Гибель Византии (сборник) - Гюг ле Ру

Дав товарищам налюбоваться этим волшебным видением, Дромунд, как хранитель святыни, опять опустил вуаль и сказал:

— Твоя красота служит мне оправданием! А вы, мои дорогие товарищи, не упрекайте меня за то, что часто не разделяю вашего веселья и меняю его на такое сокровище, которого не превзойдет ни стоимость триумфа, ни все золото агарян.

Взволнованная удовольствием и страхом, Ирина, сказала Евдокии, поправлявшей на ней газовую вуаль:

— Как могу я отказать ему! Сегодня утром, когда он появился в цирке и отыскал меня глазами, я едва удержала готовое сорваться с моих губ восклицание: «Смотрите! Он мой! Я засыпаю у него на груди! Я целую его губы!»

В первый раз Ирина свободно говорила с подругой о своей страсти.

Евдокия, покачав головою, заметила:

— Берегись, чтоб твоя радость не открыла для завистливых глаз твоего секрета! Я же, которой нечего бояться на этом свете и которая не променяет ни на что свободу своих желаний, пойду и постараюсь побольше понравиться моему сегодняшнему возлюбленному.

Подойдя к Гаральду, она сказала:

— Ну, молчаливый красавец, надо поучить тебя. Женщины любят, когда ими любуются! Смотри же на меня.

С этими словами она вышла на середину залы.

Евдокия славилась уменьем танцевать. Часто Теофано, устав от болтовни придворных и от сплетен безбородых евнухов, приказывала Евдокии развлекать себя танцами. Скука, навеянная придворным этикетом, тотчас же проходила, лица оживлялись, в глазах вспыхивал огонек страсти, разбуженной грациозными, соблазнительными движениями танцовщицы.

Позы и движения эти, увлекавшие и возбуждавшие принцесс, взволновали толпу варваров, как бурное море. Они пришли в полное смятение. Каждый хотел прикоснуться к такой красивой женщине.

В стороне от этого общего неистовства, Дромунд бросал кости. Ему не везло.

— Я проиграл! Получайте! — вскричал Дромунд, сорвав с себя ожерелье, которое Ирина повесила ему на шею на другой день после их первого свидания, и бросил его на стол.

Выигравший воин спросил его:

— Не хочешь ли еще раз попробовать счастья?

— Да, хочу.

— Ну, бросай.

— Шесть!

— Десять…

Ирина смотрела на играющих и не могла прогнать грустного выражения со своего лица, так что Дромунд с мольбой взглянул на нее и сказал:

— О моя возлюбленная, боги против нас! Дай мне твои браслеты… Я должен отыграться…

Ирина носила очень дорогие вещи; снимая и подавая ему их, она мягко сказала:

— Все, что у меня есть, — твое, Дромунд. Но перестань играть. С тех пор, как ты добиваешься выигрыша, ты ни разу не взглянул на меня…

Не в состоянии удержаться от желания играть, Дромунд стал шептать ей на ухо:

— Дорогая моя, я клялся твоим поцелуем, что забуду на твоей груди и океан, и родину, и Валгаллу; но перестать испытывать счастье — это для меня то же, что погасить огонь на вершине мачты, то же, что вытащить судно на сушу… Ирина, жизнь тоже игра!

Ирина склонила голову.

— О чем ты сожалеешь? Твои браслеты? Я их выкуплю. Долги? Гаральд нашел у кого занять денег, у одного купца… Он будет тут сегодня вечером, он снабдит нас ими.

Успокоив возлюбленную, Дромунд возобновил игру.

Ирина не смотрела больше на играющих. Она думала только о том, что Дромунд не обратил внимания на ее просьбу.

Одна Евдокия получала больше удовольствия, чем даже ожидала.

Раздав по кусочкам этим диким, восторженным поклонникам свою вуаль, она продолжала танцевать с открытой шеей и с распустившимися волосами.

Отступая к рядам стоявших зрителей, чтоб дать себе больше простора для танцев, она почувствовала на своем плече чью-то руку и, думая, что это Гаральд, обернулась, но готовая сорваться с ее уст вызывающая шутка заменилась криком ужаса:

— Никифор! — воскликнула она, пораженная неожиданностью.

Неожиданное возвращение Фоки прервало богомолье Никифора и прекратило его лихорадку. Мысль, что он может пропустить такой удобный случай, восстановила его силы. Он не сомневался в том, что награбленное золото, денарии с изображениями калифов, драгоценности и лошади недолго удержатся в руках торжествующих победителей. Все эти богатства скоро утекут в чаду вина и шумных оргий.

Никифор любил, вместе с Хориной, обделывать крупные дела, которые ставят на карту большие деньги, захватывают всего человека, овладевают его вниманием и мечтами. Но он отдыхал от этих дел в мелких аферах, которых не мог больше открыто вести, с тех пор как променял свой прилавок на перекрестке на мраморный дворец.

