Целестина, или Шестое чувство - Малгожата Мусерович

— Я буду спать на раскладушке, — твердо заявила Юлия.

После этого заверения Цеся решила, что ей пора выступить в роли миротворца.

— А вот и чаек!.. — радостно воскликнула она.

Появление чая всегда действовало на семейство Жак успокаивающе. В полном согласии все уселись за стол, с наслаждением созерцая ароматную золотисто-красную жидкость и время от времени обмениваясь вежливыми просьбами передать сахарницу.

Тетя Веся извлекла из ящика буфета песочное печенье и предложила угостить пребывающих в соседней комнате художников. Юлия, перестав тревожиться о судьбе подруги, понесла гостям тарелку с печеньем, а остальные продолжали не торопясь прихлебывать чай. Было тихо и спокойно, как после грозы. Все мирно сидели вокруг стола в золотом ореоле света, отбрасываемого лампой Целестининой бабушки. Бобик сладко посапывал в постели, падающие с крыши капли мерно стучали по жестяному карнизу.

И, разумеется, никому не пришло в голову, что в жизни семьи начинается новая эра.

Глава 3

В сопровождении буйных ветров и внезапных ливней незаметно подоспел февраль. Желтый дом с башенкой стойко выдерживал превратности погоды и, хотя крыша кое-где протекала, обеспечивал надежный приют всем своим обитателям. День ото дня все ярче светившее солнце заглядывало сквозь запыленные окна в запыленную квартиру Жаков, где в дружном симбиозе проживало уже восемь человек. Кристина оказалась малообременительным постояльцем. Она упорно питалась хлебом и плавлеными сырками, обедала в столовке, а в ванную прокрадывалась, когда все остальные спали. Они с Юлей целые дни проводили на лекциях или на занятиях либо где-то развлекались. А поскольку творческой работой обе художницы занимались до глубокой ночи, единственным человеком, ощущавшим присутствие Кристины в доме, оказалась Цеся. Как она и предполагала, ей пришлось перебраться из своей комнаты в большую, на раскладушку. Но в большой комнате жили тетя Веся с Бобиком; кроме того, она служила столовой, гостиной, где смотрели телевизор, мастерской, где Бобик занимался рисованием, и складом Бобикиных игрушек, которых развелось видимо-невидимо. Короче говоря, своего угла у Целестины не было.

— Мы бы не могли заниматься у тебя? — спросила она однажды, когда Данка с особенно страдальческим выражением лица трудилась над сочинением среди раскиданных по столу кубиков Бобика.

— У меня нет условий, — торопливо ответила Данка, решительно предпочитавшая омерзительной роскоши своей комнаты спартанскую обстановку, ибо, как известно, бытовые трудности в случае неудачи могут послужить неплохой отговоркой.

Все говорило за то, что надо осваивать башню. В один прекрасный день, заручившись согласием мамы, подружки втащили на башню электрический камин, надувной матрас, одеяла, лампу, проигрыватель, кипу пластинок, кастрюльку, кипятильник, пачку чая, сахар, чайные ложечки, кружки — ну и, конечно, тетради и книги.

Оборудование башенки оказалось увлекательнейшим занятием, которое поглотило Цесю с Данкой до такой степени, что они только на второй день вспомнили, с какой, собственно, целью отгораживаются от мира. А вспомнив, торжественно отметили начало совместных занятий: протянув удлинитель от штепселя в кладовке, прослушали от начала до конца долгоиграющую пластинку Марыли Родович.

— Она изумительна, — произнесла Данка мечтательно.

— Изумительна, — согласилась Цеся. — Приступим к математике?

— Сейчас. Минуточку. — Данка растянулась на надувном матрасе и укрылась одеялом. — Поставь-ка теперь Немена.

Цеся, как человек обязательный и крайне добросовестный, заколебалась.

— Я дала слово Дмухавецу, что вытащу тебя из отстающих, — напомнила она.

— Да, да, — рассеянно проговорила Данка. — Обожаю этот момент, когда он прямо, понимаешь, рыдает. Немен, разумеется.

— Потрясающе, — поддакнула Цеся. — Правда, потрясающе. Послушай, пора начинать.

— Чайку бы попить, — оживилась Данка.

— А больше ничего не хочешь? — рассердилась Цеся. — Данка, неужели ты не понимаешь: у тебя сплошные двойки.

— Честно говоря, меня это не особенно беспокоит, — любезно объяснила Данка. — Но ты не волнуйся, я обязательно начну заниматься, дай мне только немного времени, чтобы преодолеть внутреннее сопротивление. Математику я просто ненавижу.

— Данка! — простонала Цеся. — У меня больше нет сил. Ты же знаешь, что это необходимо!..

