Целестина, или Шестое чувство - Малгожата Мусерович

Малгожата Мусерович

Целестина, или Шестое чувство

Глава 1

1

Десятого декабря 1975 года, как обычно, в разных точках земного шара часы показывали разное время.

В Познани было пять утра.

По улице Словацкого, в точности так же как по другим улицам других польских городов, держась поближе к домам, торопливо шагали первые дрожащие прохожие, то озаряемые неземным цветом люминесцентных ламп, то исчезающие в полумраке раннего утра. Если бы кому-нибудь из этих невыспавшихся людей пришло в голову поглядеть наверх, ему бы наверняка представилось зрелище, достойное внимания. Однако в пять часов утра в декабре прохожему ничего подобного в голову взбрести не может. В пять часов утра в декабре прохожий щелкает зубами, смотрит под ноги и спешит на работу. Нет у него времени глазеть по сторонам. Было б время, он бы уж скорее встал на пятнадцать минут позже.

В этих обстоятельствах никто не заметил, что на балконе старого дома с башенкой пылает костер. Костер был внушительный. Пламя гудело, выбрасывая снопы искр, живые мерцающие отблески выхватывали из темноты неподвижную фигурку в резиновых сапогах и свитере, натянутом на пижаму. Фигурка эта принадлежала шестилетнему Бобику, не по годам развитому мальчику, проживающему вместе с семейством Жак на втором этаже желтого дома с башенкой.

В данном случае Бобик играл в Нерона.

Сведения об этой любопытной исторической личности запечатлелись в подсознании ребенка лишь накануне вечером. Виной тому был дедушка, который за ужином затеял утомительный спор с дядей Жачеком. Бобик в это время сидел перед телевизором и смотрел передачу «Спокойной ночи, малыши».

Подхваченный волнами красноречия, дедушка, горячась, по своему обыкновению, подробно комментировал гнусные поступки императора, поднявшего руку на собственную мать, деятельность которого он как раз недавно подверг внимательному анализу. Бобик сидел тихо, не сводя с экрана голубых глазок, и, казалось, был целиком захвачен приключениями глупого козленка. Дедушка никак не мог предположить, что его слова западут в душу внука. Однако запали. К счастью, ни одно из преступлений античного изверга не подействовало на детское воображение сильнее, чем эффектное мероприятие по поджогу Рима.

Ночью Бобик спал неспокойно. Около шести его разбудили грохот ящиков с бутылками и громогласные проклятия молочника. Мальчик вылез из кроватки, вытащил из-под кресла резиновые сапоги, отыскал впотьмах свитер и отправился на балкон, ловко миновав кушетку, на которой спала мама. Он помнил, что на балконе дядя Жачек обычно сжигает ненужные рулоны калек с секретными проектами для познаньских предприятий металлообрабатывающей промышленности. У дяди для этой цели имелась специальная банка от джема «Ассорти». Однако Бобик решил воздать кесарю кесарево и развести костер прямо на каменном полу балкона.

Калька горела великолепно, но чересчур быстро. Огонь грозил вот-вот погаснуть. Тогда Бобик подкинул в костер пухлую пачку общественно-культурных еженедельников, несколько скучных, по его мнению, брошюр, большое количество собственных рисунков, изображающих преимущественно танки, и, наконец, руководимый скорее догадкой, нежели опытом, плеснул в огонь денатурату, которым накануне его двоюродная сестра Цеся протирала стекла в буфете.

Горело отлично. От денатурата пламя стало вроде бы голубое. А когда занялась занавеска, приобрело изумительный желтый оттенок. Бобик долго еще наслаждался бы этой феерией красок, но он был умный ребенок и знал, что пожары начинаются именно с занавесок. По крайней мере, это он вынес из одного поучительного телевизионного фильма.

Посему Бобик спокойно отправился в ванную, чтобы набрать в кувшин воды. Это заняло некоторое время. Когда он вернулся, занавески уже не было, но огонь догорал. Бобик оросил водой ковер, на котором тлело несколько искр, плеснул для порядка на закопченные стены и окончательно залил Неронов костер.

2

Все семейство Жак, мягко колышась в объятиях Морфея, исподволь продвигалось к неотвратимому пробуждению.

Возле Бобика, который немедленно заснул мертвым сном, посвистывала носом его мама. Она спала спокойно, ибо в ее подсознании была закодирована информация о том, что в ретушерской мастерской графического комбината имени Касшпака первая смена начинает работу в восемь часов.

