Пылающий берег - Уилбур Смит

Сбросив одеяло, Сантен сбросила с себя и дурные предчувствия и побежала босиком по вымощенному каменными плитами узкому коридору. Анна была в кухне у печки и уже подбрасывала туда наколотых дубовых дров.

— Я собралась к тебе с кувшином холодной воды, — угрюмо сказала она, и Сантен принялась обнимать и целовать Анну, пока та не улыбнулась, а девушка пошла греться у печки.

Анна налила кипятка в медный таз, стоявший на полу, и добавила туда холодной воды.

— Пошли, мадемуазель, — приказала она.

— О, Анна, а это мне необходимо?

— Пошевеливайся!

Сантен нехотя сняла через голову ночную сорочку и поежилась; от холода ее предплечья и маленькие круглые ягодицы покрылись гусиной кожей.

— Скорее. — Она встала в таз, и Анна, опустившись рядом на колени, обмакнула в воду кусок фланелевой ткани. Методичными и деловитыми движениями намылила тело Сантен, от плеч до кончиков пальцев каждой руки, и, глядя на нее, не могла скрыть любовь и гордость, которые смягчили выражение уродливого красного лица.

Девочка прелестно сложена, хотя, возможно, груди и ягодицы маловаты: Анна надеялась сделать их пополнее с помощью хорошей калорийной пищи, как только ее можно будет свободно доставать. Кожа, там, где ее не коснулось солнце, мягкого, цвета сливочного масла, оттенка, а там, где тело было открыто, приобрела темно-бронзовый блеск, который Анна находила в высшей степени некрасивым.

— Ты должна этим летом носить перчатки и платья с длинными рукавами, — выговаривала она. — Загар так не идет тебе.

— Анна, пожалуйста, побыстрей. — Сантен, ежась, обняла руками свою намыленную грудь, но Анна по очереди поднимала ей руки и скребла густые темные вьющиеся волосы под мышками. Мыльная пена длинными извилистыми струями стекала по худым бокам Сантен, на которых просматривались ребра.

— Не надо так сильно! — завопила она. Но Анна уже критически изучала ноги девушки: они были прямые и длинные, хотя уж очень сильные для женщины — это все верховая езда, бег и ходьба. Анна покачала головой.

— Ох, ну что еще теперь? — спросила Сантен.

— Телом ты жесткая, как парень, живот у тебя слишком мускулистый, чтобы носить детей. — Анна еще прошлась фланелевой тканью по ее телу.

— Ой-ой!

— Стой смирно, ты же не хочешь, чтобы от тебя пахло, как от козы, а?

— Анна, разве ты не любишь голубые глаза?

Та заворчала, инстинктивно поняв, куда метит Сантен.

— Какого цвета глаза были бы у младенца, если у его матери — карие, а у отца — красивого светящегося голубого цвета?

Анна шлепнула Сантен фланелью по заду:

— Хватит об этом. Твоему отцу не понравятся такие разговоры.

Сантен не приняла угрозу всерьез, мечтательно продолжала:

— Летчики такие храбрые, разве ты так не считаешь, Анна? Они, должно быть, самые храбрые мужчины в мире. — Она заторопилась: — Быстрее, я не успею посчитать моих цыплят.

Выпрыгнула из таза, забрызгав выложенный плитами пол. Анна завернула ее в нагретое перед печкой полотенце.

— На улице уже почти светло!

— И немедленно возвращайся сюда. Сегодня полно работы. Твой отец перевел нас на голодную диету своей неуместной щедростью.

— Нам нужно было предложить этим доблестным летчикам поесть.

Сантен натянула одежду и присела на табурет, чтобы застегнуть крючки на сапогах для верховой езды.

— И не болтайся по лесу…

— Да тише ты, Анна. — Сантен вскочила и шумно сбежала по лестнице.

— Сразу же возвращайся! — громко крикнула Анна ей вслед.

Облако услыхал приближение девушки и тихо заржал. Обеими руками Сантен обняла его за шею и поцеловала в бархатистую серую морду.

— Bonjour, здравствуй, мой дорогой. — Она стащила у Анны из-под носа два кусочка сахара, и Облако ронял слюну на ладонь, которая кормила его. Сантен вытерла руку о шею коня, и, когда отвернулась, чтобы снять седло с крюка, жеребец подтолкнул ее мордой в поясницу, требуя еще лакомства.

Снаружи было темно и холодно, и наездница пустила жеребца легким галопом, наслаждаясь ледяным потоком воздуха, обдувающим лицо; нос и уши Сантен ярко порозовели, а глаза начали слезиться. На гребне холма девушка, натянув поводья, остановила коня и стала вглядываться в мягкий, оружейно-металлического оттенка блеск рассвета, наблюдая, как небо над длинным горизонтом становится цвета спелых апельсинов. Позади Сантен на фоне неба вспыхивали и гасли резкие, мигающие отсветы артиллерийского огня. Девушка ждала, когда пролетят самолеты.

Даже при орудийных залпах она услышала вдали гул моторов, и вот они, рыча, влетели в желтый рассвет, такие свирепые, быстрые и прекрасные, как соколы; такие, что Сантен вновь почувствовала, как сильнее забилось ее сердце, и она встала на стременах, чтобы приветствовать их.

Ведущим был зеленый самолет, с тигровыми полосами, нанесенными в знак побед, самолет неистового шотландца. Сантен подняла обе руки высоко над головой.

— Лети с Богом и возвращайся невредимым! — прокричала она свое благословение и увидела, как под смешной клетчатой шотландской шапочкой блеснули белые зубы, и зеленая машина, пролетая, покачала крыльями и начала забираться все выше в зловещие, мрачные тучи, которые висели над германскими позициями.

Сантен смотрела, как самолеты улетают, как другая машина пристраивается поближе к зеленому ведущему, образуя боевой порядок, и ее охватила огромная печаль, страшное ощущение неполноценности.

— Почему я не мужчина?! — громко крикнула она. — Почему я не могу отправиться с вами? — Но они уже скрылись из виду, и Сантен направила Облако вниз с холма.

«Они все погибнут, — подумалось ей. — Все молодые, сильные, красивые мужчины, а нам останутся лишь старые, увечные и уродливые». Ее опасения подтвердил отдаленный многоголосый гул орудий.

— Как бы я хотела, о, как бы я хотела… — произнесла она вслух, и жеребец повел ушами, чтобы слышать ее, но Сантен не продолжила, ибо не знала, чего так хотела. Знала только то, что внутри ее была пустота, которую отчаянно требовалось заполнить, огромное желание чего-то, чего сама не знала, и необыкновенная печаль обо всем мире. Сантен отпустила Облако попастись на небольшом поле позади шато и вернулась пешком с седлом на плече.

Отец сидел за кухонным столом, и она поцеловала его как бы между прочим. Повязка на глазу придавала ему лихой вид несмотря на то, что другой глаз воспалился; его лицо было таким же обвисшим и морщинистым, как морда ищейки, пахло чесноком и перегаром от выпитого красного вина.

Как обычно, они с Анной препирались в своей приветливой манере, и, усаживаясь перед «пиратом» и обхватив ладонями большую пузатую кружку с кофе, Сантен вдруг подумала, не спала ли Анна с отцом, и тут же удивилась, почему эта мысль раньше не приходила ей в голову.