Три мушкетера (ил. М.Лелуара) - Дюма Александр

– Худо дело, сегодня мы наверное не получим ордена.

– Подождите здесь десять минут, сказал де-Тревиль, – и если я через десять минут не выйду, то ступайте ко мне домой, потому что бесполезно будет ждать дольше.

Молодые люди ждали десять минут, четверть часа, двадцать минут; и как де-Тревиль не возвращался, то они ушли в большом беспокойстве.

Де-Тревиль смело вошел в кабинет короля: его величество был в очень дурном расположении духа; он сидел в кресле и постукивал концом хлыста по сапогу, что не помешало де-Тревилю очень спокойно спросить его о здоровье.

– Плохо, милостивый государь, плохо, отвечал король, – я скучаю.

Это действительно была одна из худших болезней Людовика XIII, в этих случаях он часто подзывал кого-нибудь из придворных и, подведя его к окну, говорил: «будем скучать вместе».

– Как! ваше величество скучаете! сказал де-Тревиль. – Разве вы без удовольствия провели время на охоте?

– Хорошо удовольствие. Нынче все переродилось, и я уж не знаю, дичь ли перестала летать, или собаки потеряли чутьё. Мы преследуем оленя с десятью охотничьими рогами, бегаем за ним шесть часов, и когда он почти пойман, когда Сен-Симон подносил уже рог во рту, чтобы протрубить победу, вдруг вся свора переменяет направление и бросается на годовалого оленя. Увидите, что я должен буду отказаться от охоты за зверями, как отказался от птичьей охоты. Ах, я несчастный король, де-Тревиль, у меня оставался один кречет и он умер третьего дня.

– Действительно, государь, я понимаю ваше отчаяние, это большое несчастие; но у вас, кажется, остается еще достаточное количество соколов и ястребов.

– И ни одного человека чтобы учить их; соколышков больше нет, и я один только знаю охотничье искусство. После меня все будет кончено, будут охотиться с ловушками и западнями. Если б еще у меня было время, чтобы научить других! но, увы, кардинал не дает мне ни минуты покоя, толкует мне об Испании, Австрии, Англии! Ах, да! кстати о кардинале; я не доволен вами, де-Тревиль.

Де-Тревиль ожидал этого нападения. Он хорошо знал короля и понимал, что все эти жалобы служили только предисловием в роде возбуждения, чтобы придать храбрости, и что целью всего этого была именно последняя фраза.

– Чем же я имел несчастие неугодить вашему величеству? сказал де-Тревиль, притворяясь глубоко удивленным.

– Разве вы исполняете как следует обязанность вашу, милостивый государь? продолжал король, не отвечая прямо на вопрос де-Тревиля; – какой же вы капитан мушкетеров, когда они убивают человека, волнуют целый квартал и хотят поджечь Париж, а вы не говорите об этом ни слова? Впрочем, продолжал король, вероятно, я поспешил обвинять вас, без сомнения возмутители уже в тюрьме и вы пришли доложить мне, что суд над ними кончен.

– Государь, спокойно отвечал де-Тревиль, – напротив, я пришел просить у вас суда.

– Против кого? спросил король.

– Против клеветников, сказал де-Тревиль.

– А! вот новость! сказал король. – Не скажете ли вы, что ваши проклятые три мушкетера и ваш беарнский мальчишка не бросились, как бешеные, на бедного Бернажу и не отделали его так, что он, быть может, теперь умирает. Не скажете ли вы, что они потом не осаждали отель герцога ла-Тремуля и не хотели сжечь его, что впрочем не было бы большим несчастием в военное время, потому что это гнездо гугенотов, по в мирное время это дает дурной пример. Скажите, было это все, или нет?

– Кто сочинил вам эту прекрасную повесть, государь? спокойно спросил де-Тревиль.

– Кто сочинил мне эту повесть? кто же если не тот, который бодрствует, когда я сплю, работает, когда я забавляюсь, который ведет дела внутри и вне королевства, во Франции и в Европе!

– Ваше величество, без сомнения, говорите о Боге, скалал де-Тревиль, – потому что только один Бог на столько выше вашего величества.

– Нет, милостивый государь, я говорю об опоре государства, моем единственном служителе, единственном друге, о кардинале.

– Кардинал не папа, государь.

– Что вы хотите этим сказать?

