Обитель - Дмитрий Леонтьев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А вы — умный,— неожиданно накрыла мою руку своей ладошкой Стрельникова.— Не ожидала от вас. Такой молоденький... Но ошибиться в человеке в лучшую сторону всегда приятно, не правда ли?
Я покосился на ее мужа. Толстяк был увлечен пожиранием копченого судака, и этот увлекательный процесс поглощал все его внимание.
Осторожно я пожал холодные, ухоженные пальцы рыжеволосой кокетки:
— У меня еще много разносторонних талантов, леди...
— Я в этом не сомневаюсь,— заверила она, не торопясь убирать руку.— Признайтесь, вы же не только журналист, а? Это было бы так романтично...
— Увы, но я всего лишь журналист,— вздохнул я.— Хотелось бы вас заинтриговать куда более романтичной историей, но честность мне дороже бахвальства. Я всего лишь тот, кто сумел убедить хозяев газеты выделить мне сумму для этой поездки и написания серии репортажей. Им это принесет доход, а я, возможно, прославлюсь... Неужели от этого я падаю в ваших глазах?
Она осторожно высвободила свою руку из моих пальцев и, явно потеряв ко мне интерес, рассеянно кивнула:
— Может быть, может быть...
— Ну, если я стал для вас неинтересен, то, может быть, вы расскажете мне про это странное место. Я никогда прежде не бывал в монастырях...
— Я тоже,— призналась она.— Мы с мужем здесь случайно, проездом... Вы лучше расспросите князя или господина Пружинникова — они здесь частые гости... Савелий Игнатьевич, ваш гость интересуется, чем привлекательно это место. Вы с князем лучше осведомлены, не просветите господина журналиста?
И отвернулась, делая вид, что увлечена чем-то на другом конце комнаты.
— Монастырь? — переспросил Пружинников.— О, это очень старая и весьма известная обитель. Его основали еще ученики Александра Свирского...
— Кто это?
— Это один из самых известных русских святых. Его монастырь — явление уникальное даже для мирового масштаба. За всю историю человечества Бог являлся на землю в виде Святой Троицы лишь дважды: Аврааму у Маврикийского дуба и преподобному Александру, который в ознаменование этого события и построил монастырь, знаменитый впоследствии многими чудесами. Кстати, большевики, придя к власти, первым делом похитили мощи святого. Знали, подлецы, что это может быть своеобразным знаменем для объединения... А может, просто боялись, бесы... Вот двое его учеников и построили эту обитель. Место здесь тихое, уединенное, для молитв и пустыннической жизни лучше и не сыскать... Только все равно горя пришлось хлебнуть. И поляки ее жгли, и шведы... А вишь, возрождается, как цветок весной, пробиваясь сквозь песок и камни... Родник здесь есть, освященный и пользующийся славой исцеляющего. Да вы, наверное, его видели там, на горушке. Он и зимой
не замерзает... Но главное — монахи... За других не скажу, а лично я люблю здесь бывать. Отец Иосиф — мой духовник..
— И мой! — горделиво вставил князь.
— А что такое «духовник»? — уточнил я.
— Ну, что б понятней было, урежем это слово до «наставника». Хотя молитвы его за духовных детей я бы не назвал менее ценными, чем его наставления... Вам сложно это понять, господин журналист, но эта обитель лично для меня как прообраз всей России. Расположенная в суровом, труднодоступном месте, она хранит свои заветы, свою историю — то великую и мистическую, то страшную и трагичную, но все время возрождается... Здесь живут удивительные люди, принимающие всех, приходящих к ним с добром. А над ними так часто смеются, не понимают и иногда ненавидят, потому что они являются противоположностью безумия мира и не ценят его ценностей. Жить здесь тяжело, но как же сюда хочется возвращаться раз за разом... Понимаете?
— Пока не очень,— признался я.
— Ну и не важно,— махнул рукой Пружинников.— Зинаида Григорьевна, голубушка! Сделайте одолжение: спойте нам что-нибудь, а? У вас это так чудесно получается... А то мы что-то за разговорами о бытности нашей совсем в тоску ударились..
— Да! — горячо поддержал его князь.— И я прошу! Очень прошу!.. Не зря же мы с таким трудом этот инструмент изыскали! — И он вытащил откуда-то из угла припрятанную гитару.
Стрельникова не стала просить себя дважды, пробежалась пальцами по струнам, проверяя мелодичность, и тихим, проникновенным голосом, запела:
— ...Голубые, как небо, воды, И серебряных две руки. Много лет — и четыре года: Ты и я у Москва-реки. Лодки плыли, гудки гудели, Распоясанный брел солдат. Ребятишки дрались и пели На отцовский унылый лад... Трудно и чудно — верность до гроба! Царская роскошь — в век площадей! Стойкие души, стойкие ребра, Где вы, о люди минувших дней?! Где вы, о люди минувших дней?..
...Ее слушали затаив дыхание. Голос у нее и впрямь был удивительный: мелодичный, чувственный, проникающий до самого сердца...
— ...На ревнителей бога Марса Ты тихонько кривила рот. Ледяными глазами барса Ты глядела на этот сброд. Был твой лик среди этих, темных, До сиянья, до блеска — бел. Не забуду, а ты не вспомнишь -Как один на тебя глядел... Трудно и чудно — верность до гроба! Царская роскошь в век площадей! Стойкие души, стойкие ребра, — Где вы, о люди минувших дней?! Где вы, о люди минувших дней?..*
Дождавшись, пока смолкнут аплодисменты, я все же предпочел вернуться к интересующей меня теме и спросил:
— А что за сумасшедший живет здесь? Он же не
* Здесь я позволил себе совместить два стихотворения Марины Цветаевой, написанные в 1917 и 1918 годах. Да простят мне ревнители ее творчества, но мне они показались на редкость созвучными по настроению и музыкальности для этой «песни». Надеюсь, читатели не будут на меня в обиде за эту вольность...
монах... Он не опасен для окружающих?
— Ванечка? — удивился Пружинников.— Он не сумасшедший. Он — юродивый.
— А в чем разница? — не понял я.
— Юродивый добровольно «облекается» в «сумасшествие»,— пояснил купец.—Христианство ведь, по сути, безумие перед жаждой этого насквозь прагматично-материального мира. А привязанность к деньгам и страстям, в свою очередь, безумие перед миром христианства. А Ванечка... Много лет назад он беспробудно пил. Не знаю, что у него там случилось, но опустился он до такой степени, что как-то раз, в прямом смысле «себя не помня», оказался у ворот монастыря — пьяный, босой, в последней стадии алкогольного бреда... Отец Иосиф нашел его у родника, почти окоченевшим. Долго выхаживал, говорил с ним, молился... Так он и остался при монастыре. Причем ровно в том виде, в котором его старец и нашел. Не пожелал менять вид внешний... Вот только что-то с ним произошло...
— Понятно что: свихнулся после белой горячки,— впервые подал голос молчавший доселе студент.— Вы его глаза видели? Разве у нормального человека такие глаза бывают? Не говоря уже о его выходках...