В соседней комнате дядя Бобика, инженер Жак, спал, крепко обняв одной рукой свою жену. Дяде Жачеку вскоре предстояло быть безжалостно разбуженным звоном будильника. Он уходил на работу к семи. Зато пани Жак, скульптор по профессии и по призванию, вела неупорядоченный образ жизни и просыпалась в зависимости от того, в котором часу ночью исчерпалось ее творческое вдохновение.

Маленькая комнатка в глубине коридора принадлежала дедушке. Сквозь закрытую дверь оттуда доносился громкий храп, возвещавший миру, что старейший представитель рода Жак спит сном праведника.

В другой маленькой комнатке, переделанной из бывшей кладовки, спали сестры Жак — Юлия и Целестина. Юлия, посвятившая себя служению изящным искусствам изящная особа, которую расточительная природа наделила не только множеством талантов, но и внешностью испанской кинозвезды, спала безмятежно, и легкая улыбка не сходила с ее красивых губ — даже во сне она была довольна собой. Зато Целестина, прозванная в семейном кругу Телятинкой, лежала, сжавшись в комочек, — ей снилось, что ее никто не любит.

3

Целестина открыла глаза в половине седьмого.

С минуту, она лежала неподвижно, наслаждаясь теплом постели. Все ее шестнадцатилетнее существо содрогалось при мысли, что с этим теплом предстоит расстаться. Но это продолжалось недолго: Целестина Жак вырабатывала в себе сильную волю, исходя из предпосылки, что раз уж не блещет красотой, то, по крайней мере, должна быть достойна уважения. Хотя бы только собственного.

Героически отбросив одеяло, Целестина села в постели. Интересно, который час? В комнате было темно. С соседнего дивана вместе с тонким ароматом французских духов неслось тихое, ровное дыхание. Художница Юлия в это время вставать не имела обыкновения.

Цеся нащупала в темноте мягкую ткань халата и, неловко засовывая в рукав руку, попыталась угадать, ушел ли уже отец на работу и не забыл ли оставить ей горячую воду для чая.

Отец, вероятно, уже ушел, поскольку в квартире царила тишина, нарушаемая лишь душераздирающим храпом дедушки. Цеся запахнула халат и по длинному холодному коридору побрела в ванную — мрачное помещение, оборудованное арматурой начала века. Висящая над умывальником лампочка пролила желтый свет на лицо Целестины. Объективно говоря, это было милое, жизнерадостное, розовое лицо со светлыми глазами, светлыми бровями и светлыми ресницами в обрамлении взлохмаченных светлых волос. Светлые глаза глядели открыто и серьезно, а выражение лица свидетельствовало о природной безмятежности и чувстве юмора. Казалось бы, такие внешние данные могли вполне удовлетворить шестнадцатилетнюю школьницу. Однако Целестина была другого мнения. Она считала, что безнадежно некрасива, хуже того: что некрасивость ее банальна, отталкивающа, скучна и прозаична. «С таким лицом, — думала она, — не покажешься ни соблазнительной, ни загадочной. С таким лицом всегда будешь выглядеть рассудительной, здоровой и омерзительно обыкновенной».

Не удивительно, что до сих пор в нее никто не влюбился. Она сама понимает: это не лицо, а кусочек розового мяса без намека на интеллект. Разве при виде такого в сердце хоть одного стоящего мальчика может вспыхнуть пламенное чувство? Исключено.

— Уж не будем говорить про икры, — вслух произнесла Целестина, продолжая разглядывать себя в зеркале. — Чересчур толсты. Чересчур толсты, гораздо толще, чем нужно.

Где-то в глубине ее души зарождалось предчувствие хандры. До контрольной по математике оставалось считанных полтора часа. За окном темнело хмурое утро. Было холодно и тоскливо. Цесиному внутреннему взору представилось бесконечное пространство времени, отделяющее данную минуту от смертного часа. И время это было заполнено главным образом одиночеством, поскольку с такой внешностью только на одиночество и можно рассчитывать. К другим девочкам придет большая любовь, и станут они жить счастливо, растя детей и внуков. А она будет трагически одинока.

Почему-то вода не текла из открытого крана.

Целестина с трудом оторвала взгляд от своего отталкивающего отражения в зеркале.

— Почему из крана ничего не течет? — задала она себе вопрос. И тут заметила на умывальнике записку, в которой отцовскими каракулями было нацарапано:

«Цеся, воды нет, черт подери. Наверно, мы опять затопили Новаковских. Сходи извинись, и пусть включат. Ага, и позвони в Госстрах, вызови агента, пускай оценит ущерб. Боже, что за жизнь. Жачек.»