Орел и Волки - Саймон Скэрроу

Новобранцы, покончив с бегом, выстроились перед младшим центурионом. Каждый называл свое имя, Катон отмечал его на табличке и отсылал счастливчика к зданию штаба, где дежурные по гарнизону выдавали ему лепешку и кружку с разбавленным водой вином. Когда удалился, шатаясь, последний из выдержавших испытание бегунов, Катон доложил:

— Осталось восемьдесят четыре человека.

— Выбыл ли кто-нибудь из воинов?

— Ни один.

— Впечатляет. Интересно, как они будут справляться в полном вооружении? А сейчас давай строй других.

Процесс отбора и отсева продолжался три дня, пока Макрон не набрал две полновесные когорты. К сумеркам третьего дня прибыла когорта Второго легиона с задачей сопроводить на передовую припасы, и Макрон, как начальник базы снабжения, позаботился, чтобы каждая отправляемая подвода была как следует подготовлена к перегону и нагружена до отказа. Этого провианта Веспасиану должно было хватить на добрый месяц, а то и на полтора, но вот склады почти опустели, и все теперь зависело от того, доберется ли благополучно до лагеря обоз из Рутупия, чье прибытие ожидалось через двадцать дней. Форт, расположенный на Тамесис, мог выделить для охраны его совсем малый отряд, и если на последнем этапе пути этот эскорт не будет поддержан силами, высланными из Каллевы, то, несомненно, лазутчики дуротригов дадут своим о том знать. Легкой добыче разбойники всегда рады, наверняка они ринутся к ней. А раз уж на базе завелась тысяча лишних ртов, надо же их обладателям отрабатывать свое содержание.

— Мы не успеем подготовиться к сроку, — изрек за ужином хмурый Катон, угощаясь холодной курятиной.

Макрон с Тинкоммием подняли головы от своих тарелок. Ветеран, обгладывавший куриное бедрышко, энергично прожевал пищу и тыльной стороной ладони вытер жир с губ.

— Не успеем, если не получим приказ выдать этим малым оружие. Мы не можем послать в бой людей, вооруженных только палками с косами. Это было бы все равно что отправить их на верную смерть.

— Так что же нам делать? — спросил Тинкоммий.

— В любом случае мы займемся муштрой. Пока с деревяшками. Я велю плотникам порезать шесты на куски. Это позволит начать осваивать технику боя.

Тинкоммий кивнул и, подчистив тарелку последним кусочком хлеба, отодвинул ее от себя.

— А теперь, командир, если ты не против, мне пора ко двору.

— Зачем?

— Царь собирает ближнюю знать на пирушку.

— Пирушку?

— Ну да. Там намечаются собачьи бои, борьба, то да се. Но главным образом все будут пить.

— Обязательно вернись к рассвету. Мы начнем тренировки с первыми солнечными лучами.

— Я буду на месте, командир.

— Уж постарайся.

Макрон многозначительно покосился на стоявший возле него в углу жезл.

— Ты это серьезно? — спросил Тинкоммий. — Ты действительно решишься ударить члена царской семьи?

— Лучше тебе поверить в это, сынок. В легионах такой порядок: дисциплина обязательна для всех, из какого бы ты ни был рода. Вот как обстоят дела… или должны обстоять, если мы вправду хотим отделать этих долбаных дуротригов.

Некоторое время Тинкоммий молча смотрел на центуриона, потом медленно кивнул:

— Я вернусь до рассвета.

Когда оба римлянина остались одни, Макрон отвалился от стола, погладил себя по животу и громко рыгнул. Катон скорчил гримасу.

— Что ты кривишься?

— Ничего, командир. Прошу прощения.

— Опять старая песня? — вздохнул Макрон. — Мы не в строю, какой я тебе командир?

— Привычка, — улыбнулся Катон. — Никак не изжить ее.

— Давай изживай. Сейчас самое время.

— Да? Почему же?

— Да потому, что лишнюю дурь надо вытрясти из башки, если ты всерьез собираешься помогать мне. Атребатов следует вышколить так, чтобы они могли бить дуротригов. Ты должен стать для них настоящим наставником.

— Я буду стараться.

— Одних стараний недостаточно, парень. Обучение бойцов для войны — очень серьезное дело. Чтобы добиться успеха, надобно прямо с первого дня взять их в ежовые рукавицы и без снисхождения наказывать каждого новичка за любую допущенную оплошность. Не бойся прослыть жестоким, придирчивым, отвратительным, гадким — это все лучше, чем мягкотелость, потому что она уже в первом сражении может им всем слишком дорого обойтись. — Макрон устремил на Катона внимательный взгляд, чтобы убедиться, что тот его понял, а потом улыбнулся: — Кроме того, ты ведь не хочешь, чтобы они называли тебя за спиной слабаком, верно?

— Скорей всего, нет.

— Рад это слышать. Решимости и духу тебе не занимать, остальное как-нибудь приложится. Так вот, муштра с дубинками начинается завтра, и займешься ей именно ты, потому что на меня навалилась куча долбаной писанины. Быть комендантом хренова гарнизона — это, сынок, почище, чем заноза в заднице. Например, ведь не кому-то, а мне нужно ломать голову над тем, где размещать и чем кормить этих рекрутов Верики. Надо также выделить им палатки… Их можно, кстати, расположить под стеной. Да еще следует завести инвентарную ведомость на целую прорву сапог и туник. И не приведи боги тут ошибиться: какой-нибудь поганый писец, обнаружив несоответствие, мигом предъявит мне счет. Хреновы счетоводы!

У Катона загорелись глаза от внезапно пришедшей ему в голову мысли.

— Слушай, а хочешь, я займусь канцелярщиной, мне это проще? А ты возьмешься за обучение этих вояк?

— Нет! Разрази тебя гром, Катон! Теперь ты центурион, ну и веди себя соответственно. Кроме того, ты кумекаешь в их языке. Так что прямо с завтрашнего утра начинай гонять эту ораву. Можешь взять себе в помощь несколько гарнизонных солдат, но все равно действуй самостоятельно, понял?.. Ну хорошо, я потопал к бумажкам. А вот тебе сейчас лучше бы отдохнуть.

— Да, разумеется. Как только поем.

Оставшись за столом в одиночестве, Катон уставился в тарелку, напрочь потеряв аппетит. Наутро ему надлежало предстать перед тысячей человек и попробовать втолковать всем этим людям, как правильно драться коротким римским мечом, состоящим на вооружении легионов. Тысяча мужчин, в большинстве своем зрелых, а частью и повоевавших, — это не шутка. Вряд ли кому-то из них понравится выслушивать поучения от юнца, который и чин-то свой получил только-только, да и гражданского совершеннолетия достиг лишь чуть раньше. Но главная беда была в том, что Катон сам совершенно не чувствовал себя настоящим центурионом и страшно боялся, что на плацу это мигом раскусят.

Существовал и еще один момент, угнетавший его, не дававший покоя. За два проведенных под присмотром лекарей месяца он так и не восстановил свои силы. Чувствовал слабость, боли в боку не отпускали, и ему начинало казаться, что никакими упражнениями дела уже не поправить.