Под сенью проклятия - Екатерина Фёдорова

— Нет.

— Ладно, раз так.

Я милостиво кивнула, разгладила лоб и принялась вправлять грыжу, бормоча наговор на зарост дыры в брюхе. А закончив, велела мальцу, чтобы он пролежал в постели самое малое месяц, вставая только ради отхожего места. И год не поднимал ничего тяжелее кружки, а уж к наковальне и вовсе не совался лет этак семь. Дала матери приувядший куст хрящихи, велев напоить сына травным отваром тут же — чтобы очистить живот от всего дурного, и от застоявшегося в кишке тоже.

Малец глядел огорченно, его мать усердно кивала. Потом она робко сказала:

— Благодарствую за труды, госпожа травница. Уж не сердись, да только нету у нас денег, чтобы тебе отплатить за труды. Сделай милость, возьми штукой полотна.

Изба была небогатая — даже второй горницы, как у Парафены, тут не оказалось. Я стрельнула глазом на горшки с отбитыми краями, стоявшие в закутке у печки. Порядочная хозяйка такие горшки выкинет на помойку… если найдется на что купить новые.

А мне и без того должны были заплатить за эти дни, да не полотном, а звонкими бельчами. Так что я мотнула головой.

— Ничего не надо. Приглядывай за своим сыном, хозяйка, и подобру тебе.

Баба била мне поклоны до самой улицы, призывая милость Киримети не только на меня, но и на всю мою родню. И на Морислану с Аранией тоже, выходит.

Самое смешное-то в чем? Коли Кириметь-заступа по её мольбе и впрямь мою родню милостями одарит, то Морислана выдаст Аранию замуж, как хочет. А мне отсыплет бельчей, на которые я оплачу помощь ведьм из чистоградского Ведьмастерия. И им ладно, и мне в радость.

Рогор, до этого державшийся точнехонько у меня за спиной, отступил в сторону, чтобы его не задела ненароком кланяющаяся баба. Я спешно удрала со двора.

На лице у Крольчи, когда я вошла в его избу, горела надежда. Парафена, по его словам, всю ночь ворочалась и пыталась сорвать повязку. Но двигалась она резвей и уверенней, чем прежде. И руку подносила к самой голове, чего раньше не делала. Круги под глазами у мужика говорили, что ночка далась ему нелегко. Но по тем же глазам было видно, что он готов и дальше не спать, лишь бы вернуть себе женку.

Я сняла засохшую скорлупу повязки, омыла голову, растирая её грубым полотном и сдирая напрочь подсохшие корочки на вчерашних царапинах. Парафена мычала и дергалась. Мужу пришлось держать её руки, чтобы она не отталкивала меня. Ей явно стало лучше. Правда, моя работа от того стала лишь трудней.

Наложив бабе на голову повязку из свежего кустика нижинки, я осмотрела ей руки. Тонкая красноватая линия на ногтях чуть поблекла.

— Что скажете, госпожа травница? — Спросил Крольча, глядя на меня с выражением измученным и радостным одновременно.

— Посмотрим на пятый день. — Строго возвестила я. Напомнила: — А чудову травку давай по-прежнему, не забывай.

— Как можно! — Воскликнул Крольча. — Знамо дело, не забуду!

И с размаху отбил поклон, причем так истово, что Рогор даже дернулся в его сторону. Я приготовила для Парафены горшок свежего отвара из чудовой травки и ушла.

Остаток дня прошел так же, как и вчера — я набрала трав, развесила кое-что сушиться на сеннике и сварила вторую порцию зелья. На третий день Парафена села, на четвертый сделала первый шаг по избе, опираясь на своего Крольчу.

Память её восстанавливалась хуже, чем способность ходить. Госпожа Морислана посылала за мной каждый вечер, чтобы расспросить о бывшей прислужнице. Но сказать мне было нечего, Парафена из случившегося не помнила ничего. Единственное, что меня обрадовало — с третьего дня она начала говорить и перестала сопротивляться при смене повязки. Но все её слова оставались разговорами ребенка — дует, холодно, больно, дай, уходи, пряник, вода. На четвертый день она начала выдавать небольшие речи, складывая по три-четыре слова вместе:

— Тетя делает больно! Дядя, дай пряник!

Тетей Парафена называла меня, дядей — Крольчу. На пятый день, однако, её разум повзрослел. Она за ночь выучила имя своего мужа, и когда я зашла в их избу, сопровождаемая молчаливым Рогором, выпалила:

— Крольча, страшила-то какая! Гляди, вон! Ужас!

И ткнула в мою сторону пальцем. Крольча, стоявший тут же, побледнел, с размаху отвесил поклон в мою сторону.

— Прости, милостивица! Не в разуме она! — Потом повернулся к жене, сказал с мольбой: — Ты уж так не говори, Парафенушка! Это травница, что пришла тебя врачевать. Госпожой Тришей кликают.

— Травница? — Парафена глянула с кровати ясным взором, помолчала какое-то время.

И я поняла, что она роется в памяти. Потом бывшая служанка моей матушки сказала нечто, от чего у меня забилось сердце:

— Травница. Да, знаю. Это с травками ходить и лечить, да? Ещё наговоры и зелья.

— Точно. — Громко согласилась я, подходя поближе и уже привычно окидывая взглядом её ногти. Красноватая полоса была едва заметна. — А ещё раны шить и зубы дергать. Подобру тебе, Парафена!

Баба глядела на меня, и на лице у неё была тень узнаванья. Она подвигала бровями, сказала неуверенно:

— Я тебя вроде как знаю.

У меня оборвалось дыханье. Служанка моей матушки вполне могла видеть меня в детстве. Значит, она начала вспоминать?

— А вроде как и нет. — Задумчиво закончила Парафена. — Триша-травница, да? Нет, не помню.

Я присела на край кровати и начала выспрашивать. Увы, к бабе вернулись только обрывки из прежней жизни. Ни меня, ни того, кто окормил её саможорихой, Парафена не помнила. Впрочем, она и детей-то своих вспомнила едва-едва. Да и то с подсказки рядом стоявшего мужа.

Крольча, тем не менее, сиял. Баба его теперь ходила без посторонней помощи, и даже один раз сумела сварить горшок каши под мужниным присмотром. Через три седьмицы, к Свадьбосеву, он собирался забрать детей у сестры.

Пять дней прошло, и продолжать лечить Парафену нижинкой было уже опасно. Я велела поить её чудовой травкой ещё с месяц, а потом непременно показать местной врачевательнице. Ещё наказала передать ей, что господская травница накладывала Парафене на голову повязки с травой нижинкой. Пять дней. После этого я отказалась от трех бельчей, которые Крольча упорно совал мне в руку и ушла, сопровождаемая его поклонами.

Раньша, услышав про нижинку и повязки, враз поймет, от чего лечили Парафену. И пусть мои слова нарушали приказ Морисланы о сохранении тайны, зато сберегали устои и правила, данные травницам от Киримети-кормилицы — не вредить больному. Раньша не сможет помочь Парафене при нужде, если не будет знать, что с той стряслось.

Я ожидала, что Рогор, весь день неотступно проторчавший у меня за плечом, доложит обо всем хозяйке. Но Морислана ничего не сказала, ни этим вечером, ни потом. То ли норвин промолчал, то ли сама она не захотела поднимать крик из-за такой малости.