Подарок фирмы - Хуан Мадрид

Четверо пенсионеров прервали игру в карты и смотрели без особого интереса на распластавшегося на полу Артура Гиндаля.

— Что случилось, Пако? — спросил один из них.

— Ничего, — ответил хозяин таверны. — Этот тип стал себя плохо вести. Сеньор из полиции.

Я улыбнулся.

Пенсионеры вернулись к своим картам, а Пако перегнулся через стойку.

— Я, кажется, чуть-чуть перестарался, а?

— Похоже на то. Помоги мне довести его до "Да здравствует Пепа". У меня с ногой не все в порядке.

Вдвоем мы дотащили его до улицы Руис, метрах в пятидесяти от заведения Пако. Всю дорогу бородатый пижон стонал.

Войдя в бар, мы усадили его на стул подальше от дверей. При виде крови, капавшей на пиджак Артуро, Пепабрюнетка закричала не своим голосом.

— Что это такое? Боже мой! Что они с тобой сделали, Артуро?

— Ничего, Пепита, не волнуйся… — пытался успокоить ее Пако. — Он себя вел как пижон, и я… понимаешь, мы…

Пепа подошла к Артуро и подняла двумя руками его голову.

— Что вы с ним сделали, звери… дикие зэери… вы его убили!

— Они меня отделали под орех, Пепита, — еле слышно пробормотал Артуро.

Девушка громко плакала и утирала ему кровь. Я подошел и вытащил у него из кармана пачку денег.

— Твои деньги, Пепита. — В пачке оказалось сто пятьдесят тысяч ровно. Я так и думал, увидев, как он вытаскивал деньги у Пако. Положив деньги на стойку, я сказал Пепе: — Возьми свою долю. Он признался при свидетелях, что должен тебе сто двадцать семь тысяч четыреста сорок песет, немножко больше, чем ты говорила. Мне причитается десять процентов, то есть где-то тринадцать тысяч.

— Пепи, — всхлипнул Артуро, — они отбирают у меня все деньги, отложенные на налог. Сделай же что-нибудь.

Отсчитав свои деньги, я показал их Пеле и хотел было спрятать в карман, но рука наткнулась на пистолет Артуро. Я вытащил из него магазин и патроны. Патроны положил в карман вместе с деньгами, а пистолет вернул Пеле.

Она взяла его, глядя на меня невидящими глазами.

— Ладно, Тони, только… зачем же вы так обошлись с моим Артуро… посмотри, что вы с ним сделали.

— Пепи! Мои деньги! — завопил он.

— Но ведь мы с тобой договаривались. Разве нет?

— Да, но…

— Делай что хочешь со своими деньгами. Хочешь — сожги, хочешь — верни ему, мне все равно. Но эти тринадцать тысяч мной заработаны честно. — Я хлопнул себя по карману. — Надеюсь, ты понимаешь.

— Пепи! — снова закричал Артуро.

— Я вылечу тебя, милый, успокойся.

— Мне нужно возвращаться. Тони, — сказал Пако. — Там никого не осталось.

Мы вышли вместе. Вслед нам неслись стоны Артуро и сюсюканье Пепы. У входа в таверну я протянул Пако пять тысяч.

— Мог бы быть и пощедрее. Тони, — сказал он. — Всю работу сделал я. Давай пополам?

Я внимательно вгляделся в его лицо и вдруг ощутил огромную усталость, как будто бы долго поднимался по крутой лестнице с распухшей ногой.

Потом дал ему еще две купюры по тысяче и медленно пошел по направлению к Сан-Бернардо.

На прощание Пако сказал, что со мной приятно иметь дело.

Дома я долго лежал в горячей ванне, потом приложил к колену компресс из мелко нарубленной картошки и распаренной ромашки. Уснул я сразу.

Проснулся в десять часов вечера. В комнате было холодно. Опухоль спала. Мы всегда делали себе такие компрессы после ринга, когда ныло все тело и воспалялась кожа.

Я встал и взял в руки свой «габилондо». Он был хорошо смазан, вычищен, заряжен смертельными зарядами.

Потом опять положил на столик. Через балкон в комнату проникали зеленые огни неоновой рекламы. Они то зажигались, то тухли.

Зеленые огни. Ах, эти зеленые огни.

Я нашел ее в полвторого ночи. Она стояла под фонарем на углу Пасео-де-Кастельяна и Мария-де-Молина, одетая в длинную белую юбку с разрезами по бокам, полностью обнажавшими худые бледные ноги, и в блестящую черную блузку с вырезом чуть ли не до пояса.

Казалось, она только что сбежала из шумной, пьяной компании.

Заметив, что я направляюсь в ее сторону, она взбила волосы нервными пальцами, унизанными кольцами.

Какое-то мгновение она прикидывала в уме мои финансовые возможности и характер моих ночных желаний, но, судя по всему, оба вопроса остались для нее загадкой.

— Ванесса? — спросил я.

