Под сенью проклятия - Екатерина Фёдорова

В миске обнаружилась густая баранья похлебка с зырей, приправленная репой и морковью. Мы с бабкой Мироной мясом баловались не каждый день — даже не каждую седьмицу по нынешним временам, потому как на дворе стоял месяц первокур, и время резать скотину ещё не приспело. Прежде чем устроится за столом, я глянула на Рогора. По хорошему, предложить бы ему разделить со мной застолье, но он уже устроился в углу поварни, глядя в окно и выказывая, что не желает ни угощаться, ни даже сидеть рядом со мной.

Что ж, вольному воля. Я устроилась у окошка спиной к норвину. Баба Котря поставила передо мной доску с ломтями хлеба и кружку с родниковой водой.

— Крольча-то как? — Спросила она без особого жара в голосе.

Видно было, что узнать стряпуха желает о другом, но разговор заводит издалека.

— Жалеет он Парафену, смотрит как может. Да только с хозяйством не справляется. — Честно доложила я.

— Охо-хонюшки. — Пропела Котря, встав у самого края стола и подперев щеку одной рукой. — А ты, значит, не одна пришла?

Рогор, батюшка, что ж ты не садишься поближе? Я и тебе чего поснедать наложу.

— Нет. — Коротко ответил норвин.

— А что ж так? — Повариху прямо-таки распирало от любопытства.

— Сюда ты пришел, а есть не желаешь.

Если я ей как-то не объясню, поняла я, она изведется от любопытства. И напридумывает себе всякого.

— Госпожа велела ему меня сопровождать. — Пояснила я. — Боится, как бы не забрела туда, куда не нужно. Вторую травницу быстро не найдешь, вот и заботится.

Баба Котря зыркнула на меня востро, протянула:

— Во-от оно как. Ну да. У нас и волки иногда под окнами шастают. И медведи в дальний малинник, бывает, заходют…

Все её лицо кричало — врешь ты, девка, ох, врешь! Но я больше ничего не сказала, переведя разговор на другое:

— Мне поварня потребуется, баба Котря. Чтобы в ней никого не было, только я. И чистый казанок с большой ложкой. Да, ещё бы горшок с тряпицей.

— Госпожа Морислана уж посылала сказать. — Баба Котря недовольно сморщилась и мысли её, похоже, переметнулись на другое. — Вот, даже ужин готовлю нынче раньше, чем обычно. Ещё немного, и милости просим на поварню.

Она вернулась к сковороде и принялась мешать скворчащую поджарку, не забывая поглядывать томящуюся рядом в котле кислую капусту.

Поев, я решила глянуть на сенник, о котором говорила Морислана. Рогор сказал, что стоит он не в самой усадьбе, а на поляне, в пяти десятках шагов от коровника.

Выйдя через калитку, прятавшуюся за курятником, что лепился к коровнику, мы зашагали по лесу. По дороге мне вспомнилась Саньша, потому я и спросила:

— Уважаемый Рогор, а твой товарищ, норвин по имени Сокуг, здоров ли?

Рогор издал невнятный звук, потом быстро спросил:

— Почему ты об этом спрашиваешь, Тръёшь. Триша-травница?

— Да грустный он больно. Вроде как в боку у него свербит. — Бодро ответила я.

И полезла под старую ель. Там в тени блеснули похожие на детские пяточки бледно-зеленые листики хрящихи, первейшей травки от резей, какие бывают после порченной еды. По спине сыпануло иглами, под сорочицей закололо.

Зато из-под ели я вынырнула с целым кустом хрящихи в руках.

— Если у него где и свербит, то не в боку. — Встретил меня ответом норвин. Глянул оценивающе. — Вот, кстати. не знаешь ли ты, Триша-травница, такого снадобья, чтобы от него затягивались сердечные раны? Я не про отворотное средство. Мой товарищ Скъёг должен затушить огонь в своем сердце, чтобы вновь понести в нем лед нашей родины. Ибо так завещано предками всякому норвину.

Сказано было цветисто, но смысл я поняла. Права была бабка Мирона, когда утверждала, что в миру каждый болен. Только все болеют по-разному — кто втихомолку, кто понарошку, кто сердечной болью, а кто и бессердечием.

— Может, и есть такое средство. — Медленно сказала я. — Да только мне нужно знать все, чтобы не ошибиться. Отчего сердце Сокуга горит?

Боковым зрением я углядела ещё одну хрящиху под соседней елью. Помня то, что сказала госпожа Морислана — а ещё то, что хрящиха могла пригодиться, когда пойду к больному мальцу, запасти её следовало побольше.

— Скъёг, или Сокуг, как вы говорите, из нашей Норвинской слободки в Чистограде. — Торжественно сказал норвин. — У него там была девушка, Иргейк. Она ему обещалась. но её родителям это не понравилось. Они выбрали дочери жениха побогаче, а потом купили у тутешской травницы приворотного и напоили её. Теперь Иргейк счастлива и ждет первого ребенка, а Скъёг носит в сердце пламя.

Я содрогнулась. Приворотное зелье, как и прочие снадобья, людям дала сама Кириметь-кормилица. Однако ни один парень у нас в селе не посмел бы скормить приворотное девице — как бы хороша та не была. Потому как великая богиня даровала своё зелье не мужикам, а бабам. Чтобы облегчить их путь в мужском мире, чтоб могли они выбрать пару себе по сердцу, на прочее не оглядываясь.

Супротив самой Киримети пошли норвины, окормив дочь приворотным. Мирона о таком и помыслить бы не смогла. Время ещё покажет, чем поплатятся родители девицы Иргейк за такое кощунство — ясней ясного, что Кириметь-кормилица заставит их заплатить, по-другому и быть не может.

А мне следовало решить, что делать дальше. Отворотное Сокуг не хотел. Может, дать ему приворотное — вдруг любовь к Соньше залечит сердечную рану? Но понравится ли это Киримети? Да и выйдет ли? Опять же неизвестно, как Соньше будет житься с Сокугом. Если у этих норвинов сами родители дочерей опаивают зельями, как мы коров перед отелом блажной травкой, то и к женкам у них невелик почет, да мало уважение. Пожалеет девка потом, да поздно будет. А ведь Сокуг может и во второй раз отворотного не захотеть. Ещё накуролесит с дурной головы, и Соньша меня недобрым словом помянет.

— Насчет снадобья погляжу. — Уклончиво пообещала я. — Надо будет по лесам походить, приглядеться к здешним травкам. Потом скажу верней.

Норвин молча кивнул и больше к этому не возвращался.

Сенник и впрямь сделали не по-нашему. Посередь поляны на высоких столбах возвышался длинный настил, над ним нависла двускатная крыша из плотно уложенного теса. Щелястые стены набраны из досок — ветерком их продувает, но лосю по зиме не добраться. С умом, словом.

Для сушки травы — лучше и не придумать.

Я заодно прогулялась по поляне, нарвала ещё кой-каких трав, развесила их тут же в сеннике, перевязав пучки скрученными стеблями пырея. Потом зашагала назад. Рогор бессловесной тенью следовал за мной.

Часть хрящихи, ту, которую не оставила сушиться, я увернула в лист лопуха и оставила в углу своей светлицы. Едва с этим было покончено, прибежала незнакомая мне девка со словами, что поварня свободна. И баба Котря ждет, потому как потом ей надо ставить опару.