Голд, или Не хуже золота - Джозеф Хеллер

— Так президент прочел ее? — не мог удержаться от этого вопроса Голд; у него у самого уже стал дымиться чердак.

— Не сомневаюсь, — ответил Ральф своим ровным, неторопливым голосом, — хотя я и не уверен.

— Конечно, я бы показал ее президенту в первую очередь, но я не думал, что это будет интересно кому-нибудь, кроме тебя.

— Брюс, твой рейтинг в правительстве невозможно преувеличить, особенно после этой статьи. Сокрушительные успехи, намеченное не сбывается… Господи, какая концепция. Мы все хотим, чтобы ты как можно скорее начал работать здесь, после того как те, кто стоит наверху, решат, хотят ли они, чтобы ты вообще здесь работал. Так ты приедешь?

— А в каком качестве? — сказал Голд, который уже знал, что с восторгом согласится.

— Ну, не знаю, — сказал Ральф. — Мы, вероятно, могли бы прямо сейчас использовать тебя в качестве представителя.

— Представителя? — Голда внезапно посетили сомнения. — Что такое представитель?

— Ну, ты же знаешь. Это то, чем был я, когда не делал ничего другого. Представитель правительства, неназванный представитель, представитель администрации… это что-то вроде источника. Ты что — вообще обо мне ничего не читал?

— Ах вот оно что, — быстро занимая оборону, сказал Голд. — Теперь я понял.

— Я часто попадаю в газеты. Это одна из положительных сторон должности неназванного представителя. А через месяц-другой мы сможем тебя повысить.

— До кого?

— Ну, если ничего другого не подвернется, то до старшего сотрудника администрации. В качестве старшего сотрудника ты сможешь, когда захочешь, проводить общие брифинги, если мы их назначим. Ты сможешь дойти до самого верха. Брюс, эта администрация почти исключительно состоит из людей, которые своими локтями пробились наверх.

Голд услышал в этом намек, на который, возможно, следовало обидеться.

— Я не очень-то пробивной, Ральф, — мягко сказал он.

— Это будет для тебя большим плюсом, Брюс, то, что ты не пробивной. Как многие другие.

— Что — как многие другие?

— Как многие другие, которые пробивные, — продолжил Ральф таким безмятежно-дружеским тоном, что Голд пришел к выводу о своей чрезмерной обидчивости. — Ты бы мог начать немедленно?

— А сколько я буду зарабатывать?

— Сколько захочешь, Брюс. В Вашингтон приезжают не для того, чтобы терять деньги.

В следующем вопросе Голда послышался голос уязвленного честолюбия:

— И я должен буду оставаться неназванным?

— Только для начала. Ведь если мы хотим использовать тебя в качестве источника, пожелавшего остаться неизвестным, то если все будут знать, кто ты есть на самом деле, из этого ничего не получится. Верно?

— Пожалуй.

— Слушай, почему бы тебе на следующей неделе не подняться до наших широт? Мы бы все и обговорили.

— Подняться? — сказал Голд, чувствуя себя слегка сбитым с толку.

— Ах, извини, — Ральф тихо рассмеялся. — Я имел в виду — опуститься. Я тут принимал столько законодателей с юга, что мне стало казаться, будто все они где-то внизу, а мы на вершине.

— Вот это ты здорово сказал, Ральф, — сказал Голд. — Если ты не возражаешь, я воспользуюсь этой мыслью в какой-нибудь статье.

Ральф был польщен.

— Бога ради, Брюс. Только не называй мое имя. Можешь себе представить, какие у меня будут неприятности, если меня начнут цитировать.

— Не беспокойся, — заверил его Голд. — Я с большим удовольствием выдам эту мысль за собственную.

— Но с другой стороны, — сказал Ральф, и в голосе его послышалась некоторая обида, — я бы хотел, чтобы и мне отдали должное. Ведь это я придумал.

— Как же мне это сделать? — Голд был сбит с толку. — Как я могу отдать тебе должное в печати, если ты не хочешь, чтобы твое имя упоминалось?

Ответ последовал после секундной паузы:

— А ты бы мог написать, что эта мысль принадлежит представителю?

— Конечно.

— Отлично, Брюс. Все мои семьи будут в восторге. Андреа Коновер вспыхнула, как девочка, когда я передал ей привет от тебя. Она очень хочет тебя увидеть.

— Так когда мне приехать? — спросил Голд.

— Я тебе позвоню в понедельник или вторник, или в среду, четверг или пятницу. А знаешь, Брюс, — заметил Ральф, — единственная дочь Пью Биддла Коновера — это тебе не что-нибудь, на такую девочку не начихаешь.

В намерения Голда никак не входило чихать на нее.

— НУ? — Белл принялась пристально разглядывать его, когда он вернулся на кухню, чтобы закончить обед. Дина тоже не сводила с него глаз.