— Ты меня знаешь? — Ее кокетство было доведено до полного автоматизма и напоминало движение пикадоров вокруг быка. Разговаривая, она слегка наклоняла голову, вероятно, это тоже входило в арсенал ее излюбленных приемов.

Ночь была прохладной, насыщенной электричеством, дышалось трудно. На противоположной стороне улицы группа женщин, похожих на Ванессу, приставала к владельцам роскошных автомобилей. Одна из них громко смеялась.

— Мы виделись с тобой вчера в «Рудольфе». Я ждал там Паулино.

— Разве?

— Но он не пришел. Мне нужно повидаться с ним.

— А ты кто такой, котик? Полицейский?

— Нет, я друг Паулино еще со времен армии.

— Понятия не имею, где он. — Она взяла меня под руку и прижалась, обдав густым запахом сладких духов. — Но мы ведь можем поехать ко мне, а? Я замерзла, ночь такая длинная. — Она пощупала мои бицепсы. — Ух, какой ты сильный! Как тебя зовут?

— Тони Романо.

— Тони? Тони Романо? — Она смотрела на меня так, как будто я сказал что-то забавное. — Кажется, Паулино называл твое имя. Ты и в самом деле Тони Романо?

— Единственное, за что я могу полностью поручиться.

— Знаешь, а ведь мы расстались с Паулино.

— Как жаль.

Она кивнула.

— Свинья он порядочная… Но что же мы стоим? Холодно! Значит, ты Тони Ромзно?.. Надо же.

— Мне не хочется, чтобы ты даром теряла из-за меня время. Жизнь нас не балует. Ванесса. Я тебе заплачу.

— Люблю таких понятливых мужчин. Поехали ко мне.

У тебя есть машина?

— Предпочитаю такси.

— Поехали. Дома будет уютнее… мы там согреемся.

— Неплохая мысль.

— И ты мне дашь много денежек, да, милый?… Вот увидишь, останешься доволен. — Она провела большим толстым языком по губам.

— Ванесса, милая, мне от тебя нужно только одно — поговорить о Паулино. Так что давай потом без обид.

— Поехали. Я тебе такое расскажу о Паулино, что у тебя волосы встанут дыбом. — Голос ее звучал угрожающе. — Он мне за все заплатит, подонок, он меня еще плохо знает, я его за решетку упеку, там ему и место… и ему, и этой сволочи, его дружку. Они думают, я дура и ничего не понимаю.

— Чем же он так провинился перед тобой?

— Он меня надул, — сказала она тихо. Потом громко добавила: — Едем?

Ванесса помахала таксисту, медленно двигавшемуся по улице. На шее у шофера был намотан голубой шарф.

Ухмыляясь, он высунул голову в окно машины.

По дороге Ванесса не сказала ни слова, но всякий раз, когда ее прижимало ко мне на поворотах, я чувствовал, что она напряжена. Она была моложе, чем казалась на первый взгляд. В ее худом остром лице было меньше невинности, чем в мизинце у нотариуса. Жизнь в Мадриде тяжела, и если ты хочешь есть три раза в день горячее, одеваться, да еще платить за квартиру, приходится много раз за ночь совершать подобные поездки в такси. Молодые люди с гормональными проблемами, подобные Ванессе, должны обладать твердым характером и изрядной изворотливостью, чтобы продержаться в этом городе.

Такси остановилось на улице Мигель-Анхель у белого дома, фасад которого был буквально усыпан таким количеством маленьких балкончиков, что они казались замысловатым архитектурным украшением. Она открыла подъезд своим ключом, и мы вошли в большой стерильно чистый вестибюль, типичный для домов без консьержки, которые чаще используются под различного рода конторы.

— Тебе что-нибудь говорит имя Луис Роблес?

— Луис Роблес? — Она нажала кнопку лифта, и мы услышали глухой звук электромотора. — Конечно, он часто заходил к Паулино. Очень симпатичный, но странный.

У меня с ним были прекрасные отношения.

В кабине лифта ощущался острый запах дешевых духов и мыла. Ванесса нажала на седьмой этаж.

— Почему странный?

— Он был из другой среды… богатый, хорошо воспитанный человек, настоящий джентльмен… Знаешь, он любил плохо одеваться, специально плохо одевался, понимаешь, что я хочу сказать? В «Рудольф» он приходил в старых джинсах и куртке. Выпьет и начнет говорить о всяких непонятных вещах… философия… капитализм…

фашизм… Любил поговорить, язык у него был хорошо подвешен. Но это был очень воспитанный человек, сеньор в полном смысле слова. Всегда приносил мне подарки и относился с уважением. Паулино говорил, что он покончил с собой. Это правда?

— Когда Паулино сказал тебе?

— Сначала я узнала от Висена, официанта в «Рудольфе». Он нас предупредил: если кто-нибудь будет спрашивать о Луисе Роблесе, мы ничего не знаем… Ясно? Ну а вчера позвонил по телефону Паулино.