Маленькая торговка спичками из Кабула - Диана Мохаммади

Он уже приметил подержанную «Тойоту Super Custom», которую можно купить. Он подсчитал: «Super Custom» стоит около 400000 афгани, то есть 6000 евро. Для нас это целое состояние. У Фархада есть 2000 евро, которые он отложил себе на свадьбу. Еще 2000 евро можно взять в долг под залог на базаре. Оставшиеся 2000 нам нужно заработать на улице. То есть работать придется еще больше. У меня внутри — пустота. Голова кружится. Я думаю о мсье Нессаре, который не по своей воле поставил нас в затруднительное положение. О папе, который даже не догадывается, что с нами случилось. Я смотрю на всех по кругу. На Фархада, у которого такой решительный вид. На маму, которая опять впала в прострацию. На малышей, которые сидят не двигаясь, боясь даже кашлянуть. Потом опять на Фархада, который с силой приглаживает на себе рубашку без единой складочки. И на маму, которая больше не двигается весь оставшийся вечер.

На следующее утро я просыпаюсь с единственной светлой мыслью. Утро всегда пролетает как ветер — рынок и работа по дому. Теперь на улице придется работать не только днем, но и вечером. Но есть другое решение, о котором я не решаюсь говорить: чтобы Халеда поскорее вышла замуж. Для нее это не будет трагедией, она сама этого хочет всей душой. А приданое, которое маме заплатят за нее, очень поможет нам. Я не хочу быть расчетливой. Я просто вижу наперед, что такое решение помогло бы нам и совсем не навредило бы Халеде. Но все всегда думают, что у меня плохие намерения, поэтому я оставляю этот план при себе.

— Машааллах[22], мы все-таки найдем эти деньги. На небе сегодня так же беспокойно, как у меня на душе. После обеда резко стемнело, небо заволокло грозными черными тучами. В три часа было темно, как ночью, поднялся ветер. Жара спала. Я была недовольна, приятный освежающий ветер разогнал всех прохожих, улицы опустели. Такой ветер дует несколько недель в год, весной. Он приносит пыль и песок из пустыни. В течение нескольких минут Кабул покрывается тонким слоем пыли, которая оседает даже в самых укромных уголках города. В том числе и у тебя во рту. Когда после такого ветра сжимаешь зубы, чувствуешь, как на них скрипит песок.

Я спряталась в будке охранников лицея Амани вместе с другими детьми и дорожным полицейским. Обычно буря длится не больше часа. Вдалеке загремел гром. Горы, окружающие Кабул, создают эхо, от него гром становится еще страшнее. Дождь стеной обрушился на город. Для нас, горожан, у такого дождя есть свои преимущества и свои недостатки. Я не говорю о крестьянах, которые постоянно ждут дождя, чтобы улучшить урожай. Для нас дождь — это возможность осадить пыль. В городе, где 80 % дорог не заасфальтированы, это немаловажно. Но говоря «пыль», говоришь «грязь». Улицы быстро превращаются в каток с грязью, липкой, как гончарная глина. Я думаю, поэтому афганцы такие фаталисты. Чтобы не сталкиваться с недостатками, они не думают о преимуществах. Поэтому они никогда не расстраиваются.

Как только дождь закончился, небо сразу же просветлело: ни единого облачка до самого горизонта. За весь день я ничего еще не продала, мне вспомнились слова Фархада и захотелось скорее исправить положение. Поэтому, издали увидев переходящую улицу иностранку, я сразу же окликнула ее и, не задумываясь, побежала к ней, чтобы заработать пару долларов. Мысленно я была уже рядом с ней и показывала ей свои платки. Но мое тело не двигалось. На меня наехал проезжавший мимо велосипедист, ему было никак не объехать меня. Он, наверно, подумал, что я хотела броситься ему под колеса. Мой целлофановый пакет застрял между спицами колеса, и велосипед несколько сантиметров протащил меня по земле. Мне вывернуло руку, и я сильно ударилась о щебень. Я ничего не чувствовала, кроме горящей раны на коже и мелких камушков, которые застряли в ней. Мне стало плохо. Велосипедист наклонился надо мной, я почувствовала его дыхание над своим лбом. Он сказал, что это моя вина: надо было смотреть по сторонам, прежде чем переходить улицу. У меня не было сил даже открыть глаза и сказать ему, что я сама виновата. Мне хотелось умереть там, посреди этой улицы на мокрой, еще теплой от полуденного солнца щебенке. Я чувствовала дыхание человека, который стал меня трясти и бить по щекам. Мне не хотелось пугать его еще больше, я вдруг открыла глаза и поднялась. Я чувствовала себя полностью разбитой. Иностранка исчезла. Наверно, она нырнула в автомобиль с синими буквами — ООН и даже не заметила этой сцены. Велосипедист, мальчик лет восемнадцати, весь бледный от страха, вытаскивал из колеса мой пакет. Я подобрала рассыпавшиеся по земле спички и платки. Он спросил, не хочу ли я, чтобы он меня проводил. Я вежливо ответила: «Нет». Мне было так больно, что совсем не хотелось говорить. Я посмотрела на разорванный рукав своей туники. Теперь придется все объяснять маме. Я пошла за Билалом, Раисой и Жамшедом, чтобы вместе идти домой. Они тоже ничего не продали. Я сказала им, что завтра будет лучше. Когда мы вернулись домой, моя рука распухла и стала в три раза больше. Я отдала свой пакет Жамшеду, мне было так больно, что я не могла ничего нести. Когда мама увидела меня в таком состоянии, она взбесилась. Она сказала, что было бы лучше, если бы я умерла. У нее стало бы меньше проблем.

