? Извините, пожалюста... я плехо говорю по-рюсски. Бульвар Райниса... как это будет по-рюсски...

– Что, на следующей, да?

– Нет, пожалюста, извините, будьте любезны, как это по-рюсски...

– Что, через одну, да?

– Нет, пожалюста, будьте любезны, как это будет по-рюсски... на предыдущей... пожалюста, но вы уже проехали. Тогда сойдете на следующей, пройдете, пожалюста, два квартала, пойдете, пожалюста, прямо, извините, пожалюста, будьте любезны, вы опять проехали. Тогда сойдете на следующей, пройдете пять кварталов назад, повернете направо... пожалюста, извините, будьте любезны, вы опять проехали... Простите, мне сейчас выходить, вы вообще из трамвая не выходите, на обратном пути спросите... до свидания, пожалюста.

А вот и Тбилиси! Ух, Тбилиси! Эх, Тбилиси! Ах, Тбилиси! Ох, Тбилиси!

– Скажите, пожалуйста, это проспект Шота Руставели?

– Ты что, нарочно, да?

– Нет, понимаете, я впервые в этом городе...

– Я, понимаете, впервые... Ты думаешь, если грузин вспыльчивый, его дразнить можно, да?

– Нет, понимаете, я на самом деле впервые...

– Я, понимаете, впервые... Слушай, как ты мог своей головой подумать, что грязный, кривой, паршивый переулок – красавец проспект Руставели?! Слушай, не делай, чтоб я вспилил, скажи, что ты пошутил.

– Ну хорошо, я пошутил.

– Все! Ты мой гость. Ты ко мне приехал, я тебя с мамой познакомлю. Возьмем бутылку вина, у тебя глаз будет острый, как у орла. Возьмем вторую бутылку – будешь прыгать по горам, как горный козел. Возьмем третью бутылку – и ты вброд перейдешь Куру. И схватишься с самым сильным человеком Вано Цхартешвили. А потом на руках мы понесем тебя показывать красавец Тбилиси. Ты скажешь: «Дорогой Дидико, я не хочу отсюда уезжать, я хочу умереть от этой красоты». Я скажу: «Зачем умирать? Жена есть? Дети есть? Давай всех ко мне! Мой дом – твой дом. Моя лошадь – твоя лошадь. Идем скорей, дорогой, я тебя с мамой познакомлю...»

А вот и Одесса.

– Скажите, пожалуйста, как пройти на Дерибасовскую?

– А сами с откудова будете?

– Я из Москвы.

– Да? Ну, и что там слышно?

– Ничего. А что вас интересует?

– Нет, я просто так. Все хорошо. А в чем дело? Я просто так интересуюсь. У вас Москва, у них Воронеж, у нас Одесса, чтоб мы были все здоровы...Вы работаете?

– Конечно, я работаю, но я попросил бы вас: где Дерибасовская?

– Молодой человек, куда вы спешите? По Дерибасовской гуляют постепенно.

– Вы понимаете, мне нужна Дерибасовская...

– Я понимаю больше того. Гораздо больше того – я вас туда провожу, невзирая на жестокий ревматизм. Но меня волнует положение в Родезии. Этот Смитт такой головорез, такое вытворяет, у меня уже было два приступа...

– Послушайте, если вы не знаете, где Дерибасовская, я спрошу у другого!

– Вы меня обижаете. Вы меня уже обидели. Такой культурный человек, я вижу у вас значок, у меня такого значка нет. Я всю жизнь работал. Прямо с горшка на работу. Ой, нам было очень тяжело, нас было у мамы восемь душ детей. Вы сейчас можете себе позволить восемь душ детей? Не, это моя мама себе позволяла. Она была совсем без образования, а сейчас мои дети учатся в университете, а моя бедная мама, она сейчас с братом и дядей лежат на кладбище. Почему бы вам туда не съездить?

– Вы понимаете, мне нужна Дерибасовская...

– Я понимаю, но разве так можно относиться к родителям? Если ваши дети не приедут к вам на могилу, они тоже будут правы, вы поняли меня? Куда вы пошли? Дерибасовская за углом.

А вот и Москва!

– Ух, машин сколько! Таксей сколько! Людей сколько! Прокормить же всех надо! Ничего, всех прокормим! Где ж у меня адресок был, ах ты Господи. Ага.

– Гражданин, будьте так добры, я сам не местный, я из Котовска, у нас, знаете, на улицах курей больше, чем машин. Так вы не подскажете, как лучше всего пройти или проехать на Садовое кольцо?.. А где вы?.. Тю!.. Утек... Чи то гонится за ним кто? От дурной!

– Гражданочка! Будьте, пожалуйста, так добры. Я не местный. Я из Котовска. Вы не подскажете, как... Куда ж ты бежишь? Что, я на тебе женюся?! Что ж за народ?

– О! Гражданинчик! Я из Котовска. Будьте так добры... Ненормальный! Ой-ой-ой!.. Чи, може, у них здесь заработки такие, что боится секунду потерять?!

– О! Пацанчик! Я из Котовска... Чтоб ты подавился своим мороженым!

– Алле! Москвич! Гражданин в шляпе с портфелем! Я из Котовска. Дети мои! Не оставляйте старика посередь дороги!

– Дочь моя! Куды ж тебе несеть, может, тебе уже давно уволили. Остановись, поговорим. Мне нужно на Садовое кольцо! Скаженная! Беги-беги... добегаешься!

– О, бабка! Бабка, стой, рассыплешься! Фью-ю!.. Ходовая старушенция. Граждане православные! Рупь дам тому, кто остановится! Помчалися неподкупные!.. Гони, гони! Давай, давай! улю-лю-лю!

Расцвет сатиры

Расцвет сатиры в 60-е, когда сатирику помогали все. Телевидение своими постановками и прямыми передачами выгоняло людей из дому. Начальство своей внешностью и речью их объединяло в едином порыве. Отмена концертов, запрещение программ, вырезание из текста обостряло внимание и тренировало сообразительность. Поиски выхода заставляли присматриваться и прислушиваться к любому искусству. А всеобщее пение во славу по всем трубам и проводам заставляло людей хохотать над шутками второго сорта и запоминать отдельные выражения, хвататься за голову от намеков. И любить. И обожествлять. И писать письма.

Да. Нелегко творить в такой оранжерейной атмосфере.

Читаю в «Вечерке»

Читаю в «Вечерке», какие официантки грубые. Я бы пошла в официантки. Была бы самой доброй, вежливой. Относилась бы ко всем хорошо. Ну, улыбаться каждому устаешь. Я бы, как устану улыбаться, – все равно хорошо смотрела бы... не уставала бы. С этим говорю, туда кивну и туда кивну, что, мол, всех вижу, ко всем подойду... Как же можно уставать? Не мешки таскаешь – живые люди. То есть уставать, конечно, можно, но виду не показывать. Все усталые. Чего ж кричать?