– Что только папа не ошибается, кардиналы же могут ошибаться.

– Вы хотите сказать, что он меня обманывает, что он изменяет мне. Значит, вы его обвиняете. Признайтесь откровенно, вы обвиняете его?

– Нет, государь; но говоря, что он сам ошибается, я говорю, что ему неверно донесли; что он поспешил обвинить мушкетеров вашего величества, к которым он несправедлив, и что он получил сведения из дурных источников.

– Обвинение было от ла-Тремуля, от самого герцога. Что вы на это скажете?

– Я мог бы отвечать, государь, что это дело до такой степени до него касается, что он не может быть в беспристрастным свидетелем; но напротив того, государь, я знаю Герцога как честного дворянина и поверю ему, только с одним условием.

– С каким?

– Что ваше величество призовете его и спросите сами, без свидетелей, и что я увижусь с вашим величеством тотчас после ухода герцога.

– Хорошо! сказал король, и вы согласитесь с тем, что скажет ла-Тремуль?

– Да, государь.

– Вы признаете его решение?

– Без сомнения.

– И вы подчинитесь удовлетворению, которого он потребует?

– Непременно.

– Ла-Шене! закричал король, ла-Шене!

Доверенный камердинер Людовика XIII, стоявший всегда у дверей, вошел.

– Ла-Шене, сказал король, – пошли сейчас же за ла-Тремулем, мне нужно поговорить с ним сегодня вечером.

– Ваше величество, даете мне слово ни с кем не видеться прежде меня по уходе ла-Тремуля?

– Честное слово, ни с кем.

– Итак до завтра, государь.

– До завтра.

– В котором часу угодно будет вашему величеству?

– Когда хотите.

– Но если я приду слишком рано, то боюсь разбудить ваше величество.

– Меня разбудить! Разве я сплю? Я не сплю больше, милостивый государь; я только дремлю иногда. Приходите когда вам угодно, – в семь часов; но берегитесь, если ваши мушкетеры виновны.

– Если мои мушкетеры виноваты, государь, виновные будут преданы в руки вашего величества, и с ними будет поступлено по вашему приказанию. Угодно вашему величеству еще приказать что-нибудь, я готов к вашим услугам.

– Нет, нет; и будьте уверены, что не даром называют меня справедливым. До завтра.

– Да сохранит Бог до тех пор ваше величество!

Хотя король спал мало, но де-Тревиль еще меньше; он с вечера предупредил трех мушкетеров и их товарища, чтобы они были у него в половине седьмого утром. Он повел их с собой, не говоря им ничего положительно, ничего не обещая и не скрывая от них, что их судьба, так же как и его самого, зависела от случая.

Дойдя до маленькой лестницы, он велел им подождать. Если бы король все еще был раздражен против них, то они могли уйти, не представляясь ему; если же король согласился бы принять их, то стоило только их позвать.

В собственной передней короля де-Тревиль встретил Шене, который сказал ему, что накануне вечером ла-Тремуля не было дома, что он возвратился слишком поздно, чтобы явиться в Лувр, и что он только что пришел и был еще у короля.

Это обстоятельство очень понравилось де-Тревилю; он был теперь уверен, что никакое постороннее внушение не могло проскользнуть между показаниями ла-Тремуля и его.

Действительно, не прошло десяти минут, как дверь королевского кабинета отворилась, вышел герцог ла-Тремуль, и, обращаясь к де-Тревилю сказал:

– Г. де-Тревиль, его величество призвали меня, чтобы узнать о вчерашнем приключении около моего дома. И сказал ему правду, т.-е. что виноваты были мои люди и что я готов перед вами извиниться. Поэтому прошу вас принять мои извинения и считать меня всегда одним из друзей ваших.

– Герцог, сказал де-Тревиль, – я был так уверен в вашей справедливости, что не желал другого защитника перед его величеством кроме вас. Я вижу, что не ошибся и благодарю вас за то, что есть еще во Франции человек, о котором можно сказать не ошибаясь то, что я сказал о вас.

– Это хорошо, сказал король, слушавший у дверей все эти любезности. – Только скажите ему, де-Тревиль, так как он считает себя вашим другом, что я также желал бы быть его другом, но что он пренебрегает мной, что уже прошло три года, как я его не видал и вижу его только тогда, когда посылаю за ним. Скажите ему все это от меня, потому что король не может сказать этого сам.