— Может быть, мне на следующей неделе придется съездить в Вашингтон. Их интересует мое мнение по одному вопросу.

Белл была вовсе не глупа.

— Это по поводу работы?

— Это должно храниться в тайне, — тем же назидательным тоном ответил он. Белл пожала плечами.

— А кому я могу сказать? Твоей семье?

Лицо Дины засияло.

— Я скажу Лео Либерману. Вот уж его папочка станет завидовать.

— А если что-нибудь не сложится, — спросил Голд, — и я ничего не получу?

— Тогда я им скажу, — ответила Белл, — что ты отказался.

— Что я отказался поступиться принципами?

— Конечно, — сказала Белл.

— И я скажу то же самое, — заявила Дина.

— Да, — признался он. — Речь пойдет о работе в правительственной администрации. — Позднее в тот же вечер в их комнате он сказал Белл: — А мне казалось, ты не хочешь, чтобы я соглашался на работу в Вашингтоне. Ты ведь сказала, что не поедешь туда.

Белл ответила:

— А я и не поеду.

— И не передумаешь?

— Ни в коем случае.

Они спали в разных кроватях, между которыми стоял ночной столик. Он перебрался к ней.

IV

ВСЕ, ЧТО НАМЕЧЕНО, НЕ СБУДЕТСЯ

ГОЛД прикончил свой мартини, чувствуя себя, как на иголках — он испытывал нечто похожее на досаду из за того, что женщина, с которой он обедает, всего лишь его сестра.

— Эстер говорит, что ты пишешь книгу о евреях, — сказала Джоанни. Голд ждал, когда ему принесут отварную лососину с салатом из огурцов и зеленым майонезом. Они обедали в «Сент-Реджис», и платить собиралась она. У высокой и загорелой, в яркой одежде Джоанни была гибкая фигура и искусно подкрашенные прядями волосы.

— Эстер?

— Она обязательно звонит раза два в месяц, — сказала Джоанни. — А говорить ей не о чем. Джерри не очень рад этой книге.

— Ты поэтому прилетела в Нью-Йорк?

Она покачала головой.

— Он хочет знать, почему ты не можешь написать о чем-нибудь другом.

— У меня не такой уж большой выбор, Джоанни.

— Тони, — поправила она его.

— А что его беспокоит?

— Мы потратили столько времени в Калифорнии, пытаясь забыть, что мы евреи. Эта была одна из причин, по которой его семья и сменила фамилию.

— На Финк?

— Раньше они были Финкельман. Джерри много жертвует обеим политическим партиям. Он считает, что у него теперь неплохие шансы стать судьей.

— Но ведь Джерри не юрист?

— Там не обязательно быть юристом, чтобы стать судьей, — объяснила Джоанни. — По крайней мере так они ему говорят, когда приходят за деньгами.

— Вы в Южной Калифорнии молитесь всем богам, — пошутил Голд.

— Религия тут не при чем, — возразила она. — Мы взяли себе за правило никогда не молиться. — Она без всякого аппетита клевала свою половинную порцию салата. — Вчера я видела папу.

Голду ужасно не хотелось спрашивать.

— Как он? — нехотя спросил он.

— Потихоньку. — Она грустно улыбнулась. — Он по-прежнему считает, что это из-за него я уехала из дому. Он говорит, что вы хотите заставить его купить кондоминиум во Флориде, чтобы он оставался там круглый год. Я сказала ему, чтобы он делал так, как говорит Сид.

— Мы увидимся с ним завтра, — без энтузиазма сказал Голд. Он отложил вилку и почувствовал, как у него запылали щеки. — Господи ты Боже мой, Джоанни…

— Тони.

— … ты не представляешь, что это такое — иметь его под боком. Он все еще считает, что мы одна семья, а он — ее голова. Он помыкает мной, как мальчишкой. Ни у меня, ни у кого другого нет времени по три-четыре раза в неделю ездить на семейные обеды. Мы не пылаем друг к другу такой уж горячей любовью. У нас теперь свои семьи, и мы хотим встречаться совсем с другими людьми. Забрала бы ты его ненадолго в Калифорнию…

— Джерри его не выносит.

— Он знает об этом, — сказал Голд тем же протестующим тоном. — И дети Гусси тоже его не выносят, поэтому они и в Ричмонд не могут ездить. Так больше не может продолжаться! Сколько еще он будет решать, к кому он едет в гости, кто везет его туда, кто обратно, и кого еще нужно пригласить? Черт побери, я думаю, за последние несколько месяцев мы видели друг друга чаще, чем в те времена, когда ютились в пяти комнатах над портновской мастерской. Каждый год он приезжает все раньше, а уезжает все позже — в этом году он остается на еврейские праздники. Шмини Ацерет. Ты когда-нибудь слышала про такие? И я тоже. Уверен, он сам придумывает эти идиотские еврейские праздники!