— С тобой всегда так! Ты ни на что не годишься! Я очень устала и сказала ей, что я тоже хотела бы умереть. Умерев, я обрела бы наконец мир и покой. То, чего у меня здесь нет. Я поднялась в комнату, не поужинав. Нашла старый платок и повязала его через плечо и вокруг шеи, чтобы поддерживать правую руку.

Когда я ложилась спать, мне казалось, что рука у меня зажата в каких-то невидимых клещах.

Я не могла заснуть. Я думала, как же я завтра поеду на рынок, как буду стирать. Бассире и Раисе придется нести в два раза больше, чем обычно. Когда они поднялись наверх спать, Бассира положила рядом со мной кусок хлеба, который спрятала под туникой. Мы часто спорим с сестрами, но они всегда помогают мне в беде. Мы изо всех сил молились, чтобы моя рука быстрее зажила. Потом Бассира и Раиса заснули. А я не спала всю ночь, боль все не проходила.

26

Двоюродный брат

В следующую пятницу мой двоюродный брат Уасс женится. Это мамин племянник. Он очень богат. Ему тридцать пять лет, и он женится уже второй раз. Он признался моему брату, что его первая жена уже слишком старая. Ей двадцать восемь, и у них с Уассом двое детей: мальчик и девочка. Той, на которой он женится в следующую пятницу, будет семнадцать. Она с родителями живет в Кабуле, но родилась она в той же деревне, что и Уасс, — в долине Панджшер, в четырех часах езды от Кабула. Эта деревня называется Бахарак. Я однажды была там, мне кажется, это рай. От базара нужно идти налево, по каменистой Дороге вдоль реки. В доме нет ничего особенного, кроме террасы, увитой виноградником: только руку протяни, и ешь сколько хочешь сладкий черный виноград. За домом — фруктовый сад: абрикосовые деревья с сочными плодами и вишни, на которых в начале весны появляются маленькие розовые цветы. Но больше всего в Бахараке я люблю монотонный плеск воды, убаюкивающий по ночам. Хорошо жить в Бахараке летом.

Хома, невеста Уасса, его двоюродная сестра. Ее отец работает в министерстве внутренних дел. Он один из тех государственных служащих, которые ходят в темных костюмах и носят усы. Я их не очень люблю. Они всегда быстро ходят по улицам с пустыми кожаными мешочками в руках и смотрят на вас с пренебрежением. И никогда не отвечают, если к ним обращаешься. Я однажды видела Хому, когда мы ездили в Бахарак. Насколько я помню, она ходит во второй класс. То есть до окончания школы ей оставался один год, если, конечно, Уасс позволит ей доучиться. Хома очень красивая девушка. Удивительно высокая для афганки. У нее зеленые миндалевидные излучающие доброту глаза и тонкие красные губы. Они похожи на леденцы. Обычно она носит платок жемчужно-серого или зеленого цвета. Когда я ее видела, она была едва накрашена. Только глаза подведены, хотя ее пленительный взгляд и без того трудно было спрятать. Мне было сложно представить, что такая нежная девушка может выйти замуж за такого мужлана, как Уасс.

У нее, конечно же, нет выбора. Уасс — удачная партия. Она заставит себя полюбить его. А если не получится, то будет довольствоваться доставшимся ей богатством.

В семье все восхищаются Уассом. А я его ненавижу. Он толстый. Летом он всегда носит с собой платок, чтобы вытирать лоб, на котором постоянно проступают крупные капли пота. Конечно, костюмы у него всегда из хорошей ткани и пошиты они у самого лучшего портного в городе. Но к чему это, если он их носить не умеет? Что меня больше всего раздражает в Уассе, так это его наигранно-снисходительный тон. Он приходит к нам чаще всего, потому что семейный долг обязывает, и лицемерно заявляет, что у нас «очаровательная» гостиная. Может быть, он хочет, чтобы мы ему рассказали, как холодно спать зимой на полу, как мы постилаем на пол целлофановые пакеты, чтобы не так мерзнуть? Чтобы мы сказали ему, что в этой гостиной с облезшими стенами электричество бывает всего несколько часов в неделю и что она служит нам и спальней, и кухней и кабинетом, что вместо разбитых стекол в окна вставлен картон не ради эстетического удовольствия, а для того, чтобы мухи не залетали? Или, может быть, он хочет знать, что все его четырнадцать братьев и сестер работают, работали или будут работать на улице, чтобы помочь своей семье выжить?