— Ко всему еще, — продолжала Данка, закрывая свои загадочные глаза и забавляясь длинной прядью волос, упавшей на плечо, — ко всему еще Павел на меня обиделся.

— Это же ты на него обиделась! — взревела Цеся.

— А, в самом деле. Эти вечные ссоры… я совсем запуталась. Так или иначе, я себя чувствую ужасно одинокой. Трагически одинокой. Все вокруг лишено смысла. Часто мне кажется, что единственный выход, — смерть! — И Данка, тяжело вздохнув, упала навзничь, словно не выдержав груза тягостного и бессмысленного существования.

Цеся даже испугалась:

— Не говори чепухи. Жизнь прекрасна.

— Глупая ты, — лениво пробормотала Данка и укрылась за надежной стеной многозначительного молчания.

— Правда прекрасна, — не сдавалась Цеся, — Просто… э-э… ну замечательна!

Данка легким движением приподнялась и, опершись на локоть, одарила подругу долгим снисходительно-ироническим взглядом.

— Таким несложным существам, как ты, — сказала она, — все кажется замечательным.

— Я несложное существо?! — Цеся даже вздрогнула от обиды.

Данка украдкой зевнула.

— Ах, не будем об этом, — сказала она. — Хочешь, я тебе прочту стихотворение?

— Стихотворение?

— Да, послушай, — сказала Данка и, вскочив с матраса, с неожиданным пылом продекламировала:

По сухим стебелькам иллюзорных растений,Шелестящих под тяжестью грустных шагов,Я миную руины желаний и тенейПо развалинам снов и угасших цветов.Безуспешно истлевшие запахи чувствуюБезвозвратно минувших цветений и лет.Жизни время, прощай, твои краски безвкусныеСлишком много мне дней обвели в черный цвет.

Воцарилась тишина. Данка продолжала стоять с протянутой вперед рукой, и в прекрасных ее глазах горел огонь вдохновения. Цесю брала дрожь.

— Ты потрясающе декламируешь, — сказала она.

Данка очнулась.

— Декламирую?.. Ах да, верно, я ведь тебе не говорила, кто автор этого стихотворения.

— Ну, кто?

— Я, — просто сказала Данка.

— Господи! — вырвалось у Цеси. — Ты?!

— Я.

— Но ведь… это… потрясающе!.. Ты гений! Ты… ты… — заикалась Цеся, не находя слов от восхищения.

— Да, — скромно подтвердила Данка.

— Мне даже в голову не приходило…

— Вот именно.

— Ты станешь великой поэтессой, увидишь!

— Не исключено, — вздохнула Данка.

— Не думала, что ты такая… выдающаяся… Я бы в жизни ничего подобного не написала…

— Да, пожалуй, — согласилась Данка. — Ты, правда, вроде еще не доросла. Что ни говори, поэзия такого рода требует зрелости и внутренней чистоты.

— Безусловно, — печально сказала Цеся.

— А ведь это не лучшее из моих произведений, — скромно добавила Дануся.

— У тебя еще есть?!

— Естественно. Теперь ты понимаешь, почему у меня нет времени учить уроки?

Цеся пришла в себя:

— Минуточку. Может быть, я и в состоянии это понять… отчасти… но ведь учиться все равно нужно.

Данка вздохнула:

— Только поэтому я и согласилась с тобой заниматься. — И она снова уселась на матрас, изящно подогнув длинные, стройные ноги.

Цеся смотрела на нее с восхищением.

— Ты чудо! — вырвалось у нее от всей души.

Данка снисходительно усмехнулась:

— Не преувеличивай… Знаешь что? Поставь Немена. Он меня здорово вдохновляет.

Когда Цеся поспешно бросилась к проигрывателю, Данка добавила:

— И свари кофе. Здесь чертовски холодно. Выпьем по чашечке, и я тебе прочту еще несколько стихотворений.

Мама Жак находилась на кухне, где мыла посуду, одновременно читая научно-фантастический роман под названием «День трифидов». Она не в силах была оторваться от чтения и поэтому пристроила книжку на верхушке возведенного на краю раковины сложного сооружения из стаканов и банок. Читая, она время от времени нехотя брала тарелку или вилку и исключительно из чувства долга подставляла под струю горячей воды; так она ее держала, пока вода не начинала жечь пальцы. Тогда мама Жак откладывала вилку (или тарелку) и со спокойной совестью на пять минут погружалась в чтение, после чего повторяла операцию. Она уже дошла до середины книжки (а именно до того места, где несколько слепцов, преследуемые смертоносными трифидами, бредут по опустевшему городу), как вдруг этот удивительный мир подвергся бесцеремонному нападению извне. На пороге кухни возникла Юлия в сопровождении Толека и бородача и, мило улыбаясь, попросила чего-нибудь перекусить.