Его продолжало тянуть к низменным, подлым сделкам среди солдат и простых людей, которых он обирал. Тут, среди наемников и простого народа, муж Ирины был так же известен, как среди аристократии.

Удовольствие, которое испытал он, застав в таком месте подругу своего компаньона, чуть было не заставило его позабыть цель визита в таверну.

— Где же Хорина? — насмешливо спросил он Евдокию. — Моя милая, Никифор — скромен. И твоя честь в моих руках будет неприкосновенна.

Евдокия, уже успевшая оправиться от удивления, спокойно отвечала:

— Так же, как и твоя в моих! Такая любопытная женщина, как я, легко может разыграть роль цыганки из Египта, когда такой человек как ты, становится мелким закладчиком. За скромность — двойная скромность. Не будем же стесняться своих дел. Мы преследуем тут слишком разные цели. Я ищу удовольствия, а ты — вероятно, золото?

Никифор отошел от нее и, подойдя к играющим, спросил:

— Кто просил у меня денег?

— Я, — сказал Дромунд вставая и заслоняя собой Ирину. Но Никифор уже успел заметить молодую женщину. По красоте дружинника, по богатству его вооружения, он заключил, что тут кроется интрига какой-нибудь знатной патрицианки, и улыбнулся, предвидя выгоду от предстоящей сделки.

— Сколько же тебе нужно? — спросил он шепотом.

— Сто денариев.

— Почему же не двести? Когда предлагают такой залог, можно просить целое состояние!

Никифор старался получше разглядеть молодую женщину, но каждый раз Дромунд стоял перед ним, заслоняя собой Ирину.

Наконец, Никифор тихо спросил:

— Она замужняя?

— Какое тебе до этого дело?

— Я не хочу больше ссужать куртизанок. Хороший муж, прекрасная незнакомка, — лучшее ручательство для заимодавца.

Эти слова Никифора вызвали в окружающей толпе взрыв веселости; среди хохота Евдокия крикнула ему в ответ:

— Наш супруг из купцов…

— А, коллега! Тем лучше! — И, обращаясь к Ирине, он добавил:

— Когда настанет срок платежа, а ваш кошелек окажется пустым, вы, красавица, сумеете, конечно, его наполнить. Вы знаете любимые кушанья вашего ревнивца! Не жалейте только вина и пряностей, угощая его. Потом, не дав ему совсем осоветь от сытных блюд, возьмите его нежно за подбородок и проводите к себе в спальню. Ваши требования будут исполнены. Какой муж устоит перед такой любовной комедией?..

— А ты не боишься, старый шут, что в один прекрасный день твоя собственная жена устроит тебе такое же представление? — сказала Евдокия.

— Моя жена?

Несмотря на то, что Ирина никогда не давала серьезного повода к ревности, Никифор в эту минуту страшно испугался, так что даже мысль о барыше выскочила у него из головы. Едва сдерживая дрожь, Никифор, сказал:

— Хорошо! Ты просишь у меня взаймы сотню?

— Или две сотни, — небрежно прибавил Дромунд.

Никифор не стал спорить, и отвечал:

— Так! Но я ставлю одно условие.

— Скажи, какое?

— Я хочу, чтоб эта незнакомка на минуту открыла свое лицо, — сказал Никифор, протягивая руку, чтоб сорвать покрывало с Ирины.

Но Дромунд с такою силой отшвырнул его, что он ударился о стену.

— Я, во что бы то ни стало, узнаю, кто эта распутница, взявшая тебя в любовники! — сказал разъяренный Никифор.

Испуганная Ирина, покидая таверну, едва успела заметить, что Никифор, бросился на Дромунда. И тот задушил бы Никифора, если б товарищи не высвободили последнего из тисков норманна. Они хохотали и кричали»:

— Ура, Никифор! В атаку на Дромунда! Вот храбрый ростовщик! Покачаем его на щите. Ура, ура, Никифор!

И, перевернув большой щит, они бросили на него Никифора. Не обращая внимания на крики и мольбы своей жертвы, норманны подбрасывали его до потолка таверны.

Барахтаясь, с выпученными глазами, взбешенный от злобы, Никифор все еще искал Дромунда с его таинственной спутницей. Но их уже не было. Тогда Никифор гневно взглянул на Евдокию, которая танцевала, чествуя его шутовской триумф.

При выходе из таверны, она обернулась и игриво сказала ему:

— Будь скромен, Никифор! Честь — самое дорогое сокровище для купца, так же как и для женщины.

Перепуганная насмерть Ирина, поспешно бежала по темным улицам, и когда Дромунд настиг и остановил ее, то долго еще вырывалась из его рук.